XXVII (1/2)
Солнце за окном даже и не думало опускаться, с особым усердием прогревая комнату перед закатом, который наступит только через пару часов. Было лето, пускай и не очень жаркое. Наверное, самое могучее светило не желало делиться собственным теплом с брошенными на произвол судьбы детьми. Ему было просто всё равно. Оно выполняло свои обязанности, никого не обделяя и не выделяя любимчиков. Все были равны перед ним. Люди всегда стремятся к равенству. Так пускай им и довольствуются или молча уходят по своим делам, как миленькие.
На лицо Эдит как раз и упал тот самый солнечный луч, приятно лаская девичье лицо. Бейкер была любимицей солнца, поэтому её кожа была слегка темней остальных
присутствующих. Девочке нравилось быть загорелой — её отец был загорелым, его брат был загорелым, её дед был загорелым, но когда она чуть подрастёт, от этой солнечной энергичности придётся избавится и стать смирённой бледнолицей красавицей, верно любящей своего мужа и производящая на свет бесчисленное потомство. Бейкер боялась взрослеть… Неприятно было осознавать, что совсем скоро наступит тот роковой час, когда прольётся кровь из стыдного места в её теле. Кажется, мать вскользь упоминала об этом процессе и велила стыдиться его.
Какие отвратительные и недопустимые мысли за столом! Угомонись! — девочка тяжело вздохнула и встряхнула головой, будто скомкав все мысли в одну кучу, как мнут бумагу с неудачными записями, выбрасывая их на помойку.
Однако, те самые назойливые мысли не давали ей покоя, никак не отпуская из хищных лап. Всё равно взросление — очень тяжёлый процесс, полный боли и страданий. Особенно, когда ты девушка. Девушек не особо жалуют в этом обществе, и иногда Бейкер это замечала.
Снова неправильные мысли! Разве таким вещам учила тебя мать?
Эдит теряла самоконтроль. Ей не хотелось мириться со своей будущей судьбой. Ну выберется она из этой игры и что дальше? Рано или поздно выйдет и нарожает мужу кучу детишек, не имея права даже на то, чтобы выразить свою точку зрения. Уж лучше умереть, чем жить вот так! Бейкер хотелось резвиться в поле, дурачиться, есть сочные ягоды в саду, не боясь испачкаться, и хохотать с подружками. Ей не хотелось становится женщиной. Не хотелось типичной женской участи, которая ожидала её на пороге, расплываясь в безумной ухмылке и дергая пальцами в воздухе.
Англия страна противоречий. И с этим трудно не согласиться. Даже если страной управляет женщина, другим женщинам от этого живётся не лучше. К чёрту королеву Викторию!
К чёрту их всех!
Эдит ударила по столу горячей от чая ложкой, насторожив присутствующих. Кроме Генри, конечно. Такие выходки его лишь забавляли, но никак не пугали. Он продолжил отправлять кусочки печёного картофеля один за другим, демонстративно наслаждаясь его маслянистым вкусом.
— Эдит? — пролепетала Анна, зрачки которой сузились в два раза. Такая выходка не выглядела чем-то страшным, но, зная миролюбивый и спокойный характер Бейкер, было необычно видеть проявление негативных эмоций от неё. Путешественница протолкнула пищу, уставившись на дочь пекаря.
Лицо Бейкер внезапно усмирилось, наконец-то избавившись от отвратительной красноты. Взгляд девочки внезапно стал таким жалостным и сожалеющим, будто она натворила какую-то ужасную гадость и извинялась перед всей Англией за свой проступок, моля о прощении. Эдит присела, опустив взор. Он был устремлён прямо на тарелку, полную жареной рыбы, причём приятно пахнущей. Но даже этот прекрасный аромат не особо её тронул, не избавил от тяжёлых раздумий.
— Ничего такого, Анна. Не волнуйся без причин. — спокойно ответила Эдит, взяв в руки позолоченную вилку.
Верн не знала, что ответить. Не очень хотелось выяснять это всё за столом, но после сытной трапезы она обязательно поговорит с ней по душам.
— Ох, Анна, я давно хотела сделать тебе замечание на счёт твоей причёски! — внезапно вмешалась Луиза, захлопав пышными ресницами. Она произнесла это так, будто Верн смертельно нуждалась в её мнении…
Девочка потрепала свою короткую стрижку, любезно улыбнувшись. Она надеялась на то, что её не опозорят за столом. Все, кроме Гибсон уже рассказали, что они думают об этой небольшой, но такой значительной для Анны перемены. Они все удивлялись, недоумевали и иногда искренне сожалели о её потере. Теперь девочка будто упала в их глазах. Теперь она потеряла всю женственность. Некоторым из них она наверняка перестала казаться симпатичной и милой.
Удивительно, чего могут наговорить люди из-за длины твоих волос!
— Мне кажется, что ты выглядишь очень мило, пускай и непривычно. Сама я никогда на это не решусь, но искренне восхищаюсь твоим поступком. Когда ты не зависишь от чужого мнения, особенно мужского, это так прекрасно! — гордо и уверенно произнесла Луиза, которую от и до переполняло ощущение ликования и радости за Анну.
— Лучше бы ты молчала, глупая ты потаскушка — подумал про себя Генри, усмехнувшись над её нелепым замечанием. Томас заметил, что его друг издал какой-то странный смешок и явно смутился подобным жестом с его стороны. Наверное, он слишком маленький и не понимает всю суть ситуации, не понимает, в чем её соль, не догоняет смысла. Это значит только одно: он ещё не до конца прижился с обитателями этого особняка, так и не поняв их странных намерений.
— Томас. — Ульямс повернулся в сторону мальчика и щелкнул пальцами. — Попроси, чтобы Эмили передала сахар. Хочу подсластить себе чай. Прости, что отвлекаю тебя, но уж безумно хочется понаблюдать за этим безобразием! — после этого приказа юноша развернулся в прямо противоположную сторону и принялся подслушивать разговор Анны и Луизы.
Отвратительная стрижка, Верн. Ничего ужасней в своей жизни не видел. Ты кем себя возомнила! А дальше что, брюки наденешь? Мужчиной себя назовёшь? Не твой уровень, дорогая. — продолжал комментировать Генри, явно возбуждаясь от собственных замечаний, пропитанных злобой и ненавистью к остальным.
А Томас, подобно мальчику на побегушках, строго исполнял все его желания, так как боялся упасть в глазах Ульямса. Ведь он единственный, с кем Генри обращается хорошо. Подобная дружба дорогого стоит, и мальчик старался всеми силами хранить их отношения, ведь именно ему была дана прекрасная возможность увидеть Генри во всей красе, без каких-либо ограничений и тайн. От этого чувства трепетало сердце, и мальчик обратился к рядом сидящему Гилберту, который как и обычно, с огромным аппетитом лопал еду.
— Гилберт, передай сахар, пожалуйста. — вежливо обратился к нему Томас, не теряя благородного облика.
— Сахар? — пробурчал он с полными от стряпни щеками. — Держи, конечно! — и он тут же пододвинул посудину с белой кристаллической массой в сторону мальчика. Томаса смутила его излишняя вежливость по отношению к нему. Даже Эдит, сидящая рядом, будто оживилась от телодвижений мальчика и еле сдержала наступившую на её лице неловкость. Почему она так себя ведёт? Что такого случилось? Может, они что-то задумали? Вряд ли… Всё выглядит слишком безобидным.
И минуты не прошло, как ваза оказалась прямо подле Генри. Юноша, заметив смирённый взгляд Томаса улыбнулся и с головой погрузился в разговор Анны и Луизы, никак не подозревая о том, что слепо добавляет порции соли в свой чай. Он перемешивал массу горячей от кипятка ложкой, делая свой чай все более и более отвратительным на вкус. Ульямс любил сладкий чай, поэтому продолжил добавлять и добавлять туда порции соли, лишь ухудшая ситуацию. Когда он понял, что «сахара» достаточно, он поднёс дымящуюся кружку ко рту и сделал первый и последний глоток…
Гилберт и Эдит застыли в напряжении, ожидая чего-то очень и очень ужасного, но от этого не менее интересного. Им было страшно представить, что мог бы вытворить Ульямс с ними после этой отвратной выходки! Их сердца замерли в тягучем предвкушении бурной и яркой реакции.
Этот момент казался таким медленным и четким, хотя длился всего пару мгновений. Его запомнили все сидящие за столом — сначала лицо Генри скривилось от ужасного сочетания заварки и соли. Потом он чуть ли не выплюнул чай на стол, но сдержался. Тужась, он с особым позором заглатывал кристаллы соли, морщась от их вкуса. Выглядел он настолько жалко и забавно, что Гилберт расплылся в улыбке. Эдит же просто не знала, как реагировать. Анна наконец обратила внимание и сжала кулачок в знак небольшой, но такой значительной победы.
Генри был опозорен за общим столом. Теперь настала их очередь насмехаться над ним и ставить ему подножки. Теперь союз антигенривцев показал себя во всей красе, заняв лидирующую позицию в особняке.
Бедный Ульямс захлебывался от огромного количества соли, мучаясь от её оглушительного и неприятного обильного вкуса, Эмили уже устремилась к нему с помощью, хотя понимала, с кем имеет дело. Медсестра обязана лечить всех, даже самых отпетых мерзавцев. Таков уж её долг.
— Генри! Генри! Как ты себя чувствуешь! — Эмили выбежала со своего места, и, обежав весь стол, подошла к Генри, похлопала ему по спине.
— Как я себя чувствую, спрашиваешь? — сквозь обильный кашель отвечал он, разрывисто и смутно. Комочки соли мешали ему нормально говорить.
— Тише, тише, сейчас я схожу за аптечкой! Налейте ему чистой воды! — приказала Шервуд, уже отбежав назад, но Ульямс схватил её за складки платья, заставив медсестру вскрикнуть от неожиданности.
— Отпусти! — кричала Эмили, вырываясь вперёд. Она дергала ногами, будто стремясь убежать куда подальше. Ей было очень страшно. Она боялась, чего на самом деле от неё хочет Генри.
— Сукина ты дочь! Мерзкая тварь! Как ты посмела вытворить со мной такое! — кашель Генри был похож на грохот пугающего и величественного грома. — Я знаю, что это твоих рук дело. Ты такая же гадкая, как и твой дружок-содомит!
Его брань заставляла кричать от ужаса, заставляла пищать и выбираться из клетки, словно загнанная туда крыса. Она очень сильно пугала Эмили, было безумно неприятно ещё и от ощущения собственной невиновности, ведь медсестра всё никак не могла понять, каким именно образом она была причастна к этому событию. Девушка чувствовала, как трещит по швам её платье, и захлебывалась от резкого и обильного дыхания. У неё не осталось сил даже для того, чтобы барахтаться в воздухе, словно тонущая жертва. Когда Генри почувствовал её слабость, тут же потянул назад, явно наслаждаясь видом выдохшейся от напряжения и страха девушки.
Ульямс расплылся в дьяволской ухмылке, схватив Эмили за шкирку. Юноша вытер следы соли на губах и кашлянул, начав отчитывать бедную, совершенно невиновную девушку:
— Я знаю, что это ты вытворила! Давай, я знаю, что это ты. Признайся уже! Давай, поскорей! — захохотал Ульямс, дёргая девушку за нежную мочку уха. Эмили продолжала плакать, не в силах сопротивляться Генри. Каждая её попытка сбежать заканчивалась градом из неприятных и откровенно гадких слов в её сторону. Ей было очень неприятно терпеть подобное. Она же просто хотела ему помочь, и чем он ей отплатил…
Терпение обычно хладнокровной и спокойной Джейн резко перетекло в жгучую ярость, когда девочка увидела руку Генри, медленно замахивающейся на мокрое от слез лицо Эмили. Такого она уж точно не вытерпит! Коуэл чуть ли не обронила стул от своей торопливости, настолько сильно она желала остановить Генри от его ужасного умысла. Она вырвалась вперёд и стремительного схватила Ульямса за руку, чувствуя, как сильно натирает кожу мягких ладоней дорогая ткань пиджака.