Глава I (1/2)

Иорвет видел многое. Иорвет сам уже мог быть знающим, Иорвет мог бы рассказать об этом мире больше, чем любой король, провидец, поэт или мудрец. Беда была в том, что его никто не спрашивал.

Иногда он чувствовал себя книгой, такой огромной, что впору использовать как пресс для помятых листков. Его можно было читать, если не боишься, что твои пальцы прищемят; можно было загибать уголки страниц на понравившихся отрывках. Некоторые развороты были исписаны невидимыми чернилами — за прожитые годы у эльфа накопилось слишком много секретов. Он с тоской вспоминал каждый из них, надеясь, что когда-нибудь призраки прошлого перестанут нападать на него с истовым рвением. Некоторые страницы его биографии были настоящей находкой для хронистов — если бы он поделился этими сведениями с историками, они вознаградили бы его всем златом мира. К несчастью, ему не нужны были ни деньги, ни слава, и, хотя последняя все же настигла его, сделав дурным фанатиком и разбойником, он был бы рад откреститься от неё. Каким-то нутром, своим шестым чувством он додумывал закат своей жизни, и ни моральной, ни физической грязи после себя оставлять не хотел. Он воспринимал все свои преступления как крайнюю нужду и борьбу за жизнь, и не видел в них ничего, заслуживающего такой ненависти. Рационально понимая, что выбор был всего лишь иллюзией, идеей, он не мог перестать проклинать себя сам. Он терпеть не мог род человеческий, как ему казалось, заслуженно. И если он поступал по справедливости, можно ли было считать его плохим?

Был ли он палачом, расправляясь с палачами? Был, конечно. Он заслуживал смерти. Мысли его путались, закручиваясь в странный водоворот из самобичевания и самооправдания.

Страницы его книги скрипели, только отмечая непоследовательность хозяина, несовершенство его разума.

Иорвет думал, что, когда его убьют, после него останется только флейта, пистолет и повязка на глаз — карминовый платок с двумя торчащими нитками. Умирать своей смертью он не планировал — иначе не ввязывался бы в политику. Каждый день мог быть последним, поэтому эльф привык мыть посуду сразу после еды. Выходить из дома только после тщательного душа и в чистой одежде. Не держать у себя много вещей, не жить в роскоши, использовать только самое необходимое. Не привязываться ни к кому и ни к чему: не давать имена котятам, которых собираешься топить. И — самое главное — он привык приводить все свои дела в порядок в кратчайшие сроки. И только одно из них он не успел завершить. Мысль об этом лежала на дне его горла комком горькой слюны и отравляла организм изо дня в день. Само существование Иорвета превращалось в сделку с совестью, когда он откладывал свою исповедь.

Не оставлять после себя грязи — но если в нем так много этой гнили и отвращения к окружающей действительности — как тогда следовать этому правилу? Нуждался ли он в косметическом ремонте своей биографии, если перепланировка ему была уже недоступна? Стоило ли закрасить темные страницы или попросту вырвать их, оставив огрызки бумаги как напоминание о собственной чудовищности?

У него не было ответов.

Иорвет ясно понимал только одно — искупление для него было возможно лишь в том случае, если он напомнит и объяснит миру и себе, что все его злодеяния не были бесцельны.

Что он способен не только разрушать, но и создавать. Творческий акт был актом избавления и единственным путём к свободе<span class="footnote" id="fn_25325345_0"></span>.

— Что происходит? — без тени любопытства, очень смиренно спросил у него Киаран, когда они выехали за черту города и завернули в ближайший перелесок. Асфальта тут не было, а земля была жидкой и издавала противные хлюпающие звуки. Небо заволокло черными тучами, поэтому нормальные люди сидели по домам или пили теплый раф в кофейнях. У Иорвета были другие планы. И он был благодарен Киарану за согласие последовать за ним в относительную глушь просто за идеей. По просьбе. Дружба познавалась не в беде, дружба познавалась через экзистенциальные метания одного субъекта и участие второго субъекта в авантюре по поиску идентичности другого человека или, в данном случае, эльфа. Иорвету подумалось, что его интеллектуальный багаж и демагогия сдавливали мозг изнутри и для собеседников чувствовались так же: как крайняя степень социальной неадаптированности и желание во всем противопоставить себя обычным, нормальным существам. Коллоквиализмы<span class="footnote" id="fn_25325345_1"></span> его убивали — возраст и нереализованный потенциал писателя и поэта съедали его разум, как черви.

На одной из полян, опоясывающих свободные территории Новиграда и окрестностей, стояли руины эльфского дворца, обрастая вьюном, осыпаясь мраморными осколками из расползающихся трещин. Ожерелье из старых замков на шее у каменного, многоуровневого города с сотнями человейников. Как чудесное бриллиантовое украшение известного мастера, нелепо свисающее на ключицы безымянной крестьянки. Высились каменные колонны, ещё храня остатки былого величия, словно бы взирая свысока на чужое невежество. «Как вы посмели поднять на нас руку?» — риторически вопрошали они. И гордость, и эльфская упертость не позволяли им распасться на части — как будто все эти кариатиды были одними из мятежных женщин народа seidhe, которые не склоняли головы ни перед кем: будь то король или палач. Иорвет, не лишенный некоторых романтических порывов, хотел, чтобы на этом месте был цветущий сад, чтобы самая светлая часть его души жила до тех пор, пока последняя скульптура с лицом Аэлирэнн не упадет носом в сырую землю. Здесь было действительно спокойно — в последнем оплоте их культуры в вольных землях, не отобранном у их народа и не оборудованном под людской музей или, того хуже, частный развлекательный комплекс. Запах руин напоминал Киарану дом, а Иорвету — Флотзам, самую каплю, но напоминал. Возможно, эта травма укоренилась глубже, чем того заслуживала, и он ненавидел её. Он ненавидил врихеддскую свою часть, флотзамскую свою часть и бездеятельность его нынешнего положения, потому что в этой обстановке его посещали самые нежелательные мысли и чудовища. Он ненавидел большую часть себя и иногда интересовался, какие свои черты считает если не привлекательными, то, хотя бы, приемлемыми? И никогда не мог отыскать в себе хоть что-то, кроме хитрости. Его неубедительные оправдания своих грехов не приносили никакого облегчения.

— Я собираюсь посадить розовые кусты у одного из тех полуразрушенных памятников. Я выкопал их во Флотзаме — это те самые розы памяти. Мне нужно это сделать, я просто… я обязан, — он поглядел на отблеск грозы вдалеке, шумно втянул влажный воздух и взялся за лопату. Киаран молчал. Понимал. Флотзамская часть Иорвета возликовала, стоило только достать розовые кусты из большого холщового мешка. Иногда стоило разворошить старую рану, позволить вытечь всему гною, а затем прижечь раскаленным железом, оставив ужасный шрам. И будет беспокоить уже не боль, а это неприглядное напоминание о боли. С цветами было так же: чем дольше Иорвет на них смотрел, тем меньше они ассоциировались со смертью. Тем больше они означали жизнь и дань чужой жизни.

Они копали в тишине. Когда с начала работы минуло два часа, Иорвет оглядел результат и почувствовал, как в горле начинает щипать. «Если бы здесь была она, я бы упал на колени и рыл землю руками, чтобы посадить эти розы. Я бы выл от горя, оплакивая всех погибших, потому что не смог почтить их память до этого. Я бы освободился от этой борьбы. Я бы ожил».

Он понимал, что близость Аэлирэнн не избавила бы его душу от страданий, но хотел в это верить слишком сильно, чтобы отобрать у себя эту надежду. Слишком давно его не посещало это теплое, обманчивое чувство, и он не мог позволить ему уйти — не тогда, когда на его плечи свалилось столько всего.

Киаран мягко коснулся его плеча. Сказал, что нужно идти. Сказал что-то про то, что сейчас начнется дождь, но Иорвет не слышал. Он стоял в полной тишине и смотрел на то, как холодный ливень бьет по листьям. Омывает красивые барельефы и то, что осталось от эркеров. Время текло незаметно, и он ушёл оттуда только тогда, когда понял, что вся одежда потяжелела от воды. Стало тяжело дышать. Друг — он был счастлив, что мог назвать кого-то этим красивым словом — ждал его в машине.

— Отдохни сегодня, идёт? Ты сделал всё, что мог. Я буду приходить и проверять эти цветы. Здесь должен получиться отличный сад. Вот увидишь, когда-нибудь ты купишь этот клочок земли, построишь дом, найдешь себе какую-нибудь эльфку… — они оба понимали, что в уходе за кустами нет надобности — это были особые розы, не требующие внимания. Они оба понимали, что Иорвет никогда не купит эту землю, что некуда будет приводить женщину, и что ни её, ни дома у Иорвета никогда не будет.

— Да. Я отдохну, — и это тоже было неправдой.

Остаток дня Иорвет провел в офисе, где он совершал диверсию на какую-то «сверхсекретную» базу данных Радовида. Секретной она перестала быть, когда о ней узнали Скоятаэли, а приставку «сверх» утратила после получаса стараний Мориль. Несмотря на бездарную защиту, база хранила очень много информации о разного рода связных и преступниках Редании, и там же, среди бесполезных сведений о Геральте и его товарищах, нашлась отдельная глава про «особо опасного» Вернона Роше, который, видимо, не особенно внушал доверие королю. То ли Радовид действительно страдал, помимо прочих своих психоневрологических расстройств, еще и крайней степенью паранойи, то ли человек чем-то провинился перед Его Величеством. Провинностью могло быть что угодно, даже отказ от шахматной партии, но ярлык опасности должно было вызвать нечто совершенно оригинальное. Потому что Вернон Роше следовал сразу за ведьмаком и Филиппой Эйльхарт и стоял перед самими Скоятаэлями. Это вызывало интерес — хотя Иорвет ни за что бы не признался, что его интересует личность цепного пса Фольтеста. Эльф усмехнулся, когда увидел краткую биографическую справку: эту информацию можно было узнать у самого Роше, и он бы во всех красках, с известными и неизвестными нецензурными подробностями, описал большинство событий своей насыщенной жизни. Убрать обсценную лексику и упоминания пятых точек всех северных королей — и будет точь-в-точь статья из этого очень серьёзного государственного источника. Дочитать он не успел, и, справедливости ради, откровенно устал от повторяющейся везде информации. Ему не терпелось приступить к изучению его личного дела и биографии остальных членов их команды, но голова уже гудела от долгих часов, проведенных у ноутбука.

— Иорвет, — ведьмак звонил по видеосвязи, и эльф увидел его невменяемое лицо крупным планом, — мы очень серьёзно напились. Пож… пжалста, приходи, это очень важно…

На заднем плане веселился Золтан Хивай — в таком же состоянии, что и Гвинблейд. Личность Золтана была такой же загадочной, как помёт главоглаза после обеда накерами: никогда не поймешь, как это переваривалось и для чего, если, в сущности, продукт на выходе ничем не отличался от того, что было на входе. Краснолюд отлично реализовался, как генератор случайных фраз, и не реализовался как мудрец в принципе. Что не делало его плохим или неинтересным — сравнение с фекалиями главоглаза и тут было чрезвычайно кстати.

— Vatt&#039;ghern. — Заносчиво протянул Иорвет, потирая переносицу, — твои затеи никогда не заканчивались чем-то хорошим. Йеннифэр знает?

— Йеннифэр с нами, — забрал телефон Лютик и подмигнул камере, обнажив свои идеально белые зубы, — приходи отметить юбилей моего дебютного альбома!

— Ты вообще имеешь понятие о том, что творится в стране, рифмоплёт? — Иорвет опешил от осознания того, что жизнь некоторых совершенно легкомысленных творческих людей не вертелась вокруг восстаний и революций, — я приеду только, чтобы поправить тебе твое красивое артистическое лицо. Вирши свои прибереги для эпитафии.

— Не злись. Знаешь, нормальные люди, — покашливание Золтана Хивая отдалось резью в ушах, — и нелюди иногда позволяют себе отдохнуть. Тебе бы тоже не помешало перестать хотя бы на один вечер изображать покинутого всеми seidhe со звездой во лбу. Трагически непонятого героя.

— Лютик, отвали от него, — послышалось ворчание Геральта. — Не хочет ехать. Пусть отдыхает своими способами. Бывай. — Он с чувством помахал огрубевшей ладонью в фронтальную камеру, так, чтобы все мозоли отобразились еще детальнее. Звонок был сброшен. Иорвет был действительно покинут, и от этого становилось до смешного горько.

То, что разговор был окончен, не принесло ожидаемого облегчения. Эльфу действительно стоило привыкнуть к характеру барда и манере некоторых людей и ведьмаков отвлекаться хоть иногда от своей работы. Ему, вообще-то, стоило научиться отдыхать, потому что предыдущие пару веков он только и делал, что ходил и убивал с кислым лицом.

Он уставился в стену, сосчитал до десяти, схватил свой плащ и вылетел из штаба, попутно вызывая такси на адрес ресторана «Шалфей и розмарин». Дождь лил, будто хотел превратить Новиград в подводный город не больше, чем за сутки. Много лет назад Иорвет, израненный и потрепанный, смердящий, как шелудивый пёс, упал на ступеньках у храма Мелитэле. Какая-то жрица, выхаживая его, сказала, мол, такие ливни идут, потому что богиня роняет слезы по своим погибшим детям. Иорвет не сомневался, что кто-то на небе лил слезы, но сомневался, что он считал их своими детьми.

В ресторане было до ужаса многолюдно и потому невероятно громко. Это немного раздражало и мешало концентрации, но эльф нашел своих приятелей за минуту. За огромным прямоугольным столом из красного дуба, помимо Золтана (пьян вусмерть), Лютика (рот у него не закрывался), Присциллы (Иорвет искренне недоумевал, как такая чудесная девушка терпит такого самовлюбленного и бесталанного Юлиана), Йеннифэр (выглядит, как всегда — страшно шикарно) и Геральта (очень устал, но счастлив), обнаружились еще Роше (жутко недоволен чем-то, хотя, наверное, ему не нужен повод, чтобы чувствовать себя хреново), Бьянка (с лёгким осуждением смотрит на своего начальника) Цирилла (явно не понимает, что происходит и периодически поглядывает на экран телефона — вероятно, ждет сообщения). Шла яростная битва. Резались в гвинт на бутылку какого-то восхитительно крепкого пойла. Участвовали все.

— С-сука, Геральт, пощади старого друга! Сиськи Мелитэле! Опять!

— Золтан, не переживай. Если он и выиграет тот коньяк, я всё равно не дам ему его выпить. Передарим эту бутылку Трисс Меригольд, которая не так давно помогла нам отбиться от этих чудовищных поклонников евгеники от мира Народа Ольх, — успокоила краснолюда Йеннифэр, даже не взглянув на него: она была слишком занята игрой с Роше, который, похоже, не справлялся и был очень зол. Его кружка с пивом лопнула бы прямо в руке, не разожми он побелевшие пальцы.

— Ты, чудовище! Садись сюда. Будешь, как это вежливо говорится, принимать участие в поединке! Нас как раз нечётное количество, поэтому Цири сейчас свободна и может сыграть с тобой раунд, — посмотрел на него Хивай, азартно ухмыляясь. Иорвет послушно сел, дождался, пока ему нальют, и принялся тасовать свою колоду, исподлобья поглядывая на соперницу. Старшая кровь. Hen Ichaer. Сходства почти не осталось, но эльф чувствовал — девчонка очень сильна. Но, возможно, на гвинт эта сила не распространялась.

— Я абсолютно верно понимаю, что тоже отдам тебе эту бутылку, если выиграю, мам?

— Ты всегда была очень сообразительна.

Выходило, что трое из восьмерых играли на коньяк, который потом должны были отдать давней подруге Йеннифэр. Роше не особенно хорошо знал Трисс — она была приближенной к Фольтесту магичкой, но их встречи наедине были минимизированы. Потом, некоторое время, когда с ней встречался (спал) Геральт, им пришлось сотрудничать во Флотзаме после смерти короля. Трисс Меригольд из Марибора произвела на Вернона Роше впечатление немного легкомысленной, но, однако, ответственной девушки, которой не хватало опыта. Несмотря на своё позитивно-нейтральное отношение к ней, отдавать свой коньяк командир Синих полосок не собирался, но, поскольку он безобразно проигрывал, Бьянка должна была играть за двоих. Справлялась она довольно успешно — на раскрасневшемся от алкоголя лице выступила улыбка, когда она положила последнюю карту, опередив Лютика на 20 очков. Вернон с некоторой ревностью отметил, что играла она не за «Север», а за «Чудовищ».

— Что? — поймала его взгляд Бьянка. Вечно молодая, живая, самая красивая из его сотрудников и сотрудниц, она была ему практически дочерью, которой у Роше никогда не было, — А. Да мне просто нравятся чудовища, только погляди на иллюстрации!