Глава 23. Земля и Небо (2/2)

― У колдунов есть кто-то главный?

― Да. Обычно главный колдун ― Вий, начальствует над одной административной единицей.

― А кто Вий Карасукска?

― Никто. За Уралом не так много небесных колдунов. Последний Вий нашей столицы умер, не оставив наследников. Поэтому в небе над Карасукском не летают стрибоги. И вообще колдунов почти нет, только заезжие и залётные.

― Вы сказали про колдунов и ведуний, ― наморщила лоб Наташа. ― Но кто такие шаманы?

― Смески. Те, кто несёт в себе и колдовскую, и ведовскую кровь. Дети от запретных браков. У нас в Сибири с этим чуть проще. Шаманство ведь можно не только передать по наследству, но и обрести напрямую от Эрлика. Если ему будет угодно, и он укажет духам на нужного по его мнению человека. И таким образом из дичков пополняются ряды колдунов, которых, по сравнению с обычными людьми, очень немного. Это роднит нас с земными колдунами.

― А это ещё кто такие? ― Наташа готова была кричать в голос. Привычный мир трещал по швам с самого приезда на биостанцию, а теперь от него и вовсе остались одни осколки. Небесные колдуны, ведуньи, шаманы и какие-то земные! Чокнуться можно!

― Земные колдуны так называются, потому что воплощают не богов, а силу природы, ― ответила Каргина. ― Мне рассказывали, правда, очень кратко, что земные колдуны скрытны и держатся обособленно от небесных собратьев и ведуний, что они были созданы Матушкой-Землёй из духов природы. Айна и байана, если хочешь. И в распрях Неба и Земли участвовали косвенно. Эти колдуны и ведьмы обладают разными способностями и вообще в целом близки к шаманам. Которые тоже умеют всего понемногу: ведовать и летать, например. А ещё видеть звериные сны. Евдокия была косулей ― такой тотем у ведуний Низкого кряжа. Наташа, ты во снах в кого превращаешься? ― Взгляд Ярославы Ростиславовны стал цепким.

― Ни в кого, ― тихо ответила Наташа, чувствуя, как мурашки бегут по телу. ― Я летаю ветром.

― Айна возьми! Так ты шаманка, Наташа! Настоящая шаманка. ― Каргина радовалась непонятно чему, как девочка. ― Твой предок ― ветрогон! Ведуньи не особо рассказывают, от кого родили наследниц. Главное, чтобы кровь была сильной.

― То есть я ― воплощение колдовского рода, а не ведовского? ― Наташе стало печально. Будто она и не смогла что-то понять и верно сделать. И тут всем снова понадобилась её сильная часть личности.

― Вероятно, ― отозвалась Ярослава Ростиславовна. ― Как говорили в городе шаманов, если не мора, то всему научишься.

― А что такое мора? ― едва не плача, спросила Наташа. Она уже совсем ничего не понимала и чувствовала, что следующий поток сведений её добьёт. Она была на грани.

― Мора… ― Судя по поджатым губам, Ярослава Ростиславовна сама была не рада, что упомянула об этом. ― Понимаешь, Наташа… Браки колдунов и ведуний во многом запрещены ещё и потому, что от такого кровосмешения может родиться… не простой колдун или ведунья, а шаман шаманов. Светлый или тёмный. Может воплотиться Хорз ― Солнце-Бог, Ульген, а может Чернобог ― Бог-Тьма, Эрлик. Сильнейшие колдуны, неподвластные небесным и земным чарам. Воплощения Жизни и Смерти. А в редчайших, почти легендарных случаях в срединный мир приходит богиня зимы и смерти Морена. И её-то как раз зовут морой.

Холод разлился у Наташи по спине, и не только потому, что солнце садилось. Буйное воображение, достигшее в «Курье» апогея, рисовало светловолосого и доброго Хорза, мрачного Чернобога с лицом, скрытым тьмой, и прекрасную холодную Морену, идущую, подобно Снежной Королеве, по лесам и городам.

― Шаманы шаманов рождаются редко, ― долетел из сумерек, сгустившихся в аиле, голос Каргиной. ― Такие мощные боги не разбрасываются силой. Я слыхала, что в мире есть парочка хорзов. А вот чернобогов не видели уже сотни лет. Их рождение ― непредсказуемо, а ведовская мережка ― то, куда тебе приходят видения, ― их не чует. Свою судьбу и будущее родни ведуньи, впрочем, тоже не ведают. Есть вопросы?

― Есть! ― истерично усмехнулась Наташа. ― Как мне теперь с этим жить, Ярослава Ростиславовна? Как. Мне. Теперь. С. Этим. Жить.

Она чеканила каждое слово, словно заклятие, в отчаянной надежде, что всё окажется сном, нахлынет туман, и она проснётся. Полетает ветром над старой мельницей, и всё закончится. И с Адамом всё будет, как раньше. Он так реагировал на любые упоминания эзотерики ― что же будет теперь, когда он узнает, что его девушка ― помесная шаманка от крови стрибога и ведуньи-косули? Их отношениям конец. Всему конец. И папе ничего не придётся объяснять уже самой. Правильно она увиливала от разговора. И мама никогда не узнает, кого любила, любит её дочь.

Вдруг ярчайшей вспышкой, так, что Наташу аж затошнило, пришло осознание, что её родители всё знали. Она помнила разговор папы и Каргиной, видела в льдистых глазах мамы, что та что-то искала в дочке и находила.

― Я... я пойду к папе, ― выдавила Наташа со слезами. ― У него спрошу. Я не верю.

― Вэришь. Давно вэришь. ― В полутьме лицо Каргиной казалось ликом менгира. ― Бэги и спроси. А на вэчэрний костёр ― приходи.

Наташа быстро шла по тропинке, едва не сбиваясь на бег. В горле стоял комок, слёзы лились. Она вытирала их, но они всё текли. Всхлипнув, Наташа остановилась возле лаборатории орнитологии. Папа нашёлся быстро, как и всегда. Он помогал студентам и Баринову с кольцеванием и обмериванием только что пойманных птиц. Светло-голубые глаза папы вспыхнули улыбкой, когда он заметил Наташу, и она ощутила его беспокойство: заметил слёзы.

― Последняя камышевка, ― произнёс папа, обмеряя крыло мелкой птицы, смотревшей на орнитолога взглядом хищного динозавра, которого заставили жрать зерно. ― Двести пятьдесят за сегодня, Илья Николаевич.

― Пятитысячная тварь за сезон, ― улыбнулся в бороду Баринов. ― Надо сделать праздник.

― Празднуйте, я приду. ― Папа быстро вышел из лаборатории и, взяв Наташу под руку, повёл к себе в домик. ― Юрок, ― совсем как в детстве, чёрт, ― что случилось? Кто тебя обидел? ― Он обнял её, и она, всхлипнув, прижалась к нему, вдохнув такой родной запах леса и поля. ― Как тебе помочь? Что сделать?

― Сказать мне правду. ― Наташа отняла лицо от папиной груди и посмотрела ему в глаза. ― Мне с самого прилёта снится один и тот же сон. А на Кряже ко мне пришла бабушка. Я ― ведьма?

― Да, Наташ, ― глухо отозвался папа. ― Твоя бабушка была ведуньей.

― А мама? Кто она? Почему у неё нет ведовской силы? ― Наташу потряхивало, но плакать она перестала.

― Позвони ей, Юрок. Стационарный сотовый у Горыныча работает хорошо. ― Папа крепко-крепко обнял её и поцеловал в макушку.

Наташа набирала номер мамы с гулко бьющимся сердцем. Пальцы холодели, а на том, что Ярослава называла мережкой, метались обрывки из детства. Или это ― просто воспоминания, а она, дурочка, себе нафантазировала?

― Мам, это я, ― захлебнулась, но сразу обозначилась Наташа. ― Мам, извини, если отвлекаю, но мне очень надо поговорить!

― Доча, я тебя слушаю. ― Ольга Нехлюдова всегда говорила так: чётко, отрывисто, будто раскалывались льдины. Наташа вспомнила её холодные очень светлые голубые глаза, яркие черты тонкого лица и копну почти белых волос. Сама Наташа всегда походила лицом на бабушку, чуток ― на папу, и никогда ― на маму.

― Кем была баба Даша? ― выдохнула Наташа. ― И кто теперь я?

― Узнала, значит. ― В трубке послышался тихий вздох, но мама быстро взяла себя в руки. ― Наташ, твоя бабушка была ведуньей, как и прабабушка Глафира и все женщины в роду Нехлюдовых до неё. А прадед Панкрат был мельником ― последним на Кряже. Ты же знаешь, там мало ветров. Поэтому баба Даша ― мельникова дочка. А в самой мельнице, Наташа, твоя сила.

― Почему бабушка не передала Кряж тебе? ― Наташа сжала трубку так, что свело пальцы. Казалось, пожелтевший пластик вот-вот треснет. В груди разлился холод. Она уже чувствовала мамин ответ.

― Потому что у меня нет ведовской силы. ― Наверное, мама никому об этом не говорила. Кроме папы после той злополучной охоты на вальдшнепов, когда к ним пришёл неупокоенный чёрный шаман Харыысхан. ― Ведь я ― мора.