Глава 24. Легенда о воронах (1/2)

Наташи и след простыл, а Ярослава с горьким вздохом уткнулась лбом в сложенные руки. В голове шумело, в горле першило, хотелось блевать. Зря она выкурила за рассказ полпачки сигарет подряд. Ярослава не думала, что объяснять вчерашней дичке прописные истины мира окажется так трудно. Ведь она сама жила в них с самого рождения, впитала с молоком матери и закрепила в городе шаманов. Думала, что никаких сложностей не возникнет. Гораздо больше опасалась, что Наташа впадёт в истерику. Но неожиданно на грани оказалась сама Ярослава. Потому что Наташа спрашивала правильно, много и больно. Достойная внучка тётки Евдокии.

В воздухе парило, жара, несмотря на вечер, не спадала. Пахло грозой. Ярослава встряхнулась, с отвращением выкинула в распахнутое настежь окно аила пустую пачку «Примы» и направилась в лагерь. Искать Наташу она не собиралась: чувствовала, что та сейчас в полнейшем раздрае разговаривает с отцом.

А вот Айвазов был Ярославе нужен: тот, по словам Риты, знатно пошурфил и теперь хранил запас фотографий и координат, жизненно необходимых для отчёта. Облажаешься хоть где-то на сотнях страниц, и прощай открытый лист промышленных раскопок на следующий год. Ни копейки не заработаешь.

У палатки Айвазова Ярослава наткнулась на злого, как айна, Адама. Тот стоял перед невозмутимым пацаном и что-то ему предъявлял.

― Я не брал ваш коньяк, Адам Евгеньевич. ― На губах Айвазова играла еле заметная, до боли знакомая по Всеславу, когда он недоговаривал, улыбка. ― Если я из детского дома, то это не значит, что я ― вор.

― Это ты спёр мой коньяк на Кряже, маленький паршивец! ― От Адама веяло тоской, страхом и полнейшим непониманием, что делать. Но собственную беспомощность он ожидаемо вымещал на других. ― Ты выпил его, чтобы отомстить мне!

― Я с вами не роднился, чтобы ссориться, ― улыбнулся с нарочитым дружелюбием, от которого веяло жутью, Айвазов. ― И не мне вам мстить. ― А затем очень тихо и зло добавил: ― Даже если его взял я, вам всё равно никто не поверит. Вы ж не просыхаете.

― Ах ты узкоглазый… ― Адам потянулся к пацану, чтобы схватить его за воротник, но тут вмешалась Ярослава ― чуйка завопила, что мордобой не нужен:

― Адам Эвгэнич, вы сами выпили свой коньяк эщё до отъэзда. Айвазов, ты координаты снял, фотографии сдэлал? ― Пацан кивнул. ― Пойдём, расскажэшь об успэхах.

Адам захлебнулся гневом, но Ярослава, не обращая на него внимания, увела Айвазова от греха подальше. Пацан напоследок нехорошо усмехнулся Адаму.

― А тэпэрь вэрни то, что взял у мэня. ― Ярослава остановилась возле своего домика и посмотрела на Айвазова.

— Вам Маргарита Алексеевна рассказала? — дёрнулся тот.

— Я сама догадалась, когда нэ нашла айкос. Кто эщё копался в моих вэщах и кам кэби трогал?

— Я его поцарапал, — буркнул Айвазов протягивая Ярославе айкос. — Случайно. — Айкос завис в миллиметре от её ладони, через секунду пацан положил на неё украденное.

— Как ты поцарапал кружку? Тожэ «случайно»? ― Ярослава нависла над Айвазовым. ― Ты сэбя за живого нэ считаэшь, раз портишь свои вэщи? — Пацан вскинулся и просверлил Ярославу глазами. Стало не по себе, но она продолжила: — У эрси так дэлают с одэждой мэртвэцов, чтобы тэ знали, что умэрли.

— У вас никогда подарки не отбирали, Ярослава Ростиславовна? ― Айвазов поднял на неё сверкающий чернотой взгляд.

— Пытались, — мрачно улыбнулась она. В интернате Ярослава либо била в ответ, либо напускала на обидчиков своих слабеньких тогда тёсов. Но задиристым, охреневшим от наглости старшим воспитанникам и этого хватало.

— У вас были родители, и вы были старше. Мне до такой степени не повезло, — мрачно отозвался Айвазов. — А про мёртвых не знал. Спасибо, что сказали. Принесу вам флэшку с фотографиями. А координаты тут. — Он передал ей блокнот и удалился в палатку, откуда точно ветром сдуло Адама.

Глядя вслед пацану, Ярослава потёрла виски. Сыну брата она всё выговорит сама. А Адам заслужил расставание с коньяком. Пусть в вороньей ипостаси она не чувствовала запахов, да и в человеческом облике курение притупило обоняние, но коньячную отдушку от пацана Ярослава уловила ясно. И лучше бы потери Адама ограничились только коньяком. Потому что всем своим поведением он рисковал потерять Наташу. А Ярослава не желала ему зла. Только вразумления.

***</p>

― Сидя на красивом холме, я часто вижу сны, и вот что кажется мне: что дело не в деньгах, и не в количестве женщин, и не в старом фольклоре, и не в Новой Волне.

Надо же, Илья мог петь и что-то нормальное. Даже нет: красивое. Карасукские биологи имели необычную традицию: праздновать поимку сотой или тысячной мышки-птички за сезон. Вот и сейчас праздник в честь пятитысячной твари за полевой сезон две тысячи двадцать первого года был в самом разгаре. Хотя солнце ещё не село, а на горизонте собирались, ползли по реке со стороны Подковы тяжёлые серо-фиолетовые облака. Орнитологи то и дело отлучались на сети ― приближать следующую знаменательную цифру, а стаканчики регулярно наполнялись.

Наташа не пила со всеми. Только сидела подальше от студентов и травившего байки Баринова и смотрела в огонь. Слушала, как поёт Илья. Она не понимала половину песен Гребенщикова и была уверена, что не понимал до конца и Илья. Уж слишком «взрослую» песню на этот раз он выбрал. Но пел её ― негромко и пробирающе ― вкладывая в каждое слово что-то своё. То, что чувствовал к той, для кого пел.

― Но мы идём вслепую в странных местах, и всё, что есть у нас ― это радость и страх, страх, что мы хуже, чем можем, и радость того, что всё в надёжных руках.

Илья наверняка представлял руки Маргариты Алексеевны, которая сидела прямая и собранная, но в её карих глазах бушевал огонь. Быть может, то же самое чувствовал Адам, когда Наташа пела в экспедициях. Поначалу. Ещё когда его жена была жива, а Наташка Нехлюдова не рассматривалась, как возлюбленная.

Наташа вздохнула и провела по сухим глазам. Она выплакала все слёзы после разговора с мамой: короткого и спокойного, как обычно. Узнать, что сама из рода стрибогов, имеешь право на целый орографический<span class="footnote" id="fn_29620668_0"></span> район родной республики, и то, что твоя мама ― воплощение легендарной Морены: на один вечер это было слишком много.

― И в каждом сне я никак не могу отказаться, и куда-то бегу, но когда я проснусь, я надеюсь, ты будешь со мной…

Баритон, пробирающий до глубины души, чем-то похожий на голос Кипелова силой и обманчивой мягкостью, обволакивал. Успокаивал. То было простое человеческое пение, приносившее земное успокоение. Слушать сейчас Маргариту Алексеевну Наташа не смогла бы.

― Спасибо, Илья, ― тихо произнесла Громова, глядя на парня, который, опустив гитару, сразу утратил плавность речи и отозвался тихо и отрывисто:

― Пожалуйста. Рад, что понравился. Её в походах не пели, но я выучил.

― Всегда интересно послушать молодёжь, ― усмехнулся Баринов. Он с интересом смотрел на тёзку из-под густых бровей. Елена сидела рядом с ним, и Наташа чувствовала в ней силу. Такую же, какая пропитала биостанцию и окрестные вырубки с луговинами. И в этот миг поняла, что Лена Усольцева ― хозяйка земли всех Пёстрых гор.

― Я бы послушала сказку. ― Елена поймала взгляд Наташи и улыбнулась.

― Я помню, как Инесса Генриховна пару лет назад рассказывала нам Золотые сказы Енисея, ― поддержал любимую Баринов, тяжело повернувшись к вскинувшейся и постаравшейся затеряться среди студентов младшей Каргиной.

― Я тогда в школе училась! ― запротестовала Инесса. ― Съездила в археологический лагерь, подумаешь! Там не так интересно было: курганы да местные легенды. Ладно, расскажу. ― Она поймала пристальный взгляд Ильи, похлопавшего по лавочке рядом с собой. ― Только не про Камень шамана и медведей-оборотней ― это пусть Ярослава Ростиславовна объясняет. Где она вообще? ― Не найдя взглядом мать, младшая Каргина заговорщицки понизила голос: ― Я расскажу вам «Легенду о воронах»<span class="footnote" id="fn_29620668_1"></span>! Она не самая известная из енисейских сказов, но этим и хороша! Ярослава Ростиславовна её знает, но в жизни не расскажет! А я ― расскажу!

Инесса пересела к Илье, выпила стопочку спирта и заела бутербродом с сыром: Наташа видела, как сыр подсунули на стол птицеподобные духи, не иначе как по просьбе старшей Каргиной. Инесса внимательно оглядела всех взглядом серых воинственных глаз и начала рассказывать легенду:

Давно, когда могучие льды только-только отступили, а зелёные леса освободились от холодных оков, жил в краю рек у берегов могучего Ионеси подия ― вещий и могущественный человек, силу которому дарила Мать-Природа. Едва отгремело эхо большой войны, и подия радовался, что может спокойно растить дочерей: старшую — прекрасную, как рассвет, среднюю ― очаровательную, как закат, и младшую ― дивную, как день.

Однажды зимним вечером подия сидел у открытого окна и смотрел, как над батюшкой-Ионеси поднимался стылый туман. Вдруг воздух прорезал свист перьев, и к подии прилетел огромный чёрный ворон со снегом в крыльях.

― Здравствуй, колдун-подия. ― произнёс ворон. ― Я ― князь-ворон.

― Чего тебе надобно, князь-ворон? ― спросил подия.

― Колдун-подия, я хочу взять в жёны одну из твоих дочерей.

― Обожди немного, князь-ворон. ― Пошёл подия к своим дочерям и сказал: ― Внимайте, дочки. Ко мне прилетел князь-ворон. Он хочет одну из вас в жёны.

― Отец, ― произнесла старшая, что могла толковать пророческие видения. ― Я ― наречённая заклинателю мертвецов, и сочетаюсь браком весной. Я не могу стать женой князя-ворона.

― Отец, ― произнесла вторая дочь, повелевавшая огнём и водой. ― Я обещана сновидцу, мы поженимся в Ночь-которой-нет. Я не могу выйти за князя-ворона.

Поглядел отец на младшую дочь, что пока не давала свадебных обетов и умела исцелять любые раны. И понял, что проклянёт сам себя, если отдаст замуж деву, которой едва минуло шестнадцать зим. Вернулся подия к князю-ворону и молвил:

― Не пойдут мои дочери замуж за тебя.