XXXIII (1/2)
— Свободен… И какой ценой!
Гилберт пролепетал это на одном дыхании, стукнув себя несколько раз по лбу. Если бы он удержал язык за зубами в тот роковой миг, этого крайне странного действия и не произошло. Пускай он и пропустил самую интересную часть, а именно момент с Генри, но все равно прекрасно понимал, что случилось в закулисье особняка Кэмпбеллов, в его темных и крайне пугающих уголках, способных свести с ума своей загадочностью и тягой испортить всё грязными помыслами. Он точно осознавал, что Томас поступил если не глупо, то просто странно, но искренне сочувствовал мальчику и понимал, от чего тот пустился во все тяжкие.
Казалось бы, нет ничего ужасного в том, чтобы отречься от Генри, но вместе с дорогой одеждой ты снимаешь не только внешний, но и внутренний облик. Теперь вместо светской холодности — бедняцкая простота и полное отсутствие манер, как таковых. Томас сменил аккуратные брюки на бесформенные штаны, взъерошил волосы и надел старые сапоги, которым уже давно пора на помойку. Зачем же он пошёл на такой отчаянный шаг? Неужели из-за одного лишь упоминания Джейн Коуэл? Если это так, то мальчик совсем уже голову потерял.
Томас выпрямился, отошёл от двери и опустил взгляд на лежащую кучу зелёной одежды, напоминающее бесформенное болотное месиво. То была не просто одежда, которую он снял. Он вышел из одной оболочки, примерив на себя другую. Так легко и просто…
— Томас? — подозвал мальчика Гилберт, которого очень сильно начала смущать неловкая пауза, сразившая их двоих.
— Джейн… — прошептал он, с выражением абсолютной тоски на своём юном лице.
— Снова она? Тебя мучают мысли о ней? — Харрис подхватил слова Томаса, стараясь развить их в правильном направлении.
Мальчик тяжело вздохнул, так, будто в последний раз, натянув на лицо фуражку, как делал это много раз до порабощения Генри Ульямсом. Мальчик сел по-турецки на деревянный пол, чувствуя огромное напряжение по всему телу, невероятно томительное, полное изнуряющего недопонимания к действиям его бывшего напарника.
— Не могу забыть её, не могу просто выбросить из своей головы вот так легко и просто. — произнёс Томас, чувствуя, как медленно сражает его чистая, трепетная любовь к Джейн.
— Она многое сделала для тебя? — Гилберт имел пагубную привычку задавать слишком много вопросов.
— Даже больше, чем многое. — ответил Томас, чувствуя, как медленно выступают слёзы на глазах.
Гилберт просто не мог смотреть на то, как плачет Томас. Его сердце сжималось лишь от одной мысли о том, что сейчас мальчик начнёт беспокоиться ещё сильней, загоняя себя в все более тяжёлое состояние. Харрис был человеком рациональным и понимал, что лучше слегка умерить пыл расстроенного мальчика парочкой слов, способных поддержать его дух.
— Тебе следует успокоиться, Томас. Понимаю, сейчас тебе кажется, будто всё неизбежно, будто ничего не исправить, но ты ошибаешься. Пока ты жив, ты способен на всё. Нужно лишь захотеть и очень хорошо попытаться.
Гилберт понимал, что его слова банальны и просты, что за ними скрывается такая очевидная истина, понятная даже ребёнку, но их Томас не пропустил мимо ушей, вытирая слёзы об рукав рубахи.
— Мне самому хочется выйти из этого кошмара. Хочется поскорей оказаться снова в Лондоне, пускай меня будет ожидать такая же нищая жизнь, как и прежде. — дрожащим голосом ответил мальчик, понимая безисходность собственного существования. Он сам не знал, зачем снова хочет возвратиться в грешный город, но даже такая перспектива звучала лучше, чем оказаться убитым руками очередного разъяренного ребёнка, на чью долю выпал судьбоносный выбор.
— Всем нам хочется выбраться отсюда. Но постепенно нас становится всё меньше и меньше… Не успеешь оглянуться, как потеряешь всех друзей и близких. — произнёс Гилберт, прекрасно осознавая, что детей не особо сильно радуют разговоры о смерти.
— Не хочу видеть, как умирает Джейн… — вздохнул мальчик, еле сдерживая всю ту боль, скопившуюся в его юном сердце, жаждущим свободы и любви.
— Не увидишь. — ответил Гилберт. — Выбор-то она уже сделала.
Томас приподнял голову, в его глазах виднелся животный ужас, искренний и невероятно пробирающий. Будто он вновь стал главной фигурой в том самом роковом событии, где его жизнь буквально висела на волоске. Он воссоздал образ храброй Джейн, расправляющейся с любимой сестрёнкой ради его спасения, и остальных узников с побледневшими лицами, декорации на фоне жестокой расправы, неспособными что-то изменить. Мальчик винил себя за смерть Алисы, винил себя за то, что лишил Джейн дорогого ей человека. Ему казалось, что он никогда не отмоет с себя репутацию отвратительного отброса, способного только на разрушения семейных уз.
— То, что она уже сделала выбор, не защищает её от верной смерти. Может, кому-то вздумается убить её ради собственного спасения. — произнёс Томас весьма мрачным голосом.
Гилберт долго разглядывал помутневшее от темных мыслей лицо мальчика, всё сильней и сильней погружаясь в ту мглу, в которую затягивал Томас своими замечаниями. Чем дальше шёл разговор, тем сложнее стало его выносить. Харрис уже начал паниковать, как маленький мальчишка, которого запугали невнимательные взрослые «безобидными» шутками о смерти.
— Твоя догадливость пугает до мурашек, Томас. — произнёс Гилберт, не вынося душераздирающего зрительного контакта с мальчиком.
— Догадливость и умение подстраиваться — главный ключ к выживанию, если ты бездомный сирота. Иначе ты попросту умрешь от холода, голода… — мальчик задумался, сжимая коленные чашки похолодевшими пальцами. — Жизнь в подворотнях научила меня многому. — ответил Томас, вспоминая невеселое и крайне печальное детство.
Гилберт прекрасно понимал, каково это — остаться без куска хлеба. Сам он любил поесть и погреться возле уютного камина, но даже эти удобства не могли компенсировать ему главную потерю — смерть отца, погибшего на войне. Он ждал его, терпеливо и крайне трепетно, но не дождался, сбежав с матерью в Лондон. Ему было очень тяжело без отца, и каким бы славным человеком не был дядюшка, он бы никогда не заменил ему папу.
Оказывается, между ними было много общего. Они оба были травмированными детьми с тяжёлыми судьбами, скрывающие ранимую душу за маской циничности к окружающим. И как бы не разнились из взгляды, как бы яро они не спорили между собой, всё равно у них было общее начало — отсутствие отца, которое нельзя было так просто забыть.
— У нас обоих есть свои проблемы, которые мы не можем побороть, но если перестать любить жизнь, то будет достаточно прискорбно умереть, не оставив за собой ничего. Если умрем, до с достойными поступками, а если нет, будем творить добро за стенами этой тюрьмы. Ступай к Джейн и поговори с ней по душам. Попроси прощения и обними её. Она действительно заслужила лучшего. — произнёс Гилберт, окончательно осенив Томаса.
— Это именно то, что я так давно хотел сделать…
Мальчик привстал, убедился, что на его лице нет следов слез и вдохнув побольше воздуха, ровно выпрямился, продемонстрировав Гилберту полную боевую готовность. На его лице уже не виднелось отчаяния и страха. Лишь желание жить дальше, надежда, питающая его светлые помыслы. Пускай он маленький и слабый перед этим жестоким миром, пускай ему тяжело дать отпор всей этой грязи и мерзости, но его ожидает прекрасное будущее, если он осознает всю прелесть существования. Они оба не верили в Бога, но знали, что быть хорошим и праведным человеком — дело благое.
— Иди. — в заключение произнёс Гилберт, повалившись на мягкую кровать без сил.
Томас не стал возражать. «Пускай валяется на здоровье» — усмехнулся мальчик, наконец двинувшись по своим делам…
***</p>
Две девушки прогуливались по двору, любезно беседуя на разные темы. Пока ещё было тепло и солнечно, и ничего не предвещало беды. Цвели и пахли розы, радуя внезапно прибывших гостей своим пышным нарядом. Идеальная погода для того, чтобы просто расслабиться и помечтать под открытым небом.
Их фигуры проходили вдоль длинных кирпичных стен, походящих на тюремную ограду. Как бы просторно тут не было, рано или поздно и эта территория начинает казаться чертовски тесной.
— Свежий воздух здорово помогает прояснить разум. — произнесла Эмили так, будто самолично назначала лечение для пациента.
— Верно. Сейчас мы все стали какими-то раздражительными и истеричными. Меняем настроение каждый миг, ссоримся по пустякам, совершаем глупые поступки… — ответила Луиза, приподняв взор.
Шервуд рассматривала её белое личико, алые губки и пышные, словно веер, ресницы. Она всегда выглядела такой загадочной и роскошной, казалась всего лишь мечтой, недостижимой и тем не менее прекрасной. Такой же прекрасной, как и розовые кусты, растущие подле серых, некрасивых стен.
— Не могу поверить, что даже я успела наделать шума. Наверное, Анна уже обиделась на меня. — произнесла Шервуд, скрестив руки у груди.
— Я тоже не хотела её обижать, это всё из-за эмоций, на самом деле она хорошая девочка, пускай и очень… — Гибсон замолчала, всеми силами пытаясь подобрать подходящее слово, отписывающее Верн как нельзя лучше.
— Волевая? — предложила свой вариант Эмили, не в силах терпеть ту внезапную неловкую паузу, возникшую между ними.
— Именно! Иногда даже слишком. У неё слишком много идей, которые она старается воплотить в жизнь. Но в реальности всё может не пойти так гладко, как в голове. Бывает, что я примеряю какой-либо образ в голове, а когда надеваю платье, о котором так мечтала, разочаровываюсь! То фасон не тот, то цвет не подходит. — привела пример из собственной жизни Луиза, пытаясь прояснить ход мыслей.
— Пример с платьем действительно хорошо отражает суть произнесённых тобой вещей. — заметила Эмили.
— О, правда… — усмехнулась Луиза, начав теребить передник пряди волос от смущения.
— Правда…
Эмили остановилась возле яблони, на которой виднелись сочные плоды, манящие к себе своей аппетитной, ало-красной расцветкой. Шервуд потянулась к одному такому яблоку, искренне удивляясь от того, как же красиво блестела на солнце его кожура. После сорвала с дерева плод, жадно обхватив его пальцами. Луиза казалось, что ещё чуть-чуть, и Шервуд сожмет яблоко так, что из него вытекут все соки. Она не понимала, почему этот плод вызвал у неё такой животный восторг, когда в доме столько вкусной и самой разнообразной еды!
— Эмили, не надо его есть. Совсем скоро Джейн накроет нам ужин. — пролепетала Гибсон, пытаясь отговорить Шервуд от перекуса.
— А что же такого страшного произойдёт, если я его съем? — спросила Эмили, поднося яблоко всё ближе и ближе к голодному рту.
— Ничего, но я хочу, чтобы ты следила за питанием чуть тщательней. Нельзя перекусывать, не приступив к основной пище…
Её слова звучали, как пустой шум, а Шервуд дурманил этот прекрасный аромат спелого фрукта, влекущий к себе лишь для того, чтобы кто-то другой насытился его соками. Ей вскружило голову от одного лишь простого яблока, а ощущения запретности лишь усиливало желание…
Однако Эмили тут же вспомнился известный библейский сюжет про вкушение плода Адамом и Евой в Эдемском саду, а так как Шервуд очень хорошо знала Библию, внезапно ей стало тошно от одного лишь вида этого проклятого яблока. Не успев откусить его, медсестра выкинула плод в сторону, будто что-то мерзкое и отвратительное. Красное яблоко сначала плюхнулось на землю, а потом покатилось куда-то вдаль, создав отличный контраст на фоне зелёной травы.
— Я передумала. — произнесла Эмили, опускаясь на землю.
Луиза сначала стояла, как вкопанная, наблюдая за лежащей в траве Эмили. Её взор был устремлён на чистый небосклон, а руки были сложены на груди. Лицо же выражало абсолютное раздумие, будто сейчас решалась судьба всей её жизни. Гибсон посмотрела на яблоко, которое Шервуд внезапно решила выбросить, а потом спустилась к подруге, приняв лежачее положение. Поёжившись в зелёных зарослях, та вздохнула, пытаясь установить хоть какую-нибудь связь с чудаковатой медсестрой, поведение которой никогда нельзя было предугадать.
— Здесь приятно лежать. — улыбнулась Луиза, понимая, что весь её наряд испачкается из-за этого глупого и весьма опрометчивого поступка.
— И облака очень красивые. Плывут, как ни в чем не бывало. — произнесла Эмили, угадывая в белой воздушной массе знакомые образы.
— Очень и очень красивые… — приукрасила слова подруги Луиза, длинные волосы которой волнами расплывались на траве.
— А ты бы хотела улететь куда-то вдаль, подальше от всей этой суеты? — спросила Шервуд, закрыв глаза.
— Просто мечтаю об этом. — мечтательно пролепетала Луиза, представляя, как же счастлива она будет в своём воображаемом мире, лишённом лицемерия и ненависти по отношению к ней.
Шервуд вспомнила тех погибших детей, которые наверняка мечтали и стремились к чему-то большему, но к сожалению лишились этой возможности из-за несвоевременной смерти. Теперь их души наверняка оказались на том свете, где решится их дальнейшая судьба, более значимая и масштабная, чем на земле. Эмили даже стало жалко умерших а точнее то, как поступили с их телами. Просто сжечь их было весьма плохой идеей. Какими-бы плохими и грешными людьми они не были, даже они заслуживают нормального погребения со всеми почестями.
На месте Анны она бы поступила совсем по-другому.