4. Дневник памяти (2/2)

— А потом рассказывать об этом детям и внукам, — почему-то озвучиваю последние предположения вслух, и Тина под моими руками сжимается. — Помнишь, я тебе давал песню на студии послушать?

— Ту-ту-ру-ру, ту-ту-ру-ру, а мне не до сна, — пропевает тихонечко, пока у меня разбивается сердце. Выпрыгивает из груди, бьётся о рёбра, пока я пытаюсь не заплакать от услышанного. Она поёт мои строчки, послушав их всего лишь один раз и то впопыхах, собираясь уходить. — Помню, конечно.

— Хочу снять клип, где главные герои, услышав особенную для них песню, окунутся в воспоминания: молодость, любовь, веселье. Хочу, чтобы у нас было нечто похожее, способное возвращать нас туда, где мы были счастливы, — Тина наклоняет голову, закусывает губу и указательным пальцем рисует на моей щеке какие-то известные только ей художества. — Как ты на это смотришь?

— За-ме-ча-тель-но, — переходит на шёпот, лаская мой слух своим голосом. Видит мою зреющую улыбку, целует в уголок губ несколько раз, а затем ложится, утыкаясь носом мне в шею. — Ты что-то говорил о детях…

Так вот оно что. Спряталась от моих глаз и теперь начинает такие серьёзные темы. Обвиваю её тело крепче, согревая ещё и своими руками. В ней осталась горсть льдинок, которые мы вот-вот растопим. Целую её затылок, воскрешая в голове день, когда я впервые увидел её в съёмочном павильоне и знакомился с огромным айсбергом вместо маленькой тёплой девочки. Но ничего, это всё в прошлом.

— Говорил… — понимаю, что моё затянувшееся молчание может спугнуть всю отвагу, которую Тина собрала в моих глазах. Но я не знаю, что ей сказать. То, что я хочу детей, она знает. То, что я к ним готов, ей также известно. — Жду, когда ты набегаешься по своим съёмкам. Я, конечно, никуда тебя не тороплю, но стоит помнить, что моложе я с каждым годом не становлюсь.

— А если не получится? — в её голосе нет тревоги или страха. Старается, наверное, поменять вектор, чтобы не оправдывать свою вечную занятость.

— Ну, пару месяцев назад ты доказывала мне со слезами на глазах, что получилось, — вспоминаю, как она вручила мне тест с двумя полосками и ревела битый час без какой-либо причины.

— Дурак, — бьёт меня ладошкой по ноге и разворачивается, снова выискивая мои глаза. Даже не пытаюсь спрятать от неё свои собравшиеся слёзы: мне нечего стыдиться. — Данчик, ну ты чего? — кладёт свои ладошки на мои щёки, усаживаясь рядом, и мечется зрачками по лицу.

— Просто люблю тебя очень и хочу показать, что бывают сказки со счастливым концом, — она улыбается и невольно заставляет меня сделать то же самое. — Только вот главная героиня у нас слишком упёртая и никак не может перестать сопротивляться.

— Если же я забеременею, то моей неусидчивости явно станет в разы больше. Как и ворчливости, неуравновешенности…

— Ты правда думаешь, что меня это остановит? — перебиваю её, смотря внимательно, желая достать до самых глубин и откинуть все шутки в сторону. — Я ведь серьёзно с тобой пытаюсь поговорить.

— Хочу, чтобы это было максимально естественно, — как по команде, Тина становится рассудительным боссом, умеющим анализировать ситуации и идти на компромиссы. — Давай не будем упираться в сроки, что-то планировать?

— А что потом делать с твоими бесконечными проектами и шоу, если вдруг отсюда, — ныряю пальцами под футболку и пробегаю по животу, вызывая щекотку, — нам постучат пяточкой?

— Вот тогда и решим, — ничего нового я почти не услышал, но то, что Тина стала так спокойно разговаривать на подобные темы, — уже небольшая победа.

Я настолько сильно погрузился в работу, что потерял счёт времени. В висках неприятно стучит, глаза болят. Разминаю спину медленными потягиваниями из стороны в сторону и впервые за несколько часов беспрерывной работы встаю на ноги. С такой болезненной усталостью я возвращался в маленький уютный домик после бесконечного съёмочного дня в Карпатах. Меня не спасали даже красивейшие виды и свежий горный воздух, характерный только для этой местности. Я проваливался в беспокойный сон, перед этим кратко дав указания на следующий день. Понимаю, что возвращаться в такое состояние совсем не хочу, и поэтому на плохо слушающихся ногах плетусь в душ, чтобы подготовить своё тело к долгожданному и заслуженному отдыху.

Выныриваю из воды и, не успев открыть глаза, слышу любимый голос. Тина пищит, подпрыгивает на месте и машет рукой. Заливаюсь тихим смехом, следя за ней. Но, когда моего слухового центра касаются её всхлипы, которые я не спутаю ни с чем другим, мне становится совсем не смешно. Пытаюсь как можно быстрее добраться до берега, но по мере моего приближения Тина делает несколько маленьких шагов, оказывается на песке и садится на него, рассматривая свою ногу.

— Что случилось? — растерянно изучаю её тело, но ничего не вижу, потому что девочка свернулась в такую позу, с которой не знаком ни один йог.

— Я на ежа наступила, — поднимает на меня залитое слезами лицо и затем вытягивает стопу, на которой виднеются несколько чёрных иголок.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — вспоминаю о возможных аллергических реакциях и тут же пытаюсь вслушаться в её дыхание. Тина вся трясётся, не переставая плакать, и кивает, отвечая на мой вопрос. — Болит?

Конечно, это глупый вопрос, который и не требует ответа, но мне нужно её хотя бы немного успокоить. Это не самое страшное, что могло с нами приключиться на островах.

— Печёт, — она дует губы, чем режет моё сердце без ножа, и тянется пальцами к месту соприкосновения с колючим существом.

— Не трогай, — нежно касаюсь её ладони и увожу в сторону, чтобы она не загнала иголки глубоко под кожу. С первого взгляда кажется, что они почти полностью видны, и я выдыхаю с облегчением, осознавая, что всё может обойтись без врача и тяжёлых последствий в виде заражения. — Встать сможешь?

— Смогу, — сжимает крошечные пальчики на ногах, подтягивает обе к себе и, упираясь в моё колено, аккуратно поднимается. Перехватываю её одной рукой за талию, а второй — под коленкой, и поднимаю.

Тина обвивает мою шею, дышит размеренно в самое ухо, пока я несу её на виллу. Пытаюсь вспомнить, что нужно делать в таких случаях, но всё вылетает из головы. Хватаюсь за воспоминания о спирте, антисептических мазях, которые мы вряд ли найдём, и последовательности действий и повторяю это, как мантру, про себя вплоть до момента, как перед нами не появляется испуганный Веня.

Ребёнок останавливается, ошарашенно смотрит то на меня, то на свою горе-мать, а затем открывает дверь, замечая моё хмурое лицо. Тихо благодарю мальчика и прохожу со своей ношей к дивану. Осторожно перекладываю Тину и на какое-то время выпадаю из реальности.

— Ты со своими колючками на их фоне сильно не отличаешься, вот они и приняли тебя за свою, — Веня смеётся, вытаскивая меня на поверхность, и я перевариваю его слова, с опозданием понимая шутку.

— Ве-еня, — Тина злится, начинает психовать, а ребёнок едва ли не разливает сок, находящийся в руках. Поджимаю губы, чтобы не выдавить смешок, и оставляю мимолётный поцелуй на вытянутой стопе, чтобы усмирить разгневанную Кароль.

Открываю глаза и не сразу понимаю, куда пропал солнечный свет, проникающий через панорамные окна со всех сторон. Вздыхаю, вспоминая, что я ни на каких не Сейшелах, а в холодной киевской квартире. Сны, так похожие на реальность, — это какая стадия? А какая, в принципе, разница, если я уже начинаю сходить с ума.

Наверное, я мазохист, но мне было бы куда проще справляться со всем тем, чему я так и не придумал определения, если бы Тина устраивала нам хотя бы пятиминутную передышку с приездом, объятиями и поцелуями. Мне бы хватило отпечатка её губ на своей щеке. Да даже от одного её теплого взгляда, обращённого в самую душу, все мои раны затягивались бы сами по себе. И пусть они бы снова трещали по швам, как только эта девочка выскальзывала бы из моих рук, но я был бы самым счастливым.