Эпизод 2.1. Безумцам нет пути назад (2/2)

— Ладно, когда-то это должно было случиться, Константин. Но соберись же, тряпка.

Ненужная попытка содрать перстень с пальца и избавиться от проклятой безделушки, и тольку, соответственно, никакого — сидит как влитой и не думает сниматься. Подскочив на ноги, наношу досадливый, сильный, насколько позволяют силы, удар сжатым кулаком о шершавую стену, вкладывая в него не только боль, но и трескучую злость. Второй. Третий. Травмированную кисть не жалко. С содранных в мясо костяшек на пол по маленькой капельке стекает кровь, ссадинки щиплет. Раздолбать кисть в месиво не дозволяет трезвый звоночек в уголке бренной души, вместе с тем подкидывая образ избитого адским изувером мистера Кетч.

— Молодец, Константин, ты действительно везунчик — калека с больным сердцем. И какой из тебя подмастерье? — лицезрея, как кровь на костяшках поблёскивает в свете настольной лампы, чувствую, как с душевной раны быстро, резким движением, срывается полоска лейкопластыря.

Слизав солоноватую кровь, никак не желая высовываться за аптечкой, чтобы обработать пару жалких царапин, и попасться отвечать на ненужные вопросы, в целях безопасности переношу очки на тумбочку — линзами вверх — и укладываюсь на кровати, пряча лицо в мягкой подушке. Что неожиданно, через пару часов ко мне заглядывает настороженный Кастиил и, удостоверившись, что сон рукой смахнуло, настаивает на том, чтобы я поела. Ангел стащил с ужина Винчестеров небольшой пакет фаст-фуда — по просьбе братьев или нет можно только догадываться, — правда, остывшего, набором из чизбургера с луком, маленькой картошкой фри и стакана выветрившейся колы. Усаживается, настойчиво выжидая, когда я к нему притронусь. Сойдёт за хлеб, всё равно не люблю свежую колу. Для меня она слишком газированная. Своевременно уминаю, не обращая внимания на сухость говяжей котлеты и картошки, перекрываемой кетчупом из того же пакета, и осушаю пластмассовый стакан до последней капли.

— Заботливый жест с вашей стороны, — сворачиваю коричневый пакет в трубочку, запихивая его под крышку опустевшего стакана к сломанной соломинке во имя экономии места, и вытираю губы тыльной стороной ладони. — Благодарю вас, Кастиил.

— Поведай мне, злишься ли за произошедшее на глазах твоих? — задаёт чёткий, проникновенный вопрос ангел, на чём я нервно сжимаю в пальцах, кощунственно обтёртых о брюки, пустую светлую картонку. — Можешь выговориться ты, если есть то, что тебя тревожит.

— Если и злюсь, то только на себя, Кастиил, но я и ничем не могла бы помочь язычнику. Прекрасно помню, на чём оступился старик Соломон, так что, может, такая судьба закономерна, — звучит в полголоса ответ, когда склоняю голову, удивляясь, что ангел за всё проживание с Винчестерами не избавился от привычки говорить инверсией, белыми стихами, что, наверное, было бы особенно выраженно в русской речи. — Винчестер-старший не горел желанием идти против Локи, которого должным наставником назвать можно было с натяжкой, а Винчестер-младший… Не мне судить о правильности произошедшего. Не мне. Я тут, признайте, никто и звать меня никак.

— Это не так.

— Формально я повесилась на ваши шеи и свалить не могу из-за проблем с решетом в карманах, и оплачиваю своё проживание хоть какой-то помощью и условностью с проклятым перстем.

— Всё больше замечаю, что ты не доверяешь нам.

— Я никому, кроме себя, не доверяю, и то в себе родной сомневаюсь, — бедный стакан тихо хрумкает под сжимающимися пальцами. — Мне кажется или этот кривой разговор практически ни о чём заворачивает в тупик?

Кастиил загрузочно моргает, медленно кивает и удаляется из моей комнаты, не предлагая забрать с собой стаканчик, поэтому, разжав пальцы, тянусь и ставлю его на край тумбочки. Ничего, сама выкину, как приду в чувства окончательно и вылезу отсюда на свет ламп в коридоре. Это не первый эмоциональный всплеск, вбрасывающий в истерику и слёзы за ближайший сезон, и в прошедшие пару часов я отдувалась не только за псевдоним, закреплённой в личной программы защиты свидетелей, но и за настоящую личность, погребённую под пережитым мороком, от которого иной человек ещё с первых дней растерял бы все шарики с роликами.

В огромной мультивселенной есть свои Джон и Джоанна Константин, а их последователи — ещё бы настолько гикнуться, сомнительное счастье! — лишь хлипкие и искажённые пародии, но, всё-таки, и без звания магистра в сфере тёмных искусств мы чем-то похожи. Тем, что порой лажаем себе же во вред, потому что никто не идеален. Конечно, все люди определённым образом совершают глупости в той или иной мере, причём как раз себе же во вред, и мой личный провал в мир сверхъестественного бытия не единственная оплошность. Главная мораль намекает не скатиться по наклонной и не творить глупости пачками по десять штук в самом наидурацком стиле. Неиспытанные шансы есть, ведь, по воле бракосочетания родителей, однофамилица, в конце концов, а как баркас назван — так и поплывёт. Фальшивый паспорт и поддельные водительские права никак не помогут.

— Константин, когда до тебя дойдёт, что для двадцати лет ты перетерпела слишком много. Да, да, да, хотя бы не уход обоих родителей и невольный пинок к злым тётушке с дядюшкой в нахлебники, но… — с выключением настольной лампы хлипким щелчком, и со скрипом пружин матраса я откидываюсь на подушки, сжимая трёхпалой рукой край сползшего набок одеяла. Чёрт, ладно, благодарю жизнь за то, что я не «Мальчик, Который Выжил»<span class="footnote" id="fn_31878046_10"></span> с клеймом в виде шрама на лбу, что моих отца и мать не убил поехавший крышей колдун и что у меня нет злобных опекунов, изо дня в день травящих юношескую душу. — При таком раскладе отец жив, а мог бы…

Обрывками уставшее сознание искажённо показывает мне сон, в котором я сижу на полу, на чердаке, в доме деда Грегори, и рисую, мажу красками по только сооружённому холсту. В воздухе витает знакомый и, признаться, такой родной запах пыли со старых страниц, клея и досок. Картина, выполняемая всплошь тёмных тонах, кажется, никак не смущает. Совершенно никак, но до того момента, пока знакомая клетка с натянутого полотна не начинает покрываться частой рябью и, стоит раз случайно измазаться маслом, не затягивает, словно дикий келпи, поймавший нерадивого мальчишку, куда-то в глубину. Голые и ободранные колени, почему-то испачканные чёрной грязью, измараны кровью, упираются в холодный потрескавшийся каменный пол, первыми уберегая от встречи с ним лицом. Странно булькая, я хватаю воздух ртом, скалюсь, подобно необъезженной лошади, которой насильно засунули в рот трензель, пытаясь придти в себя, как его насильно перетягивают галстуком и резко запрокидывают голову, заставляя взглянуть на размытый образ мужчины в белом костюме.

— Признаюсь, не понимаю, почему я сначала решил пожалеть тебя, — гончие, к сожалению, не напоминающие ранее знакомых уродов размером с пони, живыми статуями сидят по бокам от массивного трона на постаменте, но как только хозяин указывает перстом разобраться с новой тушей, навостряют уши. — Но ничего не стоит исправить это недоразумение.

Хватаясь за разодранное — во сне — горло, удачно сваливаюсь с койки, тяжко отходя от увиденного, и лишь после встаю на ноги, чтобы умыть вспотевшее от страха лицо. С обеда, после намеренно незаконченной шахматной партии с младшим Винчестером, я выбираюсь из комнаты разве что только за бутербродами, или лапшой быстрого приготовления, и спасительным кофе, стараясь прытко смыться с чужих глаз, чтобы не маячить и не нарываться на конфликт. Но в один несчастный час капкан старшего Винчестера захлопывается на пороге главного зала рукой на моём правом плече и мне, послушно вытягиваясь по струнке смирно, приходится семенить к спасительному стрельбищу, с пистолетом за поясом.

— Мне кажется, или ты подросла? — не успеваю я дёрнуться и отступить шаг, как Дин проходится рукой по макушке, въерошивая мне волосы.

— Девушки прекращают расти к годам двадцати, так что не волнуйтесь, шпалой не выйду, — душа недовольство, без нажима обрубаю я, приглаживая волосы обратно.

— Константин, спусти пар. Я к тебе с миром.

— Мы пришли смотреть, насколько метко я стреляю с травмированной рукой или отлучились языком почесать?

— Покажи мне револьвер, — сменив тему, отложив коробку на ближайшую стойку, я с опаской протягиваю ему оружие, что вне надобности всегда стоит на предохранителе. — Так понимаю, он попал к тебе с рук?

— Выдал Слейпнир. Из троих сыновей Локи он оказался самым сговорчивым, — наблюдая непонимание в глазах охотника, я свожусь к очередной справке, пока тот рассматривает и ковыряет ногтем гравировку на начищенном стволе. — Перед вами цельнорамочный револьвер от восемьдесят шестого года со стволом в четыре дюйма<span class="footnote" id="fn_31878046_11"></span> длиной. Килограмм в весе без учёта серебряных патронов, которых вмещается шесть штук, триста пятьдесят седьмой магнум, девятый калибр, каждый, напичканный солью. Насколько мне известно, большинство револьверов хорошо стреляют любым патроном магнума<span class="footnote" id="fn_31878046_12"></span>, лишь бы тот хорошо вставал в барабан.

— Откуда такие познания для девушки, которая до определённых обстоятельств не имела дел с охотой в любом проявлении?

— Дед получил охотничью лицензию и в одно время стал счастливым обладателем итальянской одноствольной винтовки, но стрелять научить толком не успел, только чистить. Пришлось разбираться в полевых условиях.

— Как отношения с отдачей?

— Револьвер раза в два легче любой винтовки, следовательно чувствуется довольно ощутимо. Классика — утяжелить револьвер за счёт собственного веса, но тут главная проблема сделать из неустойчивого мешка с костями неподвижное основание, своего рода лафет.

— Так, продолжай… Каково слабое звено?

— Локтевые суставы, которые удаётся как бы отключить только если полностью выпрямить руки. В спешке, при зашкаливающем уровне адреналина, об этом не подумать, что говорить о стойке.

Охотник одобрительно кивает, вручает пистолет обратно, и просит выпустить пару пуль в искусственную мишень. Немного помедлив, направляю ствол на белый лист с печатным человеческим силуэтом, представляя на его месте никого иного, как Асмодея. Первая пуля коснулась края рисованного плеча, вторая — основания шеи, третья — района головы. На этом, пожалуй, хватает проб, патроны с начинкой дорого стоят. Руки гудят и трясутся словно после разгрузки вагона, пальцы травмированной руки сводит, они на секунду коченеют и я выпускаю ствол, кладя тот за пояс, чтобы помассировать их.

— Неплохо, — заключает старший Винчестер. — Напоследок у меня к тебе просьба. Может, прекратишь?

— Прекращу что, мистер Винчестер?

— Откинь лишние формальности. Меня от них тошнит.

— Тогда вы откиньте попытки сгладить острые углы.

— Да что тебя не устраивает?!

— Я представляю вторую сторону медали, так что не стоит надевать на себя маски заботливых отцов. Вам я — никто и звать меня — никак и вам не улыбалось подбирать меня ни по указке Бартамуса, ни после лично моего звонка. Вы получили второй лишний голодный рот после Джека. Главную роль в смирении с моим пребыванием рядом сыграло наличие перстня Соломона и Асмодей. Хорошо, благодаря Гавриилу князя больше нет в живых, но кольцо с меня за всё время так и не слезло, и попади оно в чужие, грязные руки — жди беды. После того, как мы вытащим вашу родню из устроенного иным Михаилом апокалиптичного мира, я усерднее займусь поисками способа снять с себя этот проклятый кусок железа и стану дальше отрабатывать своё проживание здесь. Да, к сожалению, делом, не деньгами. Если способ найти удастся, а он должен найтись, с радостью съеду, найду работу на каком-нибудь ранчо, слезу с ваших шей и больше вы меня здесь не увидите. Это всё, что я думаю о нынешнем положении дел.

— Всё, в принципе, гладко, но из твоих уст… звучит невыполнимо.

— Я не давала чёткого согласия выезжать на дела с правом ученика, но если того потребуют иные обстоятельства, мне не останется ничего другого, кроме как сжать зубы и работать, согласно выставленным требованиям, учитывая, что закрепление практических и теоретических знаний может пригодиться в целях самообороны и самоуспокоения. Когда столкнёшься с демонами и адской тюрьмой, свяжешься с охотниками на дикую божью дрянь, покатишься, прямо как Джим Хокинс, сдружившийся с пиратами.

— Понимаешь, меня беспокоит и то, что к Сэму и Касу ты относишься мягче. Да даже к Гавриилу, а он убил полубога, приютившего тебя! Где я-то тебе не услужил?

— Давайте честнее, мистер Винчестер. Беспокоится ваше эго. Впрочем, интересный вопрос и у меня есть на него ответ. Вы — открытый холерик и чертовски походите на мою мать, но, в отличие от неё, вы, с открытой слабостью к разврату, отражаете её лучшие годы. Детям о своих родителях, якобы, плохо отзываться нельзя, но я не семилетка. Я, хоть и свидетель вашего открытого флирта с администраторами, не назвала бы вас шлюхой с алкогольной зависимостью.

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— Прошло шесть лет, мистер Винчестер, но я всё также не могу простить её за измену отцу.

— Это одна из причин, почему ты с самого появления в странах бункера напоминаешь мне солдатика, который сразу же готов броситься на ловушку, не боится крови, не боится держать в руках огнестрел и быстро ужился со сложившейся участью?

— Подтверждаю, отчасти меня воспитывал отец и друзья мужского пола, но отчасти. Скажем так, это тема для отдельного разговора, который никогда не состоится, — как можно безразличнее отвечаю я, понимая, что, так называемому, золотому часу, выделенному для стратегических действий, давно было пора закончиться и покинуть трибуны, но на данный момент времени и пятилетки не хватит, чтобы продумать всё до мелочей.

Выхожу со стрельбища, забывая забрать положенную чашку кофе с кухонного стола и скрыться в тени, ловлю себя на мысли, что мне, в отличие от Джона Константина, переброшенного в класс одного из кумиров и любимых вымышленных персонажей, повезло с отцом, который нянчился со мной больше матери и, пусть не полностью, заменил её. Об этом напоминают скулящие болью подростковые пережитки, пробивающие шипами сквозь годы, когда приходит время вскрыть эмоциональный ящичек, днями и месяцами запираемый на семь печатей.

— Пока из головы не вылетело, мистер Винчестер, — Сэм, замеченный мной за столом в библиотеке, поднимает на меня глаза. — Когда прибудет миссис МакЛауд? В течение пары дней?

Младший Винчестер кивает, ничего не добавляя. Я успеваю скрыться и пройти в жилые коридоры. Рядом с ним и Кастиилом неподалёку болтается Гавриил, которого заметила не сразу, а сталкиваться с ним у меня никакого желания. Боюсь попасть под немилость как должен чужак в чужой стране чужого мира. Не из кожи вон жажду отправиться в Мир Апокалипсиса, но чувство долга перед Винчестерами и ощутимый гнилой подтекст в последних словах Локи склоняет не менять курс, как бы ни было страшно.

— И в какой момент я перешагнула за роковой острый край? Безумцам ведь нет пути назад, да, пап? — брякнув отцовской цепочкой и дедовскими часами, кладу их глубоко в ящик тумбочки, оставляя братьям на чёрный день. Сойдёт для сдачи в ломбард или ещё куда. Заначкой с чёрного дня. В зеркальной поверхности над умывальником маячит не бывший холёный сероглазый студент психфака, знавший проблемы в нарушенном сне, отсутствии нормального завтрака и завалах по семинарам, а кто-то действительно похожий на стреленного жизнью дворецкого, подмастерье или кучера, готового отдать жизнь за своих господ. В памяти перебирается картотека, вертящая несколько чудаковатых романов Жюль Верна, а отражение смотрит скептически, повторяя за мной малейшее движение, в точности обнадёживающую ухмылку. — После подобного всегда возвращается кто-то иной… так кто останавливает?

──────── ⋉◈⋊ ────────</p>