17. вырву твоё сердце целиком и сразу (1/2)

sound: strfkr — isabella of castile

Дыхание возвращается в норму с большим трудом. Я погружаюсь в замкнутый круг, из которого не могу выбраться. Глаз жжётся и печёт, я нещадно тру его ладонями, покрывающимися кровью, после плачу, размазывая всё это по лицу, и опять по новой. Я даже не вижу, что происходит вокруг меня, впадая в дикую панику. Травить шутки про деда пирата, бушевавшего близ берегов Японии, конечно, было бы весело, но единственный смех, который срывается с моих губ — истерический. Кажется, что я снова возвращаюсь к тому, с чего начинала. Жутко хотелось домой, переодеться в чистую одежду, открыть нараспашку окно и залезть под тёплое одеяло, пролежав так не одно столетие.

Апатия и отсутствие желания контактировать с кем-либо накатывает удушливой волной, заставляя наклониться вперёд и прикрыть лицо ладонями, желая раствориться в возведённом собственноручно вакууме. Уши закладывает, я слышу только лишь дикий звон, голова начинает болеть ещё больше, казалось, что скоро она взорвётся, как какой-то арбуз. Я была благодарна, что никто не трогал меня в данный момент, едва ли я представляла хоть толику опасности в моём нынешнем состоянии. Первое, что ощущаю, — нежную кожу рук, которые убирают мои ладони с лица. Они поднимают мою голову вверх, скользят по левой стороне и тут же исчезают.

— Аки<span class="footnote" id="fn_29710626_0"></span>, посмотри на меня. — я глубоко выдыхаю, силясь поднять веки. Открываю правый глаз, фокусируясь на лице Чифую, таком же побитом, как, наверняка, и моё, хоть и в чуть меньшей степени. — А левый?

— Не могу. — я качаю головой, мне кажется, что открой я левый, он тут же вытечет мерзкой слизью. Я хоть и была далека от медицинской сферы, но Кимико рассказывала, что другу её брата однажды прилетело тупым предметом по голове, вызвав открытую глазную травму и перфорацию поверхности глаза, которое привело к оттоку его содержимого из-за несвоевременной медицинской помощи. — Всё уже закончилось?

— Да, а теперь пора позаботиться о тебе. Можешь встать? — я киваю, цепляясь за его руку. Он предусмотрительно встаёт справа, позволяя мне опираться на него. Такемичи выглядит побитым, но довольно-таки счастливым, значит, его план по изменению будущего, всё же, был успешен.

Различаю силуэты Майки и Доракена, взявшихся не пойми откуда, но видимо их появление и стало финальным актом этого сюрреализма, достойного Шекспира. Мы обходим стоящего на коленях Тайджу, Инуи и Коко подле него, растерянно глядящих вперёд. Подле нас около пятидесяти смирно лежащих на снегу тел, может их было и больше, но угол обзора, которым я располагала в данный момент, не давал возможности рассмотреть всё. Чифую бережно опускает меня на ступеньку, предусмотрительно расчистив с неё снег, тараторя что-то о разговоре с Такемичи.

Я отстранённо киваю, руками тянусь к снегу, скатывая его в непонятную форму. Морщусь, пока вожу им по рукам, пытаясь хоть как-то убрать будто въевшуюся в кожу рук кровь. Ледышка окрашивается в розовый, и это даже чуточку завораживает. Подношу её ближе, фокусируясь на маленьких кристалликах в её структуре, пока чьё-то присутствие не начинает холодить левое плечо, и на меня накатывает раздражение из-за того, что человек не додумался сесть справа. Голова медленно поворачивается, Сейшу<span class="footnote" id="fn_29710626_1"></span> выглядит нервным и встревоженным, он не смотрит на моё лицо, всё его внимание приковано к ледышке в моих руках.

— И зачем всё это было? Бессмысленно и глупо. — я устало понимаю, что одного лишь желания изменить будущее было мало. Я ведь ненавидела всё это. Драки, участие Баджи<span class="footnote" id="fn_29710626_2"></span> и Чифую в Свастонах, бесцельное насилие, меня тошнило от этого и сводило в районе живота, когда приходилось обрабатывать раны дорогих мне людей. — Если ты думаешь, что дальше на твои извинения и сопливое «мне жаль» я улыбнусь и скажу, что не держу зла и всё окей, то это не так. Я хочу поступить как маленькая девочка и нажаловаться Риндо<span class="footnote" id="fn_29710626_3"></span>, чтобы тот слетел с катушек и разнёс голову Коко всмятку, да и твою заодно. Единственное, что останавливает меня, так это то, что мне мерзко от того, что все делают здесь, чем живут последние года. Даже Чифую, который продолжает вариться в этом.

Брат возвращается вовремя, явно с неодобрением смотрит на Инуи, подаёт мне руку, за которую я хватаюсь и с громким вдохом поднимаюсь на ноги. На Сейшу смотреть не хочется, как и думать вовсе, поэтому я, кряхтя, залезаю на байк и крепко хватаюсь за Чифую. Холодный ветер обжигает лицо, поэтому я прячу его, утыкаясь в спину, обтянутую чёрным токкофуку. Нестерпимо хочется расплакаться, но нет желания тревожить глаз ещё больше, поэтому я только открываю рот в паническом припадке. Больница горит яркими огнями, свет в коридорах ослепляет. Медсестра, только глянув на меня, тут же сопровождает в приёмную, отправляя кого-то за офтальмологом.

***</p>

sound: m|o|o|n — crystals

На вопросы «откуда» и «как» я отвечаю, что на меня напали, но увидеть их лица мне не удалось, и что заявление в полицию я подавать не хочу, так как это бессмысленно. Как бы не было мне обидно, я не хотела подвергать Инуи и Коко ни тюремному заключению, ни штрафу, или что им там грозило бы. Больше, конечно, из-за Сейшу. Едва ли я могла отрицать те сентиментальные чувства, что испытывала к нему. Не удержалась тогда, когда он пришёл, и сейчас наступаю на те же грабли.

Мне помогают промыть глаз, и я несколько колеблюсь перед тем, как открыть его. По выражению лица врача понять что-либо не получается, поэтому я просто спокойно отвечаю на поставленные вопросы. Прикрываю левый, пытаясь сфокусироваться, но вижу то молниеносные вспышки, то чёрные пятна, что происходит сбоку не вижу вовсе, поэтому вздрагиваю, когда чувствую касание к плечу. Мама выглядит встревоженной до такой степени, что мне хочется плакать. Риндо, стоящий в проходе, нервно сжимает челюсть, и меня бросает в дрожь от того, что я не знаю, кого он хочет убить — меня или того, кто сделал это со мной. Всё ратовало за второй вариант, а я буквально дрожала, глядя на него. Не сказать, что я хотела, чтобы он переживал, но… нет, я хотела этого. Хотела, чтобы он волновался, винил себя за утреннюю ссору, чтобы думал только обо мне.

— На первый взгляд, извините за каламбур, могу сказать, что это отслоение сетчатки с последующим кровоизлиянием. Нам нужно провести ультразвуковое обследование и электроретинографию<span class="footnote" id="fn_29710626_4"></span> для оценки функциональной активности сетчатки. Если диагноз подтвердится, мы проведём витрэктомию, удалим стекловидное тело и заменим его специальной газовой смесью, которая позже рассосётся сама. — Врач выключает фонарик, убирая его в нагрудный карман. Он поворачивается к маме, обращаясь к ней, — нам требуется заполнить пару документов, прошу за мной.

Нет, нет, нет. Они не оставят меня с ним наедине. Разве нет? Просто не могут. Я цепляюсь за руку мамы, но она явно списывает это на волнение из-за анализов и вероятной операции. В сущности, причина моего волнения стояла прямо за ней. Возвышалась надо мной, грозясь закрыть небо и луну, она стряхивала невидимые пылинки с куртки, ожидая, пока нас оставят одних. Я скрещиваю ноги в лодыжках, отворачиваясь к окну, и меня абсолютно не волнует, что всё, что находится за ним — непроглядная ночная тьма. Хайтани напротив меня, скользит рукой по волосам, закладывая их за уши, наклоняется осторожно, оставляя короткий поцелуй в центре лба.

— Твоя страховка же сможет всё покрыть? — его непринуждённость сбивает с толку. Он не смотрит на меня со злобой или невысказанным неодобрением, всё так же нежно скользит по волосам, снимает резинку, позволяя темным локонам рассыпаться по спине и плечам, пальцами проникает сквозь них к коже головы, медленно массируя её и вызывая во мне мурашки. Я закрываю глаза от наслаждения и киваю в ответ на его вопрос. — Хорошо. Тогда, может, расскажешь, что произошло?

— Ты будешь злиться. Не хочу, чтобы ты злился. — Он обнимает меня, притягивая к себе. Головой облокачиваюсь на его живот, цепляясь рукой за край толстовки. Слышу его тихий шёпот, как он называет меня дурочкой и что, конечно, он не будет злиться. Мама врывается в палату, прерывая недолгий момент близости, заставляя меня вновь сесть прямо; она коротко бросает, что навестит меня завтра, так как ей пора на ночную смену, но Риндо уверяет её, что он останется до утра и всё будет хорошо. — Расскажу после всех анализов, окей?

Он кивает, а я покорно плетусь за доктором. Первое — ультразвуковое обследование, и я закрываю глаза, позволяя нанести на веки холодный гель. Врач перемещает датчик в разные стороны, периодически прося меня выполнять какие-то мелкие действия, а спустя минут десять отводит к умывальнику в углу кабинета, чтобы я смыла гель. Вытираю лицо бумажным полотенцем, пока доктор исследует полученное изображение, после чего подтверждает ранее поставленный диагноз. Следующим пунктом становится что-то, чьё название я никак не могла вспомнить. Меня заводят в тёмную комнату, говоря, что предстоит просидеть здесь около получаса. Я коротко вздыхаю и устраиваюсь на стуле, к моему лбу и глазнице лепят электрод, говоря что-то о протекании тока, а после плотно закрывают дверь, оставляя одну в помещении. В детстве я боялась темноты буквально до усрачки, щёлкала выключатель на кухне и буквально за считанные секунды добегала до кровати, тут же ныряя под одеяло, заматываясь в него как в кокон.

Я и сейчас периодически так делала. На ум приходит момент, когда Риндо заматывал меня в плед против моей воли, целовал в нос и называл «блинчиком». Я же смеялась и пыталась выпутаться из этой конструкции. Я не знаю, пугает ли меня что-то сейчас. Не было ни боязни темноты, ни крови, уколы перестали быть проблемой после всех визитов к дантисту, одиночество я переносила легко и порой предпочитала его какому-то общению. Казалось, что сейчас я была просто пустой оболочкой, поэтому моя благодарность Рину за его присутствие в моей жизни скакала до небес. Была ли я кем-то до него? Я не знаю. Он был центром моего мира, и я не имела представления о том, как жила до него, до его тёплых рук, глядящих меня по щеке, или его губ, находящих мои каждый раз, когда он просыпается.

Слышу, как дверь открывается, сигнализируя о том, что полчаса уже прошли. Рядом со мной ставят лампу и резко включают свет, заставляя дёрнуться от неожиданности. Глаз побаливает, я вижу пляшущие впереди пузырьки и чёрточки. Сидеть десять минут под ярким светом нестерпимо больно, я нервно ёрзаю на месте, мучительно дожидаясь, когда эта ёбаная лампа уже выключится. Громкий щелчок отрубает ее, и я благодарно выдыхаю. Дорога до палаты с тоскливо говорящим доктором кажется дорогой в ад; мне не хотелось его слушать, усталость валила с ног, спать хотелось ещё больше.