Глава 62. Сады Ирия (1/2)

По дороге в Балясну Риту накрыло. «Феат» мчался по трассе из области, а Рите хотелось расправить призрачные чёрные с золотом крылья в голубом сиянии и лететь домой к Еве. Она снова оставила её. Как летом, когда уехала в Карасукскую республику, как в тот миг, когда отдала в сад в год и десять. Да, почти два года, да уложились перед сентябрём и успели сдать деньги на шторы, да, Женя стал персоной нон-грата родительского чата, потому что иронизировал и задавал неудобные вопросы, но сердце было не на месте. Рита прожила целую жизнь одна, быстро вернулась обратно, но больше не могла без своей маленькой девочки. Хотя по первости пробуждалась и с трудом вспоминала, что у неё есть дочь. А потом по ночам в полусне после смазанных грёз искала её рядом. А четырёхмесячная Ева спала у себя в кроватке, посасывая палец, перед тем, как потребовать еду.

— Мстительная сука, — вдруг произнёс Женя. Рита встрепенулась и поняла, что закемарила: они уже колесили по Балясне, а дело было к вечеру. — Это же надо: подложить своего мужика под чужую бабу! А Леший — каблук.

— Из всего рассказа ты запомнил только это? — Рита потянулась, похрустев костями.

— А ещё то, что она боялась, будто мы настучим нашим богам. Как? Я вот Чернобога в глаза не видел. Наверное. — Женя как-то сразу свернулся и замолчал. Рита не стала выспрашивать, только быстро вылезла из машины и ринулась домой: проверить Еву.

— Мамочка, мы с Анчак и Ману таких косичек наплели! — с порога заявила Рите дочка, вывалив той в руки кривоватые фенечки. — Они от злых айнов защищают! А ещё... — Ева зачастила от восторга, а Рита долго соображала, кто такие Анчак и Ману. И только потом, оглядевшись, поняла, что речь идёт о двух тёсах — красивых длинноволосых женщинах.

— Евка, ты давно играешь? Кушала? — осторожно спросила Рита, похвалив фенечки и получив парочку причитавшихся ей оберегов.

— Анчак и Ману с Инной меня покормили! И мы... — Дочка продолжила рассказ, как её занимали тёсы и Инесса, а Рита чувствовала, что уже ничего не понимает. Почему её Ева видит Ясиных тёсов?

От гнетущих и грозивших завести в дебри размышлений Риту отвлёк металлический удар. Она вздрогнула, а из своего кабинета появился Женя, старательно прятавший что-то в рюкзак.

— Поехали в ботсад, вечереет, — отрывисто произнёс он. — Я предупредил заведку, что мы там будем водку пить, на земле валяться.

— Я с вами! — взвилась Инесса. В её серых глазах плескались страх и решительность.

— Сиди здесь, — грубо обрубил Женя.

— Вы мне не отец...

— Нет. Я хуже. Я в белом пальто. — И Женя уже ласковей добавил: — Инна, не надо. Мало ли, что с нами будет возле этой голубой травы.

В ботсад Рита ехала с тяжёлым сердцем. Видя её настроение, Женя произнёс:

— Я не знаю, зачем мы в это ввязались. Жили бы себе спокойно. Но... Мы вспомнили, а это — главное. Предупреждён, значит, вооружён. Я не позволю ни Яхонтову, ни ёбнутым на всю голову духам леса навредить нашей семье.

— Ты не наедешь на меня за то, что я потащила тебя в первый раз к Тайге? — Рита усмехнулась для вида.

— Если на то пошло, со смертью я уже давно встретился с глазу на глаз. На раскопках, в музеях, когда ночами трясёшься в камералке среди костей, — отрывисто бросил Женя. — Когда служил срочку на Востоке. Рит, я видел смерть. Я был смертью. Я умирал. Если только смерть-птица может умереть. Уже тогда бы понять, что неспроста всё это... Но я же учёный!

— Что с тобой случилось? — тихо спросила Рита.

В сумраке ранней осени, среди домов и дорог Балясны разговор о смерти казался чем-то чужеродным. Но никогда ещё не был таким реальным.

— Наш взвод попал в засаду, и весь личный состав расстреляли враги, — коротко ответил Женя. — Я должен был погибнуть, но, как видишь, я здесь. — Он замолчал, а Рита не стала докапываться. Созреет, скажет, а то если начать допытываться, замкнётся.

Стеклянная оранжерея ботсада встретила их разноцветной подсветкой. Фиолетовые, жёлтые и особенно бело-зелёные огоньки наводили смутные мысли о нечисти, приходящей ночью на стоянки в пустых деревнях. Подобное Рита ощущала в карасукской Кедровке, когда невидимый взгляд в спину прожигал, пока она гуляла по просёлку в ожидании, когда Адам дошаманит «УАЗик», а бригадир золотодобытчиков Матвей накормит Наташу с Ильёй.

Железные ворота захлопнулись позади, и у Риты ёкнуло сердце, точно она перешла некий рубеж, за которым уже не повернуть назад. Они найдут голубую траву и навсегда отвадят от своей семьи Яхонтова и прочую нелюдь.

Лианы оплетали опоры, карабкались наверх, напоминая жуткий эхиноцистис. Хищные растения блестели каплями липкого сока в душных аквариумах, а впереди маячили тёмными силуэтами пальмы.

Рита сжала рукоять отцовского ножа, надеясь, что близнец Дороховского клинка окажется тем самым лезвием, которым можно срезать голубую траву. Которая, по идее, должна светиться и петь...

В следующий миг от мыслей и разума не осталось ничего. Подсветка разом потухла, заискрила, и оранжерея погрузилась во тьму. Даже последние сполохи заката растаяли на западном горизонте.

Рита почувствовала, а затем увидела это: неяркое, но с каждым мгновением разгорающееся всё сильней свечение. Похожее на мерцание Кощея, но всё равно не такое. Мягкое, обволакивающее, стирающее невзгоды и заполняющее душу. А следом пришло тихое мелодичное пение:

— Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днём, та, что крушит железо и сталь.

Не было сил вытащить клинок из ножен. На негнущихся ногах Рита приблизилась к спиленному пеньку пальмы-меланиста. Росток, соседние пальмы, тонкие чешуйки среза светились голубым, а напев лился, заглушая журчание водопадов:

— Я — голубая трава, та, что поёт ночью и днем, та, что крушит железо и сталь.

Погружающая в транс мантра. Рита никогда не испытывала ничего подобного от своего пения, которое все называли волшебным. Теперь она поняла, что чувствовали слушатели. Рядом застыл Женя, его глаза казались драгоценными сапфирами, озаряемые свечением голубой травы. Как перстень Яхонтова, как ключи Ирия...

...Над полупустыней трепетал первый робкий рассвет. Только Рита видела его и вилась в воздухе бестелесной птицей. Она была двухлетней крохой где-то далеко, а не здесь, в чужой стране.

Далёкие горы напоминали о себе каменистыми холмами, покрытыми сухими низкими кустами. Крупные звёзды смотрели с высокого неба вместе с полной луной, заливавшей всё вокруг спокойным светом. А под Ритой-птицей лежала груда трупов в уродливой яме. Молодые парни, солдаты, встретившие смерть на чужбине.

Вдруг прохладный ночной воздух прорезал сдавленный возглас. Будто заклёкотал гриф, прилетевший на смерть:

― Да идите же вы нахуй!

Расстреленные тела зашевелились, и в один миг окровавленная мужская рука вырвалась из кучи трупов. Пошарила кругом, напряглась, а следом, работая всеми конечностями, подтянулся и высунулся наружу Женя. Молодой, лохматый, грязный, но живой. Взмокший, дрожащий от пустынного холода, ободрённый успехом, Женя вылез из братской могилы, оказавшейся не такой уж глубокой. Враги даже тела не присыпали землёй.

Пахло потом, кровью и мочой. Представлялся Женя, стоявший плечом к плечу с товарищами, обезоруженный, и смотревший, как умирали его друзья. А ведь они, судя по его сержантским погонам, почти дембельнулись…

Женя лежал, глубоко дыша, и смотрел мутным взглядом в небо. Нечленораздельно бормотал, что живой. И оставалось всего-то дойти до базы. А если повезёт, его подберёт разведотряд на подступах.

Пошатываясь, Женя поднялся, собрался идти, но замер. Обернулся и потянулся к пустым ножнам. Рита слышала биение его сердца, и тут Женя увидел свою тень, причудливо искажённую в лунном свете, лёгшую на кусты очертаниями бескрылой смерть-птицы Гамаюна.

— Нужно уходить, ― пробормотал Женя, облизнув пересохшие губы. ― Иначе от жажды я сойду с ума и тогда точно сдохну... — Он на миг обернулся, и его синие глаза показались ей почти чёрными от больших зрачков. Словно Женя увидел её...