IV. О мягкой чешуе (2/2)

— Иди ты.

Арсений снова заливается смехом, слегка откинувшись назад, и сгибает, наконец, свои ноги поудобней.

— Ну вот ноги-то тоже, по сути, русала, а с ними у тебя это так почему-то не работает.

— Кто сказал? — неожиданно смело сверкает глазами Антон; видно даже в тусклом свете единственной свечи во всей комнате. — Очень даже работает.

Арсений, если честно, немного теряется.

— Ну так, — он сам плохо понимает, что несёт, но желание не думать вообще, а просто посмотреть, что будет дальше, оказывается сильнее, — вперёд, можешь потрогать.

На секунду Антон тоже выглядит опешившим — но только на секунду, потому что в следующую переходит на четвереньки и так переползает на другое место, оказываясь на коленях прямо напротив Арсения. Усаживается на собственные лодыжки и послушно дотрагивается до чужой — с такой же осторожностью, с какой до этого поглаживал чешую.

Из звуков в комнате только Антоново дыхание да потрескивание сгорающего — видно, некачественного, а может и просто влажного после ванной — фитиля. Огонёк свечи будто отражает общее напряжение: часто подрагивает, то вытягиваясь в длинную тонкую нить, то возвращаясь в обычное своё состояние.

Арсений ненароком задерживает дыхание, когда Антон обхватывает тонкую лодыжку всеми пальцами — на лице, кажется, мелькает улыбка, когда выясняется, что он может эти пальцы сомкнуть. Большим он тихонько поглаживает костяшку, а потом всё же разрывает замок и рукой ведёт выше, по икре и до колена.

Кожа будто становится сверхчувствительной, потому что бережные касания тёплых рук ощущаются чуть ли не приятнее, чем в ванной. Арсений жалеет только, что мурашки теперь не спрячешь — они бегут по ногам, следуют за ладонью и пальцами Антона, и тот, заметив, пересекается с Арсением взглядом и самодовольно ухмыляется.

Не забывает и о правой ноге; принимается зеркалить движения, которые постепенно становятся всё смелее. Он легонько сжимает мышцы икр, тыльной стороной пальцев проводит по колену, словно исследует. Это расслабляет, настолько, что Арсений немного раздвигает ноги, но смущает — больше; приходится бороться с тем, чтобы не откинуться спиной на кровать, закрыв пылающее лицо руками.

А когда Антон садится ещё ближе, фактически между чужих ног, подхватывает под колени, снова поднимает на него томный взгляд из-под длинных ресниц, а потом мягко касается губами внутренней стороны бедра у самой чашечки, руками еле заметно сжав внешнюю, Арсений и вовсе захлёбывается воздухом.

Теперь откидываться на спину не хочется — Арсению жизненно необходимо не только чувствовать, но и видеть, как Антон размашисто наглаживает его бёдра, поочерёдно целуя. На внутренней части век сохранить то, как горячо ощущаются касания этих ярких губ, как влажно блестит его язык, как красиво выглядит весь Антон, когда щекой любовно трётся о его ноги, щекоча кудрями. В них так и тянет зарыться рукой, несильно сжать и притянуть к себе — но Арсений только сжимает руками простынь и часто облизывает пересыхающие от участившегося дыхания губы.

Длинные, до удивительного изящные пальцы поддевают край лежащего на бёдрах полотенца, и Антон поднимает вопросительный — и будто бы потемневший — взгляд на Арсения, продолжая оставлять на коже мелкие поцелуи.

Это становится последней каплей: Арсений наклоняется и за шею притягивает Антона к себе, с облегчённым выдохом впиваясь в разомкнутые губы.

— Тебе же нужно было время? — тот шепчет ему в рот: кажется, не издевается, а правда уточняет.

За такое уточнение в такой момент хочется то ли прибить, то ли зацеловать всего и полностью — Арсений выбирает нечто среднее и тихонько прикусывает его за нижнюю губу, на что тот отвечает улыбкой и чересчур нежным поцелуем.

— Пожалуйста, просто… — так жалостливо начатое предложение Арсений не заканчивает, лишь поглаживает большим пальцем по затылку и продолжает тянуть за собой.

На спину всё же падает — только теперь не один. Антон расставляет колени по бокам от бедра Арсения и нависает сверху; на поцелуй охотно откликается, пропускает в себя чужой язык, неторопливо касаясь его своим, и шумно дышит. Пару раз собирается оторваться, но передумывает, — да Арсений и сам легонько притягивает его обратно, одной рукой за плечо, другой за шею. Больно уж хорошо он целуется.

Оторваться, в конце концов, всё-таки получается, но и то только чтобы переключиться на челюсть, а потом и на шею. Рубаха у Антона удачно съехала, оголив плечо, поэтому Арсений глушит тихие постанывания там же, рукой зарывшись в мягкие волосы на затылке, а губы и язык заняв подзагорелой кожей на чужой шее. Другой рукой он задирает ткань и снизу тоже, оглаживая плавные изгибы тёплой поясницы.

Антон, тем временем, ненадолго возвращается к губам, прежде чем поцелуями начать спускаться ещё ниже — для этого ему приходится фактически усесться Арсению на ногу, и его явное возбуждение откликается непонятным кульбитом в районе ребра, эдак, двенадцатого. Антон как раз пересчитывает их пальцами, горячим языком касается ключиц, задерживается на сосках, заставив легонько выгнуться навстречу приятным ощущениям, а потом постепенно — контуры вздымающегося от частого дыхания пресса, впадина у пупка, нижняя часть живота, дорожка волос — сползает обратно на пол. Снова подхватывает Арсения под колени, в этот раз чтобы подтянуть ближе к краю.

Арсений сбрасывает с себя и без того скомкавшееся полотенце и садится; снова ловит каждое движение, каждый отблеск тёплого света, каждое подрагивание ресниц.

Застонать во весь голос хочется уже когда Антон просто берёт его член в руку и пару раз надрачивает, но Арсений держится — вплоть до того момента, пока тот не проводит языком по всей длине: тут уж приходится прикусить губу и томно промычать на выдохе. Антон следит за его реакцией, другой рукой продолжает наглаживать бедро, пока этой немного приспускает крайнюю плоть, чтобы языком обвести яркую головку по кругу, пройтись по уздечке и самым кончиком поиграть с отверстием уретры. Арсений с наслаждением откидывает голову назад — правда, совсем ненадолго, потому что Антон погружает головку в рот.

Сначала Арсений коротко стонет на грани слышимости и щипает простынь, а потом всё же поддаётся соблазну и зарывается рукой в чужие кудри, и ей теперь чувствуя плавные движения головы. Антон и сам, наверное, не понимает, какое красивое зрелище создаёт, когда его пухлые губы плотно обхватывают ствол, брови собираются в старательный домик, а сам он тихонько постанывает, изредка поглядывая вверх — и вот в такие моменты крышу сносит окончательно.

Забывшись на особенно приятном движении языка, Арсений несильно толкается навстречу. Антон не закашливается, — не настолько он был глубоко, — но бровями дёргает укоризненно и бёдра сжимает обеими руками, как бы удерживая на месте.

— Извини, — просит Арсений и сам едва свой голос узнаёт.

Антон отрывается с пошлым хлюпом; тыльной стороной ладони утирает слюни с подбородка, а другой рукой размазывает их по члену, медленно двигая ей вверх-вниз. После небольшого перерыва щекочет языком у самого основания и мелко целует, прежде чем спуститься к и без того поджимающимся яйцам — он наверняка чувствует, как член в руке дёргается, когда вбирает их в себя по очереди, мерно вылизывая.

Кажется, что хуже — в самом хорошем смысле этого слова — некуда, но Антон выдыхает на грани стона и сжимает себя сквозь штаны, легонько поглаживая, когда возвращает всё своё внимание к члену, — и вот по всему телу снова бегут мурашки.

Арсений еле заметно напрягает бёдра, ёрзает, сдерживая себя, чтобы не толкаться вперёд, и на шумном выдохе через рот сжимает отливающие сейчас медовым волосы — потому что Антон вдруг насаживается особенно глубоко, а на обратном пути втягивает щёки, сжимаясь плотнее. Попытав его таким образом ещё несколько раз, отодвигается и с довольным видом сглатывает, а потом бросает взгляд вверх и сосредотачивается на головке. По члену стекает слюна, — его слюна, — влажные пальцы придерживают у основания, а язык ловко двигается вокруг да по головке, которую изредка едва-едва обхватывают губами.

Дыхание сбивается окончательно; от еле слышного поскуливания и подступающего оргазма напрягается живот, и Арсений кончает, когда Антон совсем неглубоко берёт в рот.

Часть спермы он проглатывает, другую — пошло слизывает со ствола, а ещё несколько капель, попавших сильно мимо, убирает пальцами. Печётся, видимо, о том, чтобы Арсений не зря до этого ванну принимал; хотя, скорее, о том, чтобы не таскать его туда-сюда ещё раз.

Антон с сытой улыбкой поднимается, ставит колено на кровать между Арсеньевых ног, и целует, упёршись руками по бокам от него — и Арсению бы возмутиться, что тот так бесцеремонно пачкает ему простыни, но на это сейчас не хватает ни сил, ни желания. А то, что на чужом языке до сих пор чувствуется вкус его же семени, вообще не вызывает вопросов, только странное удовлетворение.

Забыться в очередном поцелуе окончательно не выходит: Антон вдруг отрывается, коротко чмокает ещё разок и идёт к двери — пытается выглядеть невозмутимо, но его явно совсем немного шатает.

— Куда ты? — чуть ли не испуганно спрашивает Арсений.

— К себе в комнату, — тот просто пожимает плечами, обернувшись у выхода.

— А.? — Арсений вопросительно кивает на топорщащиеся штаны.

Антон прослеживает за направлением его взгляда и испускает смешок.

— С этим я сам разберусь, голубоглазка.

От внезапного возвращения этого обращения в сердце неприятно ёкает, хотя по брошенному извиняющемуся взгляду Антона заметно, что у него, скорее всего, случайно вырвалось.

— Так… я же могу помочь, — Арсений всем телом тянется к нему, но тот только мягко улыбается в ответ.

— Ты уже помог достаточно, отдохни, — отвечает Антон. — Спасибо. И спокойной ночи!

Он смотрит на него ещё какое-то время, будто пытаясь с чем-то определиться, а потом, видно, приняв таки решение, выглядывает за дверь и уходит, убедившись, что за ней никого. У Арсения на языке так и застывает невысказанное «Останься».

Становится как-то холодно и неуютно.

***</p>

Несмотря на странные ощущения и бардак в голове, спится на удивление хорошо. Возможно дело в неплохом матрасе и в банальном отсутствии качки да скрипов всего и вся, а, может быть, просто в хорошем оргазме. Более того, с утра даже получается получить ещё один, — не такой яркий, но всё же, — потому что мысли сами съезжают куда-то в сторону дрочащего после вчерашнего Антона, и тут, к величайшему стыду Арсения, не возбудиться не выходит никак.

Арсений встречает его в коридоре и, заметив, что вокруг никого, хочет было потянуться за поцелуем, но Антон светло улыбается и приветствует его обыкновенным «Доброе утро!», прежде чем пройти мимо, к подъёму на выход.

Арсений успевает только улыбнуться и пожелать того же в ответ, а потом аж брови сдвигает: настолько это всё их обычному общению не свойственно. Поцелуи, вообще-то, тоже никогда не были частью утренней рутины, но это ведь другое…

В чём его проблема? Зачем вообще было так просто Арсения бросать и уходить ещё вчера? Они ведь всё, вроде, обговорили… Неужели Арсений успел где-то напортачить? Может, Антону просто не понравилось? Да ну нет, своим глазам Арсений старается верить, а то, что они этой ночью видели, прямо кричит об обратном. Не мог же он просто, как говорится, поматросить и бросить? Вчера казалось, что он бы так ни за что не поступил, но внутри что-то неприятно обваливается от одного простого осознания: Арсений ведь наверняка многого о нём не знает. Стоило бы почаще напоминать себе о том, что Антон пират, а пираты привычны к другому образу жизни, к другим отношениям — они превыше всего чтут свободу, что в одном, что в другом. Хотя у Димы же, например, по-другому… Но он и на пирата похож не больше, чем Арсений на балерину. Возможно, Антону просто и в голову не придёт обременять себя кем-то вроде него, и Арсений для него просто очередная приятная, но мимолётная связь, которую — как удобно! — можно брать с собой ещё и на корабль.

Очередная «голубоглазка».

Только вот это всё совсем не вяжется с тем, как Антон вёл себя вчера. Он ведь сам ничего от этого не получил, не позволил Арсению «помочь» даже в конце, когда можно было бы отнести это к банальной услуге за услугу, и вообще, казалось, был сосредоточен исключительно на том, чтобы удовольствие доставить, а не получить. И вот это путает окончательно.

Хорошо, что день сегодня предстоит нагруженный — много думать будет вредно и некогда.

Макара с Сапёром снова нигде не обнаруживается; Арсений лишь надеется, что те просто выдвинулись с утра на поиск новых бочек, как и договаривались, а не напились в какой таверне и до сих пор не могут проспаться.

Он старается в них верить, но настроение всё равно скатывается в угрюмость и лёгкое раздражение. На рынок он отправляется в компании Кати и Серёжи с Димой, оставив Тёму Антону — или Антона Тёме, это ещё как посмотреть. Пошёл бы в гордом одиночестве, да только это совсем глупо; потеряться страшно.

— Как вчера помылся? — Серёжа молчит-молчит, а потом, когда Катя с Димой отходят о чём-то тихо поспорить к другому прилавку, всё же задаёт этот вопрос с плохо сдерживаемой усмешкой в голосе.

— Обычно, — настороженно отвечает Арсений. — Шаст помог вылезти из ванны, но ты и сам, наверное, знаешь, он же забегал за полотенцем.

— Забегал, — Серёжа улыбается и неловко прокашливается. — А потом ещё и врезался в меня, когда как угорелый нёсся к себе в комнату. Чем ты его напугал таким? — явно шутит.

Только вот Арсению не шибко смешно: может, и правда напугал? Может, был слишком настойчив? Тем более если учесть, что в прошлый раз он, считай, отправил Антона куда подальше — а тут такая резкая смена настроений.

Он и сам недоумевает, что могло так сильно вскружить голову, просто с Антоном вдруг стало так… хорошо. Спокойно, даже когда они спорят по какой-нибудь глупости, привычно, что-ли. Да и за ту полную укоров самого себя — да и Антона тоже — и раздумий неделю после первого поцелуя он, кажется, успел хоть немного, но свыкнуться с мыслью, что его, очевидно, привлекают мужчины. На данный момент один конкретный, если уж на то пошло.

— Да я и сам не знаю, — вздыхает Арсений так грустно, что хитрая улыбка сразу сползает и с лица Серёжи.

— Погоди, реально чего-то случилось?

— Чего-то да случилось, — Арсений уже жалеет, что не притворился, что всё нормально, и уходит от темы — буквально: отходит чуть в сторону и усиленно рассматривает разложенную по стопочкам женскую одежду.

— Ну рассказывай теперь. Чё он сделал? — Серёжа пасмурнеет, будто приготовившись идти бить хлебальники по первой же команде.

— Не буду я рассказывать! — Арсений возмущается. — И ничего плохого он не сделал. Просто я его плохо понимаю, так бывает. Со всеми бывает, когда в команде работаешь, — добавляет, словно всерьёз рассчитывая, что есть ещё шанс увильнуть.

— Или когда влюбляешься в кого-то, — понятливо кивает Серёжа: шанса нет и не было.

Арсений, однако, даже вздрагивает и взгляд поднимает — наверняка испуганный, потому что… «влюбляешься»? Серьёзно? Он так далеко не думал до последнего, но… вероятно да, это оно и есть. Только вот, видно, снова не совсем взаимно. Быть может, это тоже часть его проклятья? Или он просто увлёкся и никакая это не влюблённость — а так, какая-то странная зачарованность?

Только вот такую зачарованность и принято обычно называть влюблённостью, чёрт подери.

— Да какая там влюблённость, ты с ума сошёл? — Арсений фыркает, поправляя рубашку. — Он же дурак совсем. Мы и ругаемся постоянно, не сходимся никак.

— Ага, не сходитесь, — Серёжа спокойно соглашается. — Я заметил. Как ты и вода, практически. Только вот — какая незадача! — тебе на самом деле нравится плавать, да и проявлять себя в ней ты начинаешь с другой стороны. Действительно похожи, получается.

Метафора и в самом деле на удивление подходящая: можно только добавить, что Арсений воды всегда боялся с той же силой, с какой она его манила. Пока не привык, едва получив свободу и возможность плескаться в открытом море сколько душе угодно.

Он уже хочет было ответить если не совсем начистоту, чего Серёжа, справедливости ради, полностью заслуживает, то хотя бы с чуть большей честностью, но у прилавка с крупами в него вдруг врезается явно встревоженный Артём, а за ним, пригнувшись, подходит и Антон.

— Там, — Артём активно тычет пальцем туда, откуда они прибежали; по нему всему видно, как быстро колотится сейчас его сердце, — там они… наши… за нами…

— Кто? — Арсений напрягается, сдвинув брови, и приобнимает Тёму за плечи, успокаивая. И сам не замечает, как в этот момент обращается за пояснениями к Антону, вставшему чуть позади, будто прикрывая их спиной.

Серёжа тоже хмурится и слушает со всей внимательностью. Только сейчас Арсений мимолётом замечает, что у него в ухе снова красуется серебряный крест; сразу чувствует себя виноватым, но переключается обратно — сейчас не до этого.

— Имперские жандармы, — гораздо более спокойно поясняет Антон. — Одеты в форму, говорили по-русски, спрашивали у продавцов и прохожих, не видели ли они, ну… тебя, в общем. Продавцы очень умело им зубы заговаривают, а большинству людей просто не до этого, но слишком уж они близко подошли.

Теперь сердце начинает колотиться и у Арсения; он весь холодеет и нервно сглатывает, соображая, как себя вести дальше.

— Надо возвращаться на корабль, — твёрдо заключает он, и Антон с Серёжей кивают практически одновременно. — Тём, — мальчишка внимательно слушает, вроде немного успокоившись, — Катя с Позом вон в том ларьке, — он указывает в нужном направлении, — предупреди их, пожалуйста, и бегите сразу же, понял?

Он ответственно кивает и убегает исполнять.

— Где, блять, Сапёр с Макаром? — Арсений вспоминает.

— Ночью их так и не было, кстати… А ты не в курсе? — с удивлением спрашивает Серёжа.

Вот теперь и правда тревожно не на шутку.

— А их не могли?.. — в поисках надежды он поворачивается к Антону, но тот лишь смотрит на него с точно такой же встревоженностью и пожимает плечами. — Ладно, это я выясню… Серёг, оружие при тебе? — тот с говорящим видом тянется к прикрытому рубахой поясу: кобура на месте. — Отлично. Значит, вы с Шастом берите всё, что сможете утащить, и тоже бегите к «Филию», хорошо? Отплывайте сразу же, отойдите от берега и, если нужно, отстреливайтесь из пушек. Я нагоню.

— Ну нет, — возражает Антон.

— Так не пойдёт, — одновременно возмущается и Серёжа, уперев руки в боки.

Оба переглядываются.

— Вы нужнее на корабле, — отрезает Арсений. — Глупо оставаться здесь втроём, когда двое из и без того небольшого состава и так пропали.

— А вдвоём? — переспрашивает Антон.

Серёжа буравит его взглядом вместе с Арсением.

— Нет, — Арсений мотает головой, скрестив руки на груди.

— Арсений.

— И вам бы не мешало поторопиться, — намекает он.

— Арсений, я никуда не пойду.

— Я пойду, — Серёжа вздыхает и закатывает глаза. — Арс, ну правда, нельзя тебе тут в одиночку.

— А, — Арсений теряется и собирается протестовать, но Серёжа только с улыбкой мотает головой:

— Давайте, увидимся на корабле. Обязательно, блять, увидимся, поняли, вы, оба два?

Арсений переглядывается с Антоном, поджав губы, и со смирением кивает отдаляющемуся Серёже на прощание.

Тот посылает им обоим воздушный поцелуй и скрывается в толпе — направляется в противоположном указанному Тёмой направлении.

— Ну и зачем ты? — Арсений обречённо вздыхает.

— Не брошу я тебя здесь одного, ты что, с ума сбрендил? — Антон с недоумением моргает и тянет его за собой, ухватив за предплечье. — Наверное, стоит сначала проверить в постоялом дворе? Может, в комнату их заглянуть, узнать, приходили ли они туда вообще, как думаешь?

Арсений соглашается и семенит за ним, активно оглядываясь по сторонам в попытках выловить глазами знакомую форму и головные уборы.

— Вчера же бросил, — Арсений буркает себе под нос, в надежде, что Антон не услышит.

Надежды не оправдываются — тот оборачивается на него и даёт себя нагнать, чтобы дальше шагать уже рядом.

— Какого хуя? — мягко интересуется он; шага, однако, не замедляет.

— Никакого, Шаст, — Арсений тушуется. — Сейчас худшее время, чтобы это обсуждать.

— Нет уж, всё равно идём пока, а не бежим, давай, говори.

— Вот так возьмём и не заметим, как милиция заметит нас, — Арсений ускоряется от раздражения: и на себя, за то, что вообще это сейчас начал, и на Антона, за то, что тот это так охотно продолжает.

— Ты глазами разговаривать собрался?

— Отстань.

— Арсений, блять. Что не так? Почему выясняется, что я тебя вчера «бросил»?

— Ну а как ещё я должен был воспринять тот факт, что ты устроил… вот это вот всё, — Арсений отвратительно вуалирует за этим вот всем потрясающий отсос, — и сразу свалил, даже после того, как я просил остаться?

— Но ты не просил!

— А предложение помочь, по-твоему, что означало? — Арсений вспыхивает. — Дверь перед тобой открыть? Или, может, на руках дотащить до комнаты?

Антон смотрит на него в полном недоумении.

— Ты вот такой дурак иногда, — смачно выговаривает он, аж прищурившись.

— От придурка слышу, — ответ, достойный взрослого человека из знатной семьи, но ничего лучше в моменте не придумывается.

— То есть, ты реально думаешь, — Антон разжёвывает слова, будто расшифровывая их для самого себя, — что я не хотел остаться? Серьёзно?

Они заворачивают за угол: уже вот-вот придут на место, останется только дорогу перейти.

— Дорогой ты мой, — Арсений и сам не знает, откуда взялась такая язвительность, — а что ещё я мог подумать, когда ты сначала просто ушёл, а с утра отшатнулся от меня, как от прокажённого?

— Да нихуя подобного!

— Так объясни тогда, — Арсений эмоционально всплескивает руками, — как ты эту хрень видишь, потому что я уже ничего не понимаю. Да, тогда на корабле я и сам оставил тебя в висячем положении, когда запаниковал и сбежал, но я думал, что мы это уже обсудили, нет? Могу ещё раз сказать: мне жаль. Мне правда жаль.

— Тебе не должно быть жаль, придурочный ты придурок, — шипит Антон. — Вот как раз-таки из-за нашего обсуждения я и решил, что тебе, возможно, нужно чуть больше времени, чтобы с этим всем свыкнуться. Я не хотел заставлять тебя думать, будто бы ты что-то мне должен, понимаешь? Секс, поцелуи, любая, блять, демонстрация отношений, к которой ты ещё не привык и можешь чувствовать себя некомфортно, козлина. Я не хотел, чтобы ты делал что-то только из чувства вины и дебильного «долга» какого-нибудь, это ж бред полный.

Арсений замолкает на долгое мгновенье в попытках осмыслить услышанное. То есть, до полного недоумения своеобразно, но Антон так пытался проявить заботу? Вот так?

С обрыва души самостоятельно сбрасывается огромный камень — кончает с жизнью и от стыда, и от облегчения, пока незнамо откуда взявшийся крошка-умиление с грустью смотрит на его последний полёт, махая ему вслед слезливым платочком. Где-то там же благодарность спорит с лёгким раздражением, потому что как можно было до такого вообще додуматься.

В целом, Арсению хочется кого-нибудь ударить, кого-нибудь обнять, и на чьём-нибудь плече посмеяться — а потом, вероятно, и расплакаться тоже. Удивительно, но объект каждого из желаний сейчас пыхтит рядом с ним, заглядывая в лицо. Если он пытается хоть что-то из этого там увидеть — затея бесполезная; в голове сейчас не то что чёрт, сам Арсений ногу сломит.

Ему всю жизнь твердили, что у мужчин эмоций должно быть не больше одной за раз, а смена караула у них происходит исключительно по выходным и праздникам, так откуда же это мучение на него свалилось?

— Я тебя понял, — наконец решает подать голос он. — То есть, ты решил не спрашивать, да? Правильно, зачем, это же всегда хорошо кончается. Зачем спрашивать, если можно решить, как для меня лучше, самому, так? — он говорит спокойно, постепенно съезжая в мягкость даже, но Антон всё равно мрачнеет.

— Я не того хотел.

— Антон, я правда понял, — Арсений испускает смешок, и вот теперь Антон смотрит на него с явным беспокойством. — И я правда это ценю. Просто в следующий раз попробуй спросить прямо, ладно? И не отшатывайся, если я тянусь тебя поцеловать, и ты сам этого хочешь. Как я привыкну, если не буду практиковаться, ну?

— А ты тогда попробуй в следующий раз говорить прямо, — голосом на пару тонов ниже и тише парирует Антон, и Арсению, в общем-то, возразить нечего. — И если чего-то конкретного хочешь, и если не хочешь.

Сложно поверить, что они оба вот так просто вообще заикнулись о каком-то «следующем разе», особенно в данной ситуации. От смеси абсурдности и странной нежности внутри Арсений прыскает себе под нос и с улыбкой кивает.

— Мир? — предлагает он, как раз когда они спускаются по лестнице на цокольный этаж.

— Мир, — радостно вторит ему Антон.

— А теперь давай постараемся не сесть в тюрьму, — на сдавленном выдохе предлагает Арсений, и Антон охотно соглашается.

Расходятся по комнатам: Арсений просит сразу идти к Сапёру с Макаром и ждать его там, а сам идёт к себе — там остался разряженный револьвер с пулями, который Дима попросил держать при себе «для спокойствия». Арсений вообще стрелял до этого только на охоте и по тарелкам — во втором случае получалось куда лучше, потому что руки не дрожали, а перед глазами не плыло от жалости.

Из коридора слышится грохот, и Арсений дёргается — выбегает, заряжая пистолет уже по пути.

Сердце замирает, когда выясняется, что шум доносился не из коридора, а из-за приоткрытой двери в самом его конце. Той самой двери, которую за собой буквально пару минут назад закрывал Антон.

Арсений стремглав несётся туда, держа пушку наготове.

На полу комнаты лежит Антон, — кажется, без сознания, — а над ним стоят два вполне себе прилично одетых во фраки мужчины, о чём-то переговариваясь на неизвестном Арсению языке. Абсолютно всё из увиденного вводит в ступор: это точно не милиция, но кто, блять, тогда?

Арсений не разбирается — сразу наставляет пистолет, переводя курок с одного «джентльмена» на другого.

— Какого-

Закончить вполне резонный вопрос не успевает: кто-то подходит к нему сзади и зажимает нос и рот пропитанной чем-то вонючим тряпкой. Это, наряду с попытками сопротивляться, отбиваясь и руками, и ногами, и становится последним, что запоминает Арсений, прежде чем провалиться во тьму.