Глава 3 (2/2)
Дайнслейф даже не меняется в лице. Он отвечает на каэнрийском:
— Я не стану выбирать между домом и родиной.
Между Люмин и Каэнри'ах, звучит между строк. Возможно, они примирились, и она убедила его, что с ней ему не придется выбирать. И это говорит Дайнслейф, некогда доказавший кровью в поединке, что он вправе возглавить королевскую гвардию; что лишь его плечи стерпят тяжесть этого долга?
Кэйа глядит вдаль, в сторону Мондштадта с его густыми лесами и цветущими лугами. Не верится, что когда-то среди одуванчиковых полей зацветет интейват, но ему представляется запах пепла, гари и жженой травы. Он едва ли не явственнее, чем тот, что исходит от Дайнслейфа.
***
Ночь сегодня светла и полна опасностей, слухов о грядущих гнусностях и подпольных сделках, а это значит, что Полуночный герой вступает в караул. И, конечно же, не обходится без последствий. Разбираться с ними у себя на квартире вынужден Кэйа.
Едва он завязывает последний бинт на предплечье Дилюка, как тот грубо толкает его на кровать, отшвырнув в сторону аптечку. Лунный свет очерчивает края его силуэта.
Приполз с задания к нему в комнаты, как раненный зверь, тенью залез через окно. Бывало, Кэйа и сам заявлялся весь потрепанный где-нибудь рядом с винокурней, дело привычное, но сегодня что-то не так. В последний раз он видел Дилюка таким злым, когда тот обнаружил и разворошил первый лагерь фатуи у подножья Драконьего хребта. Сказал, они такие мерзкие планы вынашивали, что и вспоминать тошно.
Удивительно, как его ещё не тошнит от Кэйи.
Дилюк что-то почувствовал, подметил: не разумом, а нутром. Вот, что по-настоящему тошно. Они возвращаются к заезженной городской поговорке про них: «братья, неразлучные как день и ночь», и снова чувствуют друг в друге малейшие перемены. Только этого сейчас не хватало.
Он хватает Дилюка за волосы, но тот впивается ему в шею, кусает. Его не оттащить.
— Yo muhe kundala, kuzi?
«Подраться хочешь, силач?», спрашивает Кэйа на каэнрийском — сам не знает, зачем. Наверное, хочет посмотреть на реакцию. Понять, из-за чего Дилюк всполошился, из-за него или из-за наваждения после очередной уличной расправы. Обычно каэнрийского от Кэйи было не услышать: разве что иногда он ломано говорил на нем с Дайнслейфом в ночной тиши. Иногда Дилюк просил Кэйю вспомнить пару слов, потому что ему было интересно. Или это его заводило, но он не признавался.
Когда он слышит завораживающе таинственную фразу, дыхание у Дилюка чуть сбивается, а это значит, что догадка хотя бы наполовину верна. Он осыпает щеки Кэйи новыми поцелуями, уже не такими яростными, и зачем-то целует его ладони. Немного воротит от такого жеста.
Кэйа помнит, как в его детстве родной отец застал их с придворным слугой: в тени дворцовой аллеи тот поцеловал Кэйю в щеку. Они были совсем детьми, но отец приказал хорошенько выпороть его и слугу. Много лет спустя Кэйа стал бояться, что однажды Крепус застукает их с Дилюком вот так, и одной поркой тут уже не обойдется, но для Крепуса всё кончилось прежде, чем страх сбылся. Оказалось, это и не страх был вовсе, а так, детский пустяк: бояться надо было другого. Кары небесного порядка, например.
Дилюк не его слуга. Даже Дайнслейф так не преклоняется — хотя он тоже не слуга, и всё же утверждает, что служит ему. «Мой меч Ваш». Его мысли с Каэнри'ах. Его сердце — с Люмин, но об этом он не говорит.
Они с Дилюком тоже не произносят ни слова. Кэйа проводит пальцами по его лицу — не может понять, хочет ли притянуть его к себе или отпихнуть, — и замечает у скулы глубокий порез. Он прятался за прядями волос.
— У тебя ещё рана. Дай я...
— Ye zido shato... si, — хрипло говорит Дилюк с ужасным акцентом. «А у тебя это». Его пальцы касаются повязки на глазу Кэйи. — Ты никогда не показывал мне, что под ней.
— И не собираюсь. Не хочу, чтобы ты ослеп от красоты.
Кэйа бы спросил, какого дьявола ему понадобилось увидеть это именно сейчас, но он и так знает ответ. Дилюк наверняка в курсе его ночных встреч с Дайнслейфом, наверняка додумывает себе всё, что только можно. Видит в этом недоверие и тихо злится. Хочет хоть какого-то подтверждения, что с ним Кэйа более настоящий, чем с незнакомцем в темном плаще.
Запястья Кэйи перехватывают и заводят над головой. Свободной рукой Дилюк касается его повязки.
— Я хочу посмотреть, — предупреждает он.
А все предыдущие годы не хотел, значит. Доверял, когда в юности Кэйа говорил, что под повязкой у него просто помутневшее глазное яблоко и уродливый шрам. Якобы он его очень стесняется и никому не хочет показывать. Дилюк делал жалостливое лицо и целовал его глазную повязку, а Кэйа шутил, что это зря, ведь он не стирал её уже неделю. В этот раз Дилюк не купился на шутку про скрытую ослепительную красоту. Не купится и на всё остальное.
Его пальцы двигаются слишком медленно: касаются края ткани, нащупывают резинку. Кэйа недовольно напрягается в его хватке, но не сопротивляется взаправду. Наконец Дилюк стаскивает повязку.
Он охает, разумеется. Склера у глаза Кэйи черная, покрыта мелкими синими капиллярами, и зрачок раздвоенный, тоже неестественно синий — такие глаза увидишь только у вестников Бездны или её магов. По векам тянутся трещины. Сквозь них проглядывает черная кожа, будто у хиличурлов.
От удивления Дилюк ослабляет хватку на его запястьях, и Кэйа вырывается. Он опрокидывает его на спину и ласково хватает за горло. Дилюк кряхтит — наверное, свежая рана дала о себе знать.
— Говорил же, ослепнешь. — Кэйа издевательски целует его чуть ниже подбородка: там, где очаровательно и быстро бьется жилка пульса. — С тобой всегда так. Смотришь, но не видишь. Слушаешь, но не слышишь.
— Это... из-за твоего происхождения? След, как у Дайнслейфа?
— Нет, что ты, я родился таким. Разве что потом меня немного приукрасили. В Каэнри'ах была очень популярна практика татуирования младенческих глаз.
— Кэйа.
— Глаз как глаз. Расстроился, что про него не сложишь рыцарскую поэму?
— Я не расстроился, — Дилюк чересчур нежно касается ладонью руки на своем горле, и Кэйа отдергивает её.
— А стоило бы. Вдруг я заразный?
— Тогда я уже давно заразился.
Он лезет целоваться прежде, чем Кэйа придумывает, что съязвить в ответ. Его снова вдавливают в матрас. Большой палец оглаживает трещины под его веком, губы задевают ресницы. Дилюк не дергается, когда на него смотрит нечеловеческий глаз.
Кэйа позволяет совсем стянуть с его головы повязку, но зажмуривается так крепко, как может, пока под веками не начинают плясать цветные пятна. Все до единого — огненные.
***
Самые страшные беды сваливаются на голову средь бела дня. Они не ждут своего часа, не приближаются шаг за шагом. Они приходят вместе со срочным письмом от гонца из Снежной, заставляют замолкнуть всех, кто собрался в кабинете Джинн и ждал послание.
Она быстро срывает печать, отсылает гонца, и её взгляд спешит от строчки к строчке. Лицо бледнеет с каждой секундой.
— Они смогли... — Джинн сжимает письмо дрожащими руками. Присутствующие ждут, когда она дочитает. — Путешественник воссоединился с сестрой, и они вернули себе силы, запечатанные богиней... Что?..
Кэйа становится за плечом Джинн, чтобы получше разглядеть текст, поверить своим глазам. Кли, которая очень просилась послушать письмо от братика почетного рыцаря, непонимающе вертит головой, и Альбедо прижимает её к себе. Эола, Лиза и Дилюк переглядываются. Они ожидали чего-то подобного, но...
— Итэр и Люмин объединились с Царицей, чтобы освободить Тейват от ига богов Селестии... но те клеймом Небесного порядка подчинили себе чудовищ Бездны, как и архонтов, обратили эту армию против близнецов... Сердца Богов были украдены орденом Бездны, и сила ордена возросла многократно... Боги Селестии объявляют войну близнецам, Царице и всем непокорным в Тейвате...
Письмо падает на стол. Лиза кладет руки на плечи Джинн, подхватывает письмо и вглядывается в строчки, как и Кэйа.
— Война, значит? — бормочет он и вяло изображает удивление.
— Как я и говорила, — Лиза усмехается так, как смеются только ведьмы хаоса. В её голосе нет радости. — Близнецы поняли, что Сердца Бога, Глаза Бога — лишь инструменты контроля, ниточки, которые кукловоды привязали к марионеткам. Итэр и Люмин хотят не обрезать нити, а уничтожить кукловодов.
Она теребит Электро Глаз Бога на своей груди, отходит в угол кабинета, к Эоле. Дилюк дергается от её слов.
— Я провел четыре года без Глаза Бога. На меня это никак не повлияло.
— Только потому, что ты оставил его добровольно. Слышал бы ты истории людей, с которыми Итэр столкнулся во время инадзумской Охоты на Глаза Бога. Те, у кого их забирали насильно, теряли память и волю к жизни.
— И как же они будут бороться с небесным порядком... — бормочет Альбедо. Кли жмется к его ноге и спрашивает, чем они могут помочь братику Итэру и сестренке Люмин, ведь наверняка им будет очень трудно сражаться против богов.
Джинн продолжает читать. Вдруг её глаза округляются от ужаса, и она бросает письмо на стол.
— Что с тобой? — Лиза тут же подбегает к Джинн, сжимает её ладонь.
— Самым непокорным землям Тейвата покровительствует Барбатос, поэтому первый удар обращённого ордена Бездны... придется на Мондштадт, — с трудом выговаривает она, но железной хваткой сжимает руку Лизы в ответ. — Если это правда, то Итэр пытается выиграть для нас время. Эола, Кэйа, предупредите своих людей. Альбедо, подними планы эвакуации, ты должен...
— Поздно, — перебивает Альбедо.
Он смотрит в огромные окна прямо за её спиной. По ту сторону на улицах Мондштадта разом открывается с десяток неизвестных порталов. Они словно возникают из воздуха и разрывают ткань мироздания, позволяя тварям бездны вылезти наружу.
Джинн бросается прочь из кабинета, приговаривая, что они должны защитить горожан. Лиза мчится за ней, Эола предлагает им стянуть силы ордена к собору Фавония, Альбедо подхватывает Кли на руки и уносит её куда-то.
В опустевшем кабинете Кэйа так и смотрит вдаль, на порталы. Он не поворачивается к Дилюку.
— Если нужно выбрать, выбирай сейчас, — говорит тот. Он пялится в окно так, будто хочет прожечь его взглядом, и Кэйа не сразу замечает, куда смотрит Дилюк. Прямо напротив окна — крыша здания, на которой тоже раскрывается портал, а оттуда возникает знакомая темная фигура. Дайнслейф замирает в ожидании и смотрит прямо в окно.
На стене позади Дилюка висят мечи. Кэйа приближается к окну и ждет, что тот выхватит один из них, но Дилюк смотрит лишь на него — так же пристально, как и Дайнслейф. Кэйа широко распахивает окно.
— Близнецы нашли способ очистить нас от проклятия Селестии, не лишая жизни! — кричит Дайнслейф на каэнрийском. Дилюк, наверное, разобрал бы только слово «Селестия».
— Что?
— Выше Высочество, прошу, идемте со мной!
Пальцы хватаются за подоконник. Остаться или снова «предать»? Да предательство ли это?..
Грубая рука Дилюка задевает его плечо. В ней нет меча.
— Иди, — бормочет Дилюк, — делай, что должен. Только вернись к... нам. — Он замолкает. — Ко мне.
— Почему ты так легко...
— Потому что я не сделал этого в прошлый раз. И пожалел.
Вряд ли Дайнслейф их слышит, и уж точно не видит с крыши, с кем говорит Кэйа. Наверное, со стороны можно подумать, что он просто ошарашенно пялится в стену.
Полжизни Кэйа ждал, что однажды родина призовет его, но надеялся, что она не нависнет угрозой над его новым домом. Если близнецы действительно раскрыли в себе запечатанные силы и нашли способ обратить проклятие, не убивая каэнрийцев...
Он перехватывает руку Дилюка на своем плече, жмется к ней лбом, будто прося благословения — этого Дайнслейф тоже не видит за занавесью штор, — а потом Кэйа перепрыгивает через подоконник. Под ногами звенит черепица крыши. Он хватается за выступы, башенки и низкие карнизы, пока не подбирается ближе к Дайнслейфу. Тот указывает ему путь и по дороге спешно рассказывает о плане близнецов.
Дилюк где-то там, остался позади. Что будет делать дальше — вспомнит свое капитанское прошлое в ордене и бросится в авангард? Найдет Барбару и поможет отстоять собор Фавония? Позаботится о тех, кто остался в таверне и на улицах города?
Вот же бред. Кругом паника, горожане орут в страхе и бегут кто куда, в дома летят электрические и огненные сферы, само пространство трещит по швам, но Кэйа думает не о городе, а всего об одном человеке.
Он сглатывает и старается нагнать Дайнслейфа. Они не допустят второй катастрофы.