Глава 21. Последний ветряк (1/2)

июль, 2021 год, Мельничиха </p>

Покинутые дома печально смотрели пустыми окнами, протяжно вздыхали, а поселившиеся вместо домовых, банников и овинников навьи кишели в безмолвных оградах. Наташа шла по просёлку, глядя на тонкую полоску молодого осинника, выросшего после расселения деревни. Она никогда не была здесь раньше, но чувствовала, что там, за лесочком, её ждёт прадедова мельница. Последний ветряк Карасукской республики, сокрытый от глаз в тайге Низкого кряжа. Наташа должна найти эту мельницу. Ведь она принадлежит ей. Не Наталье Нехлюдовой, а родной земле, что сейчас проступала из тумана, разлившегося до краёв под неестественно полной луной. Всем ведуньям Кряжа, что были и будут.

Наташа шагнула в осинник, ступая по белой звездчатке и высокотравью с зонтиками сныти. В леске попадались берёзы, из-за стволов которых то и дело показывались трепещущие огоньки. Но не пугающие, как на болотине, а любопытные, просящие. Огоньки неспешно кружили, подлетали ближе, светились мягко и спокойно.

С каждым шагом их становилось всё больше. Созданий, похожих на лис, медведей, оленей и птиц, выходивших из полос тумана. Берёзы и осины с редкой ольхой шуршали листьями, пропуская духов деревьев, гор и ручьев. Они походили на мужчин-охотников и длинноволосых женщин, а водяной ― на чёрного рогатого выдроподобного зверя.

― Натуня!

Она чувствовала, что услышит этот голос. Но не могла поверить. Наташа вздрогнула и поглядела вперёд. На самом краю леса, за которым раскинулось огромное поле, стояла Евдокия Нехлюдова. Такая, какой запомнилась Наташе. Толстенная русая с серебром коса, переброшенная через правое плечо, широкая мужская рубашка, заправленная в видавшие вида рабочие брюки с заплатками, резиновые сапоги. От изумрудных глаз разбегались морщинки, так же, как и от улыбающегося рта. Баба Даша смотрела на внучку, с которой увиделась, несмотря на смерть.

― Бабушка? ― прошептала Наташа, останавливаясь напротив. За спиной Евдокии поле перечёркивали длинные тени от мельничных крыльев, освещённых луной. ― Ты же умерла.

― Умерла, Натуня, умерла. ― В глазах бабы Даши отражалась луна. Ни у кого Наташа не видела таких ярких глаз. ― Но ты жива. И для тебя есть работа. На природе. С цветульками, как ты любишь.

― Что надо делать? ― Наташа облизнула пересохшие губы. ― Вокруг меня творится чертовщина, а никто не может сказать, что происходит!

― Ты не спрашивала, Натуня, ― развела руками Евдокия. ― В «Курью» вернётесь, у Яськи спроси. Она тебе всё объяснит.

― Карга правда шаманка? ― Наташа задала бы ещё тысячу вопросов, но чувствовала, что время уходит. Луна не будет светить им вечно. ― И что всё-таки мне делать? ― На практике она научилась задавать этот вопрос дважды.

― Как и ты. ― Баба Даша тоже чувствовала луну и землю под ней. Наташа не могла сказать, почему в этом уверена, но знала. Точнее точного. ― И тебе надо стать такой же. Не сопротивляйся и не бойся. Прими Низкий кряж и всех его обитателей. Они десять лет одиноки. Прими и получишь ту силу, которая была у меня. Силу ведуньи от Матушки-Земли.

― Почему мама не стала шаманкой после тебя? Ведь мать Каргиной была…

― В другом сила Оли. ― Так похожее на Наташино, лицо бабы Даши сделалось печальным. Она винила себя в чём-то. Но в чём? ― Сама спроси, негоже здесь об этом болтать. Всё. Спи, Наташа, за полночь уже.

Евдокия обернулась и сделала шаг назад. В этот же миг раздался оглушающий скрежет: завертелось мельничное колесо. Крылья замелькали, набирая обороты, и Наташа не успела ничего сказать на прощание, как осинник, духи и бабушка пропали, оставив её в пустоте с растревоженным сердцем.

Наташа и Адам стояли по колено в воде Мельничихи и устанавливали сети с разнокалиберными ячейками для исследования многообразия рыб. Наташа взмокла и сходила с ума от ощущения, что всё вокруг ― живое. Она чувствовала всех гальянов и пескарей, видела краем глаза притаившегося под корягами у берега водяного. И понимала, что должна сказать об этом Адаму. Кому-нибудь. Потому как носить эту тайну в себе становилось невозможным. Наташа боялась, что если промолчит, то просто-напросто чокнется.

― Мне сегодня приснилась бабушка, ― негромко произнесла Наташа, когда они с Адамом расправляли крупноячеистую сеть в самой середине протоки. ― Она… ― Как это трудно сказать! ― Она пришла ко мне и просила принять её силу. Стать ведуньей Кряжа.

― Так, всё! ― произнёс Адам так резко, что Наташа вздрогнула и отшатнулась, едва не упав. ― Хватит! Сколько можно слушать этот бред сивой кобылы? Кто тебе опять что наплёл? Рита, Карга? Или этот уродец Айвазов? ― Сердце стучало часто-часто, руки тряслись. Наташа покраснела, но не замолчала. Слова рвались наружу, потому что уже давно следовало их сказать:

― Ах вот, как ты заговорил? Все у тебя пидорасы, один ты Д`Артаньян в белом пальто? ― Щёки горели, хотелось залепить Адаму пощёчину или вообще утопить к чёрту! При этой мысли водяной в корягах зашевелился, и Наташа одёрнула себя, продолжив: ― Если у тебя есть ко мне претензии, то выскажись сразу, а не изводи придирками! А то слово тебе не скажи, если оно не по-твоему, сразу огрызаешься. Что не так, Адам? Демо-версия конфетно-букетного периода закончилась, и я теперь получила истинного Адама Евгеньевича? ― У неё не осталось сил, и она, глотая слёзы обиды, тихо добавила: ― Ты сам писал для меня гороскопы. Куда это все теперь ушло? ― Она расправила дрожащими руками сетку и пошла к берегу.

― Наташ! Наташа, подожди! ― Адам кинулся за ней, но водяной бросился ему под ноги и повалил в реку. Антонов поднял облако ила, водяной же потряс рогатой головой и закрутился на месте, замутив воду ещё сильнее.

Наташа ушла как могла далеко в ивняк, чтобы не видеть и не слышать криков и ругани Адама. Она выдохлась. Не могла понять, что делает не так. И в ней ли вообще дело. Наташа села. Горло свело, губы дрогнули, и она, уронив лицо в ладони, разрыдалась. Наташа плакала, громко всхлипывая и яростно, вслух проклиная всё подряд: командировку, Кряж, и вот это вот всё.

― Заебись покурил, ― донеслось из ивняка недовольное бормотание. Наташа вскинулась и увидела Айвазова с айкосом в руках.

― Извини, что помешала, ― всхлипнула она. ― Сейчас с-свалю.

― Это Антонов свалить должен, желательно, на тот свет. ― Айвазов затянулся и неожиданно присел рядом. Не близко, но Наташу буквально обдало странным покалывающим ощущением, возникавшим всякий раз, как Айвазов оказывался рядом. Она постаралась взять себя в руки, вытерла слёзы и неожиданно для самой себя выложила недоумённо уставившемуся на неё Айвазову всё, что произошло с ней ― про Адама, бабушку и сны.

― У тебя дарийвет. Шаманская болезнь, ― выдал Айвазов, закурив очередной стик. ― Духи испытывают тебя, чтобы ты стала шаманкой. Не сопротивляйся, тебе же хуже будет.

― Ты прикалываешься? ― Наташа перестала плакать и почти успокоилась, но икала и её потряхивало. ― Или правда мне веришь?

― Я знаю, что ты говоришь правду. И я говорю правду. ― Айвазов серьёзно посмотрел на неё, и в глубине его узких чёрных глаз Наташа на самом деле разглядела простое человеческое понимание. Айвазов же вытряхнул стик и, подобрав острый камень, стал ковырять айкос.

― Откуда он у тебя? ― Наташа кивнула на айкос.

― У Карги взял погонять, когда кам кеби с Инкой мерил. ― Айвазов увлечённо проковырял борозду и принялся за вторую. ― Вернёмся в «Курью» ― отдам.

― А царапаешь тогда зачем?

― Блядь! Вот же дебил! ― Айвазов явно понял, что по привычке испортил вещь, которую собирался незаметно подбросить обратно Каргиной. ― А! ― Айкос, как назло, выскользнул у парня из рук и плюхнулся в Мельничиху. Айвазов полез в воду за пропажей. Водяной, уже собиравшийся выкинуть айкос на берег, ломанулся прочь, обдав Наташу и парня брызгами. Видимо, от Ильи шарахались все «келе».

― У Маргариты Алексеевны айкос есть, давай спросим, как сушить. ― Наташа с интересом и неловкостью смотрела, как Айвазов тряс айкос с растерянным видом. ― В «УАЗике» есть набор отвёрток, может быть, они подойдут? ― Микроскопические винтики говорили об обратном.

― Не хочу просить помощи и палиться. Тогда она решит, что я ― вор и дурачок, ― мотнул большой головой Айвазов. ― А отвёртки ― поглядим.

― Мне же ты позволяешь помочь. ― Айвазов казался чертовски странным и неприятным, но Наташа не могла оставить его одного. Ей он ничего плохого не сделал. Постоянно помогал и выслушивал. Хоть и не было ему резона так поступать.

― Тебе всё равно нет до меня дела. А Маргарите Алексеевне ― есть, и я не хочу её разочаровывать, ― припечатал Айвазов так, что и возразить ему оказалось нечего. Он был прав.

В лагере Громова не обнаружилась, зато нашёлся Адам, успевший переодеться в сухое. Он как раз раскладывал пойманных на удочку рыб и замерял чешую для определения их возраста. Сидел Адам спиной к Наташе и Айвазову, и от одного вида напряжённых плеч и резких движений становилось понятно, что он зол и расстроен. Только что Наташа ненавидела его и в красках представляла, как они расстанутся. А когда увидела, сердце защемило от желания поговорить. Но едва она приблизилась, как Адам, не оборачиваясь, отрывисто произнёс:

― Можешь идти к Айвазову. Я же сказал, что не хочу обременять тебя обществом слепого старика. Ты вольна выбирать, кого вздумается.

― Я сделала выбор. ― Наташа удивилась хриплости собственного голоса. ― И не думала, что ошибусь. ― Наречённый. Обречённая. Она наклонилась к Адаму и обняла его, вдохнув запах рыбы, табака и коньяка. Ну конечно, ничего лучше не придумал, как залить горе.

Адам ничего не ответил на её порыв. Только на миг застыл, а затем продолжил фотографировать гальянов. Наташа вздохнула, вытерла слёзы и отправилась разводить костёр: без еды совсем печально. Да и вечер надо скоротать. Вряд ли Маргарита Алексеевна будет петь.

Пламя с треском улетало жаркими языками в густое сине-розовое небо, а немного спирта пришлось кстати. Наташа успокоилась. Вернее, тревога и обида приелись, осели илом на душе, но жить с ними стало терпимо. Адам надвинул капюшон энцефалитки пониже и расположился на подножке «буханки» подальше ото всех. Айвазов сидел в одной майке, являя взору чернеющие контуры татуировок, а Громова наигрывала на гитаре что-то из «Мельницы», но Наташа не могла понять, какую именно песню.

― Вы очень красиво поёте, ― вдруг произнёс Айвазов, пристально поглядев на Громову. ― Не могли бы вы что-нибудь спеть?

― Спеть я могла бы, ― улыбнулась Маргарита Алексеевна, но Наташе почудилось, что та слишком пристально наблюдает за Айвазовым. И готова за секунду сорваться и… остановить его? Если Адама Наташа чуяла нутром, то эти двое оставались для неё загадкой. ― А что спеть?

― На ваш выбор. От ваших песен самому хочется петь.

Адам фыркнул, но Наташа проглотила укол. Пусть делает, что хочет, ей-то какое дело? Она будет слушать Громову, которая задумчиво перебрала струны и заиграла.