XXIX (1/2)
Завтрак, прошедший после достаточно спокойной и безопасной ночи, закончился на всеобщей ноте презрения, смешанной с медленно развивающейся паникой и готовностью напасть на врага в любой момент, пускай даже и из тёмного угла, словно полуночный душегуб. Любой способ узнать самую главную загадку особняка звучал привлекательно, заставляя голову бурлить от вопросов, на которые нельзя было найти дельного ответа. Жизнь здесь уже походила на тюремное заключение — невероятно томительное и в то же время динамично ужасающее. Здесь было место всему — и приступам гнева, и горьким слезам, да даже чистому, наивному смеху. Неужели это место отражает каждую крупицу их эмоций, будто зеркало? Неужели здесь навсегда запечатлится их оставшаяся жизнь, будто надписи на древних камнях, непонятные и в то же время невероятно величественные?
Анна задумчиво откинулась на спинку стула, удерживая в руках исписанный лист. Её уши отдавали краснотой и немного просвечивали, словно самоцвет, а короткие рыжие волосы были все залиты солнцем, причудливо сверкая. Она выглядела такой чужой, походила на амазонку, такую же дикую, свободную и волевую. Эдит с особым трепетом разглядывала черты её активного лица, просчитывала каждое движение, будто пытаясь отгадать, на что её подруга решится дальше. Они сидели тут вдвоём в этом достаточно просторном подобие театра, морщась от лучей солнца, нагло ослепляющих чувствительные глаза. Никто не мешал им, и они могли спокойно говорить о чем угодно, ничего не стыдясь. О да, они доверяли друг другу, будто себе, ничего не скрывая. Иногда им всё же казалось, что они знают друг друга слишком хорошо, а когда тебе известна любая деталь из жизни человека, становится не слишком то и приятно и спокойно смотреть ему в глаза. К огромному счастью, Анна ещё не успела разочаровать Эдит и держалась молодцом, вдохновляя Бейкер на какие-то раздумья и действительно обдуманные решения.
Она просто скрашивала ей жизнь, делала более насыщенной и яркой. Именно благодаря ней Эдит ещё не сошла с ума. Пускай они и были ровесницами, Бейкер видела в Верн материнскую фигуру, мудрую и самоотверженную: путешественница действительно повидала многое, и с лёгкостью знала с какой стороны ожидать оглушающий удар изворотливой твари по имени жизнь.
— Ох, как же меня завлёк сюжет этой пьесы! Думаю, нам обязательно стоит поставить её здесь, на сцене, чтобы поднять боевой дух. — заметила Анна, наконец отложив листки в сторону.
— Было бы замечательно! Мне лишь хочется узнать, настолько ли там интересный ход событий, что хочется читать ещё и ещё, Анна? — спросила Эдит, рассматривая деревянную сцену, которую Бейкер считала очень даже симпатичной, ведь она не видела других экземпляров. Она никогда не была в театре и не знала насколько там прекрасно и замечательно. Вся эта светская суета спокойно прошла мимо её тихого и набожного существования.
Верн усмехнулась, заболтав ножками. Она всё больше стала походить на тринадцатилетнюю девочку, романтичную и сентиментальную. В таком возрасте ещё остаётся капелька надежды на прекрасную жизнь без забот и проблем. Лишь по мере взросления мы теряем эту детскую наивность, становясь серьёзными и угрюмыми взрослыми, зацикленными лишь на том, как прокормить свою семью и не умереть в пятьдесят лет от сердечного приступа после продолжительной пьянки.
— Мне приходилось заставать сюжеты гораздо интересней, да к тому же, наше заключение в особняке тому подтверждение. Однако, такая история определённо вдохновляет на что-то светлое. — достаточно расплывчато объяснилась Верн, поправив очки, медленно сползавшие по вспотевшей от неловкости переносице.
— Светлое? Я не совсем поняла, что ты имеешь ввиду. — спросила Эдит, выпучив любопытные глаза.
Сердце путешественницы растаяло от произнесённых Эдит слов. Её очаровательная глупость поднимала настроение, и Анна, недолго думая, тут же принялась рассказывать подруге о всех тех чувствах, которых она питала к её фразам, не упуская ни малейших подробностей.
— Тут не надо долго размышлять, Эдит. Всё гораздо проще, чем тебе кажется. — Верн взглянула на Эдит, установив с ней зрительный контакт. Она рассматривала её лицо, добавляя всё новые и новые детали в собственный довод. — Все эти мудреные страсти, все эти драматичные смерти никогда не сравнятся с простыми, пускай и на первый взгляд невероятно наивными историями о дружбе и любви к жизни, насколько бы величественно не звучала очередная внушительная строчка из Библии, поучающая нас, как жить увесистыми и страшными фразами, поверь мне, она и в подмётки не годится этому прекрасному произведению Эдгара, чистому, по-настоящему прекрасному, лишенного пафоса и трагичности. — Анна зыркнула глазами, закончив рассказ.
— Ох, Анна, наглая ты проказница! Не стоило тебе так наговаривать на Библию! — шутливо пригрозила Бейкер, всё ещё чувствуя неправильность произнесённых ею слов.
— Эдит, религиозное мое ты дитя! Не всегда же страдать и постоянно страшится всего, что тебя окружает. Иногда надо просто расслабиться, закрыть глаза и отпустить всю тяжесть… Поверь, это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Даже мы не безнадёжны. — произнесла Верн.
Надежда… какое чудесное слово, трепетно ласкающее струнки души!
— Пускай это и звучит красиво, Анна, но нельзя отпустить всю свою жизнь вот так просто. Мы должны много трудиться для собственного счастья, надеяться, но не сидеть на месте, молиться Богу и просто быть хорошими людьми. Абсолютная свобода не настолько хороша, как может показаться на первый взгляд. Да, мы освобождаемся от натиска других людей, да, мы больше ничем никому не обязаны, но разве это хорошо? Разве в этом истинный смысл жизни? — задумалась Бейкер, пролепетав все на одном дыхании.
— Эдит, меня приятно удивили твои мысли. Всё же, ты ничем не хуже меня, а может, и лучше. Мыслишь гораздо более зрело… — вздохнула Анна, будто осознав глупость собственных суждений.
— Твои мысли тоже очень зрелые, Анна. Не часто видишь людей, которым действительно нравится наслаждаться жизнью. Особенно в нашей то матушке Англии, земле предприимчивых и немного циничных людей. — похвалила подругу Эдит, вселив в неё то самое прелестное чувство, о котором она так много говорила, и которое всё же ненадолго потеряла.
Взгляд Анны вновь устремился на стопку бумаг, о которых совсем недавно пошла эта душевная беседа. Девочка вновь подобрала их, прижав к груди. Она о чём-то задумалась, готовясь к очередному разговору:
— Приятно слышать это, Эдит. — произнесла Анна.
— И мне приятно слышать, когда ты счастлива. — ответила ей Эдит.
Путешественница помахала стопкой, поднеся их совсем близко к лицу Эдит. Бейкер отчетливо почувствовала запах бумаги и чернил.
— Ну что, согласишься участвовать в этой церемонии всепоглощающей любви к жизни? — спросила та, вскинув бровью. Стекла её очков замерцали на свету.
— Я подумаю. Надо ведь, чтобы и другие согласились на это! — Эдит дала достаточно краткий, но быстрый ответ на её вопрос.
Верн пожала плечами, вновь убрав бумагу в сторону.
— Ты права. Как же ты права! Для начала нужно, чтобы остальные тоже научились любить жизнь, если ты понимаешь, о чем я. — заметила Верн.
— Тогда соберёмся в библиотеке и проведём беседу там. — тут же предложила Эдит, предвкушая интересное и насыщенное собрание союза.
— Забудь ты про эту библиотеку! — воскликнула Анна гордо и величественно. — Нам следует забыть про это тёмное и пыльное помещение, ведь у нас есть отличная замена! — Верн встала, взмахнув руками в воздухе. Она с особым удовольствием кружилась, поднимая руки всё выше и выше. — Эта комната — все, что нам нужно! Идеальное место для собраний, это идеальное место, чтобы начать любить жизнь! Именно в таком месте и будут проходить наши не менее прекрасные собрания.
Бейкер окинула взглядом солнечную и достаточно просторную комнату. Да уж, она превосходила тёмную и мрачную библиотеку по всем параметрам. Здесь даже думалось как-то легче, и мысли дельные в голову лезли. Может, оно обладает специальной энергетикой, способной направить рассуждения в правильное русло?
Кто знает…
— Как же мне нравятся эта идея! — предвкушенно вздохнула Эдит, сжав коленки своими загорелыми ладошками.
***</p>
Генри и Томас вошли внутрь кладовой, мирно покоящейся на втором этаже. Редко кому хотелось заходить туда, ведь не всем нравилось вдыхать в себя этот пыльный воздух, взирая на остатки богатого и насыщенного прошлого семейства Кэмпбеллов. Не сказать, что вещам было так уж и много лет, как могло показаться на первый взгляд, но даже один десяток лет состарил их так сильно, на сколько было возможно. Прижавшись к просыревшим стенам, сжимались деревянные сундуки, набитые всяким хламом, на полу валялись записки, письма и томики книг, о существование которых Генри не знал. Может, это какая-то специальная литература для узких кругов? Аристократ нагнулся и поднял одну из таких. Сдув пыль, он погладил переднюю часть книги и открыл её, разглядывая титульный лист… То была не совсем книга, скорее дневник в твёрдом переплете. Наверное, он многое значит для его хозяина, раз владелец решился отвести для своих мыслей отдельный блокнот, причём очень даже неплохой. Легче было выплакаться на куске ободранной бумаги, но нет, всем же так хочется порадовать глаз прелестным шелестом страниц! Ох уж эти люди! Вечно им хочется всё усложнить без видимой на то причины!
Июнь 1863 года. Я вышла гулять во двор, наслаждаясь солнечным светом и пением птиц. Папа уехал куда-то далеко по своим делам. Надеюсь, что он скоро вернётся. Я очень по нему скучаю. Папа очень хороший человек…
Ульямса скривило от этих телячьих нежностей. Его будто оскорбило лишь одно упоминание любви ребёнка к своему родителю, ведь эти нежные и трепетные слова разжигали зависть в его черством сердце. Он делал вид, что ему просто это противно, не желая разъяснять, что это лишь следствие его детства, насыщенного, но такого бездушного. Генри всегда предпочитал умалчивать о собственных проблемах, он не хотел считать себя обычным человеком со своими комплексами и травмами. Он был намного выше этого. Он всегда считал, что превосходит людей во всем, чем только можно представить.
— Что ты читаешь, Генри? Это какая-то книга? — спросил Томас, уставший от немой тишины, сводящей его с ума.