XVIII (2/2)
Он не сможет убить Эмили. Он не похож на убийцу. Более того, он слишком слаб и немощен для такого ужасного поступка. Ему не хватит смелости и решимости для подобного… Нет, даже в самых бурных фантазиях он не представит холодный труп Шервуд, бледный и бездыханный, но разве он сможет раскрыть свой ужасный секрет, который так пытался скрыть долгое время? Лишь Генри Ульямс, человек, к которому Эдгар питал странные чувства, уже давно знал об этом, чуть ли не раскрыв все карты за общим столом…
О, как же ему было страшно в тот момент! Эдгар боялся, что все тайное станет явным, и к нему будут относиться ещё хуже, чем раньше. Вместо равнодушия — открытая ненависть, а там поди, объединяться, общими силами устранив «неправильного», «больного» поэта отправкой на тот свет. А в чем причина такого волнения? Всего-лишь парочка любовных стихов, посвящённых…
Генри Ульямсу…
Бронте презирал себя за это. Считал себя ужасным грешником, проклинал себя за то, что докатился до подобного, поддавшись дьявольским искушениям. Какие нежные и трепетные обороты и сравнения он использовал, чтобы показать всю красоту его возлюбленного! Как он старался вылить все свои чувства на бумагу, блаженно вздыхая над каждым новым романтичным видением… Эдгар никогда не забудет те вечера, наполненные особой энергией, всю суть которой он боялся рассказать другим. Он должен любить девушек, и посвящать стихи только им, но ничего не мог поделать со своим небольшим постыдным секретом, не нашлось способа избавиться от этой напасти. Бронте пробовал всё: молился, пытался влюбиться в особу противоположного пола, оказавшей акт заботы в сторону мальчика, пил какие-то странные лекарства, но ничего не помогало, лишь вызывало ещё больший дискомфорт. Его все ещё тянуло к парням, и, к сожалению, то была тайная частичка его души, скрытая от чужих глаз.
Об этом не знал никто, кроме Генри. Ни мама, ни родственники, ни немногочисленные гости особняка. Эдгар даже не знал, почему сердце приказало влюбиться в этого светловолосого мерзавца — поэт никак не мог контролировать себя в тот момент. Рядом с ним он смущался, краснел, потел, то была нездоровая, странная любовь, и Бронте видел в аристократе лишь красивую оболочку, которой можно будет посвящать стихи, но он разочаровался в нем как человеке ещё с самого начала — настолько неприятными были его выходки. Он не достоин того, чтобы знать постыдный секрет, уж слишком отвратителен он для этой непостижимой для человеческой морали возможности.
Ненависть, граничащая с любовью, восхищение, смешанное с ярым проявлением отвращения, сочувствия и страсти. То была смесь всех тех эмоций, которые Эдгар питал к Генри. Может, это и не любовь вовсе, а всего-лишь увлечение на пару-тройку месяцев? Возможно, но раскрыть секрет придётся: иначе, Бронте лишится жизни, так и не завершив все грандиозные планы.
Юноша всхлипнул, свалившись на постель. Мягкость покрывала успокоила его, но он не сомкнул глаз — всё пялился и пялился на белый потолок, мечась между выборами. Он старался объективно взвешивать достоинства и недостатки, но ему, как сентименталисту до мозга костей, было тяжело это сделать. Везде мерещилось туманное будущее — либо за ним закрепится прозвище убийцы, либо психа-содомита, готового положить глаз на любого мальчика, находившемся в особняке. Оба эти варианта казались удручающими, и бедный поэт продолжал похныкивать, даже не притронувшись к аппетитному супу, уже остывшему на прикроватной тумбе. Ему было совсем не до еды — решалась судьба, подвластная лишь самому Бронте. Никогда ему не приходилось надеяться на собственные силы, ведь до этого он только и делал, что лежал в постели. Нужно стать намного решительней, уверенней и храбрей. Иначе от него будет гораздо легче избавиться в ходе жестокой игры, и никому даже не вздумается пощадить больного и слабого поэта от чистого милосердия, случайно проснувшегося в грешных душах.
Каждый сам за себя — девиз, который Эдгар взял себе на вооружение. Не для этого он долгое время боролся с болезнью, чтобы так просто умереть от собственной ничтожности перед убийственным выбором. Не для этого он писал стихи, чтобы они забылись по истечению времени, так и не найдя искушённых и преданных читателей. Раз жизнь являлась для него борьбой за выживание, пусть она такой и остаётся. Он вытерпит. Смело вытерпит, наплевав на собственную гордыню. Те страдания не будут напрасны: свет увидит произведения, полные чувственности, глубины сюжета и пронизывающих диалогов. Все его страдания выльются на бумагу, превратившись в нечто прекрасное, совершенное и невероятное. Эдгар верил в эту идею словно добропорядочный христианин верит в Господа, безукоризненно и непогрешимо. Он был чудаком, но именно безумцы строят этот мир. Иначе, столкнулись бы мы с чем-то вроде искусства? Конечно же нет, и Эдгар свято верил в эту идею, как истинный безумец.
***</p>
— Наконец я отстирала все вещи, это было невероятно мучительно и долго… — вздохнула Анна, устало зевнув.
— А чего меня не позвала, я бы с радостью помогла со стиркой. — в своей заботливой манере произнесла Эмили, тут же предлагая свои услуги другим.
— Ты и так очень много делаешь для нас. Благодаря тебе здесь чисто и уютно, не стоит, правда… Моя проделанная работёнка является лишь малой частью твоих стараний, и я не имею права вовлекать тебя в столь утомляющее занятие. Ты заслуживаешь отдыха и покоя гораздо больше, чем все мы вместе взятые. — произнесла Анна, поднеся чашку горячего чая ко рту.
— Для меня любая работа является отдыхом. Мне не нравится сидеть на одном месте, люблю делать людей счастливыми своими стараниями. — усмехнулась Шервуд, заправив прядь русых волос за уши.
Еда пахла аппетитно. Верн самолично накрыла её на стол, разделив все порции между узниками особняка. Тут были и тушёное мясо с овощами, и яблоки с рисом, и даже вкусные гренки, служащие небольшой закуской. И конечно же, чай, который являлся любимым напитком всех детей. Они не проводили пятичасовую чайную церемонию, так как считали, что подобная традиция не к месту — трёх приёмов пищи было достаточно, правда, иногда они скучали по старым временам, когда матушки зазывали их фразой «пора пить чай», а на циферблате виднелась стрелка, показывающая заветные пять часов дня.
— Приятного аппетита, Джейн. — произнёс Томас, принявшись за еду.
— И тебе приятного. — ответила ему Коуэл, нежно и ласково. Она похлопала его по голове, накрытой серой фуражкой и вскоре начала подбирать варёные кусочки овощной тарелки, кладя их в голодный рот.
Генри смотрел на это наивные зрелище с ухмылкой, разделывая баранью ножку столовыми приборами. Это выглядело так, будто он смотрел на шумных и суетливых бедняков в дорогом ресторане, высокомерно и презренно.
Шервуд быстренько помолилась, приступив к обеду. Она ела скромно, маленькими порциями и слегка торопливо, но аккуратно. Её в этот момент смущало лишь одно: отсутствие Эдгара. Обычно, юноша всегда появлялся на общих обедах, но сегодня решил удалиться… Что же такого случилось? Почему он заранее не предупредил о своём отсутствии?
— Вы не встречали Эдгара? — спросила девушка, испуганно выпучив глаза.
Все, кроме Анны отрицательно кивнули.
— Я видела его двадцать минут назад. Во время уборки на кухне, Эдгар подошёл ко мне и попросил забрать с собой немного еды, хотя он взял половину запасов… Мне не жалко, просто, такое поведение показалось мне очень странным. — рассказала все подробности Верн, поправив очки.
Эмили тяжело вздохнула.
— С ним точно всё было хорошо? — вновь спросила она. — Он не выглядел больным?
— Даже не знаю, как объяснить. Выглядел обыкновенно, каким он бывает всегда. Правда, я чувствовала тревогу в его движениях, но ничего более. Видела бы ты, как торопливо от отнёс всю еду к себе в комнату! Не легче ли просто поесть за одним столом со всеми, ни к чему устраивать эти махинации… — хихикнула Анна, однако Эмили даже бровью не дрогнула.
— Ясно… — холодно произнесла она.
Сложив все показания Анны, медсестра поняла, что что-то здесь не так. Эдгар бы предупредил о подобных действиях, к тому же, он всегда знал, к кому обратиться во время болезни или просто плохого состояния. Может, Бронте обиделся на неё и просто решил удалиться от чужих глаз на века вечные, будто отшельник? Она обязательно поднимется к нему и достучиться до правды, во чтобы это ей не стоило…
— Эдгар мальчик очень романтичный и хрупкий. Ему нужно просто перевести дыхание и немного отдохнуть от шумных людишек. — пролепетала Луиза, изящно вытерев крошки со рта белой салфеткой.
— Он очень отличается от других мальчиков. — добавила Эдит. — Он просто не от мира сего, и может без проблем впасть в меланхоличное состояние.
Гилберт и Томас кивнули, соглашаясь с показаниями девочек, но упёртая Эмили не желала мириться с этой участью. Ей хотелось быть ближе к Эдгару, чувствовать его мысли, разделять трудности, наставлять на путь истинный. Она боялась за него, беспокоилась, хотела поскорей окружить его заботой и осыпать ласковыми словами, но сейчас ей было гадко от того, что она душит всю свободу юноши, делая из него беспомощное существо. Она не добрая, она просто слишком сильно его опекает, лишая простого права выбора.
«Все же, не стану его беспокоить лишний раз без ведомой на той причины» — произнесла про себя Эмили, спокойно завершив приём пищи.