Глава 10. Сказка «Лосиной Курьи» (2/2)

― Нихера себе шуточки! ― воскликнул Миша, угощая Горыныча городскими сигаретами. ― А как же «спасибо»?

― Много хочешь, Романов! ― нарочито грубо воскликнул Горыныч. ― Вы с Катюхой больно резкие. Плохо совсем Николаичу, ― уже обычным голосом добавил он. ― Гложет что-то, кабы знать, что… По глазам вижу, про Ленку знаете. Ох, любил он её!.. Сам-то я родился в Курьино, ещё до того, как деревню расселили и биостанцию построили. Мальцом был лет двенадцати, когда Ленка пропала. Бабка моя была подругой старой Анфисы, поэтому я про ваши шаманские всякие и ведовские дела в курсе.

Миша и Олег Петрович остались в добротной избе Горыныча, а Катя, прихватив гербарную папку и лопату, отправилась за Курьинку, пока сумерки не поглотили лес. В поисках семян таёжных растений, Катя наткнулась на кучу дерьма медведя, наевшегося незрелой калины. Дух от кучи стоял такой, что глаза слезились, и Катя поспешила убраться, заметив на стволе берёзы следы от когтей.

Она бродила по обрыву, спускавшемуся к Карасу, а мысли были далеко. В голове не укладывалось, как можно заключить такую сделку. И годы осознавать, что отдал любимую женщину Кощею. Теперь Катя не удивлялась прохладным отношениям Ильи Николаевича с его семьёй: он просто не мог смотреть им в глаза. Вот и прятался от снега до снега на биостанции. Теперь многое становилось на свои места, даже его одержимость работой.

Катя наклонилась собрать семена, а когда подняла голову, сердце, глухо стукнув, ушло в пятки: из-за куста калины на неё смотрела чернобурая лисица. Рука потянулась к ножу, но остановилась на полпути. Тут бы ведовской посох, от бешеной лисы или оборотня нож не спасёт. А Катя точно знала, что эта лисица непростая.

Позади обрыв, впереди ― пихты. Вздумай лисица кинуться, пришлось бы отбиваться дрыном, но чернобурка отступила в чащу, а отмершую Катю всю дорогу до биостанции преследовал слишком разумный взгляд зверя. Очнулась она только у ограды, когда едва не врезалась в тотем.

Катя смотрела на тотем и не видела, скользя взглядом по выжженным узорам. Она узнала настолько мерзкие вещи, что становилось гадко от того, что она работала и помогала этому человеку, променявшему невесту на кусок земли. Кате казалось, что по её душе прошлись грязными сапожищами и вытерли ноги.

― Долг платежом красен, ― пробормотала она, а за спиной послышалось тяжёлое дыхание: к ней приближался Илья Николаевич.

― Я не брал в долг! ― воскликнул он, наклоняясь к Кате и неожиданно глядя ей в глаза. ― Я не брал ничего в долг в «Лосиной Курье»! ― Илья Николаевич взял Катю за плечи, и она вздрогнула от его прикосновения.

― Я вас ни в чём и не обвиняю! ― вскинулась опешившая Катя. ― Это право только вашей невесты ― Лены Усольцевой!

― Я хотел сохранить дух былого, который был так дорог Лене. Хотел спасти её землю! А вы всё испортили! Зачем вы только приехали? ― Илья Николаевич отпустил Катю, но ей казалось, что его ладони всё ещё лежали на её плечах. ― Зачем?

И снова Илья Николаевич удалялся, а Катя чувствовала себя опустошённой и потерянной. Некоторые тайны лучше было не знать.

***</p>

Звериный сон не отпустил даже тогда, когда Кате померещился шум заведённой моторки. Миша половил насекомых на свет и спал как убитый, а Олег Петрович с Горынычем приговорили две бутылки водки и храпели в дальнем углу избы.

Катя бежала по лесу, подныривая под ягодные кусты. Её вёл не отпускавший страх, беспокойство, осознание, что что-то должно вот-вот случиться. Что-то плохое. Она почти выбилась из сил и, наклонившись над гладью лесного озера, принялась жадно пить. Вода стекала по рыже-белым шерстинкам, и Катя посмотрела на себя. Отражение лисьей морды с хитрой улыбкой отрезвило, подхлестнуло, заставило бежать со всех лап, выскочить на берег и задохнуться от величественного в своей ужасности зрелища: перед ней высилась недостроенная Курьинская ГЭС.

Взору открылась та самая старица, утопавшая сейчас в багряном золоте ночной осени ― Лосиная Курья, в честь которой и назвали биостанцию. Бетонный остов гидроузла возвышался над водой, перегораживая речной рукав, а в глубинах Карасу виднелись блоки агрегата. Ржавые пруты арматурного каркаса опасно торчали, напоминая постапокалиптическое видение. Всё это место дышало отсроченной гибелью и безысходностью, словно памятник тому, против чего бессильны и водяные с лешими, и ведуньи с шаманами.

Катя начала осторожно спускаться на поросшие пожухлыми сорняками бетонные блоки, как вдруг знакомый запах заставил её остановиться. Пот, перегар, дешёвые сигареты, машинное масло и отчаяние ― она поняла, кого встретила на заброшенной ГЭС. Катя едва успела юркнуть за переплетение арматуры, когда на покрытых каменной крошкой и обломками бетона ступенях плотины показался Илья Николаевич. В голову полезли строчки заунывной песни:

Как ветра осенние заметали плаху, солнце шло сторонкою да время стороной.

Должно быть, Илья Николаевич всю жизнь чувствовал себя, как на плахе, а сейчас, стоя на останках гидростанции, подошёл к краю. В руке он держал верёвку, завязанную, как с ужасом поняла Катя, узлом висельника.

Илья Николаевич смотрел на извилистую Карасу, расчерченную островами, и со вздохом привязал свободный конец верёвки к арматуре, а петлю накинул на шею. Затянул потуже и вышел на край ступени. Под подошвами его сапог осыпался бетон, но Илья Николаевич продолжал стоять.

Прижавшись к холодной стене, Катя понимала, что должна что-то сделать. Выскочить под луну, завыть, схватить за штанину и оттащить от края. Она выпрыгнула из укрытия и ринулась к не заметившему её Илье Николаевичу, как вдруг мимо неё молнией пронеслась чернобурая лисица. Чёрное серебро её меха отразило лунный свет, лисица прыгнула, а когда приземлилась, на её месте стояла девушка. Кате не нужно было слов, чтобы понять: перед ней Лена Усольцева, тридцать лет проведшая в шкуре лисы.

― Илья! ― крикнула Лена. ― Стой!

Хотел я жить и умирал да сослепу, со страху, а потому, что я не знал, что ты со мной.

Эти, или подобные строки явно крутились в голове Ильи Николаевича, когда он вздрогнул от оклика и отпрянул от края, увидев её. Лена Усольцева стояла перед ним в тёмном платье, превратившемся в лохмотья, со стёртыми ногами и листьями в нечёсаных густых волосах. Катя угадала: та была шатенкой.

― Разве стоило оно того? ― Илья Николаевич с горечью посмотрел на Лену.

― Скажи мне слова, которые тебе говорил Кощей! ― Лена подошла совсем близко и сняла с Ильи Николаевича петлю.

― «Отдашь мне то, что любишь больше всего!» ― Илья Николаевич взял Лену за руки и стиснул её пальцы. ― Я не думал, что речь о живом человеке!

― Для Кощея ли, Эрлика ли мы все «что», когда речь идёт о душе, ― отозвалась Лена, беря в ладони лицо Ильи Николаевича и отводя с его глаз пряди волос. ― Наши души ― его собственность. Как ты постарел, Илья, и много пьёшь.

― Прости меня, Лена! ― всхлипнул он и тяжело опустился на колени, обнимая ноги Лены, зарылся лицом в подол её разодранного платья, а она только гладила Илью Николаевича по голове исцарапанными ладонями.

― Я простила тебя давно, ― прошептала Лена, заставляя его подняться и нежно целуя в губы. ― Теперь и ты себя прости.

― Вернись ко мне, ― произнёс Илья Николаевич, обнимая её за плечи. ― Пусть Кощей заберёт меня!

― Ты можешь попробовать расторгнуть сделку, ― серьёзно произнесла Лена и обернулась: небо на востоке светлело, словно следивший за миром дух лисы обмахнул горизонт рыжим хвостом. ― Расскажи кому-нибудь, например, девочке-лисе, которой я показала Анфисину избушку-на-курьих-ножках, и которая поняла, что происходит. И друзьям своим открой душу, и они заберут с неё камень. Мне пора, Илья, солнце восходит. ― Лена поцеловала Илью Николаевича ещё раз и сделала шаг назад. Резкий порыв осеннего ветра всколыхнул опавшие листья, и вот на ступенях плотины вновь стояла чернобурая лисица, скрывшаяся в ивняке.

Илья Николаевич стоял, глядя на ещё качающиеся ветки. Он поднял руку и коснулся воздуха там, где только что была Лена, словно хотел удержать мгновение, удостовериться, что не покоится на дне Карасу с оборванной верёвкой на шее, а взаправду встретил потерянную невесту. Катя хотела неслышно отступить, как вдруг Илья Николаевич хрипло произнёс:

― Катерина.

Он обернулся, и Катя увидела, как его губы тронула улыбка, от которой на душе стало неожиданно тепло. Точно первая заря выглянула не только лучом света из-за темнохвойных пихт, но и яркое солнце озарило царство Кощея.

― Я понял, что это ты. ― Илья Николаевич подошёл к Кате, смотревшей на него снизу вверх. Его запах заполнял собой всё вокруг, перебивая ароматы осенней листвы и речной воды. ― По тебе видно, что ты шаманский зверь. Ведунья. Пойдём, Катя, домой.

Она послушно спустилась за ним с остова ГЭС, напоминавшего в рассветных лучах руины древнего замка. Курья насыщалась красными и жёлтыми цветами, а лодка тихо покачивалась на воде. Илья Николаевич сел в лодку, а Катя запрыгнула следом и улеглась на дне, обернувшись пушистым хвостом.

Плыли они молча. Илья Николаевич уверенно правил, а Катя смотрела, как солнце поднималось над горизонтом, сметая ночную синь и туман. Вскоре впереди замаячил флагшток, а когда Илья Николаевич заглушил мотор и взялся за багор, Катя выпрыгнула из лодки и поплыла, отфыркиваясь, к берегу. Нутро подсказывало ей, что сейчас она должна уйти. Свой долг она выполнила, а с души словно свалился камень, и стало так легко-легко, будто Катя завершила нечто важное.

Неслышно прошмыгнув задворками, Катя спряталась за избой Горыныча. И потревожила собак инженера, почуявших запах лисы. Едва она скрылась за кучей компоста, как на крыльцо вышли, позёвывая и закуривая, Миша, Олег Петрович и Горыныч. И только они сделали первую затяжку, как с берега поднялся Илья Николаевич.

― Много птичек? ― поинтересовался Олег Петрович.

― Пусто, ― мотнул головой Илья Николаевич. И произнёс:

― Тогда вы были правы: я отдал Лену Кощею. Нашёл Анфису в её избушке-на-курьих-ножках, она подсказала, что Кощея надо искать на ГЭС. Там я и заключил сделку. Я не знал, что он потребует взамен человека! А когда узнал, было поздно.

― Хорошо, что ты сказал нам это сейчас, Илья, ― серьёзно произнёс Олег Петрович. ― Однажды надо разорвать порочный круг.

― Спасибо, ― произнёс Илья Николаевич, а в следующий миг ивняк на берегу громко затрещал, словно кто-то продирался через него.

Илья Николаевич обернулся резко, будто на выстрел. Катя высунулась из-за кучи и увидела, как по берегу нетвёрдым шагом шла Лена Усольцева. Усталая и измождённая, но когда она подняла голову, Катя увидела, что Лена улыбалась. А когда встретилась с ней взглядом, ощутила, как тепло заливает сердце, словно Лена благодарила её.

«Лосиная Курья» тонула в предрассветном сумраке ― лисьей темноте, когда солнечные лучи окрасили небо в тёмно-оранжевый цвет. Катя проснулась с тяжёлой головой, точно сама выпила бутылку водки. Сон резко оборвался, словно сама земля отправила чужую ведунью обратно в человеческое тело: лисья ипостась больше была ни к чему. Приподнявшись на постели, Катя обнаружила, что Миши, Олега Петровича и Горыныча и правда нет на месте, а когда, запахнувшись в тулуп, собиралась пойти их искать, в избу ворвался Миша и воскликнул то, что Катя больше всего на свете хотела услышать:

― Илья Николаевич нам всё рассказал! Вернулся мокрый, бледный, мы как раз с Петровичем и Горынычем покурить вышли, и рассказал, как отдал Кощею Лену Усольцеву. А через миг она сама вышла из ивняка!

Катя в мгновение ока выскочила из избы и столкнулась на пороге с Ильёй Николаевичем, который вёл Лену, обняв её за плечи и накинув на неё свою камуфляжную куртку. Сердце Кати замерло, а затем забилось так часто, что она почти перестала чувствовать его удары. Она видела, какими глазами Илья Николаевич смотрел на Лену, и надеялась, что теперь он, возможно, будет счастлив, а история «Лосиной Курьи» пополнится ещё одной сказкой со счастливым концом.

***</p>