XVII (2/2)
Девочки переглянулись.
— Почему же? — хором спросили они, разведя руками.
— Эмили забрала мои рукописи, бумагу, чернила, перо… Даже не знаю, чем занять себя в свободное время. — Бронте наконец набрался решимости рассказать всю правду девочкам.
— Мне тебя так жаль… — посочувствовала Эдит, прекрасно понимая обездоленного поэта, ведь для него эта потеря равна птице, намеренно лишенной возможности летать.
— А почему она так отвратительно поступила по отношению к тебе? Это же целое преступление против литературы! — воскликнула Анна, вознеся руки к небу.
— Она посчитала, что мне следует «отдохнуть» от написания стихов. — буркнул Эдгар, сжав колени ладонями.
Молчание. Долгое и томительное молчание, разразившееся после таких же долгих разговоров, но именно оно облегчило страдания, кипящие внутри бойкой натуры Эдгара, наконец успокоив творца. Теперь не было нужды жаловаться, всё рассосалось само собой. Девочки продолжали глазеть на него так же глупо и бессмысленно, но поэту уже было всё равно.
— Не позволяй ей командовать тобой. Ты взрослая личность, а не её малое дитя. — подбодрила его Анна, положив руку на плечо Эдгара.
Это тепло было таким приятным, и Бронте казалось, что ещё чуть-чуть и сердце растает под её касаниями. Анна была девушкой решительной, она всегда доводила дело до конца, но при этом не была лишена эмпатии и сочувствия, старалась помогать другим в трудные минуты советом или моральной поддержкой.
— Я воспользуюсь твоим советом. — ответил он, решительно сжав кулачки, словно готовясь к новой битве.
— Мне нравится твой настрой! — воскликнула Анна, взъерошив его чёрные волосы.
— Перестань! — шутливо отмахнулся Эдгар, чувствуя, как её выходки заходят слишком далеко.
Эдит молча наблюдала за ними, изредка хихикая. Эта ситуация ей действительно казалась забавной, давно ей не удавалось застать что-то настолько чувственное зрелище, наполненное юношеской энергией и глупостью…
Анна и Эдгар выдохлись, вытряхнув с одежды травинки и прочий мусор. Они вновь удобно уселись перед Бейкер, склонив головы — кажется, готовились выслушать приказы дочери пекаря.
— Эдгар, помнишь, как ты говорил о своей сценке? Как на счёт того, чтобы срепетировать её прямо здесь, на улице?
В глазах Эдит горел огонёк жизни, она действительно желала разделить с поэтом возможность обсудить и визуализировать его произведение чуть подробней. Конечно, робкий Бронте не мог отказаться от такого предложения, послушно кивнув.
— Расскажи нам всё о пьесе. От начала до конца. — произнесла Верн, навострив уши. Эдгар набрал в себя побольше воздуха, привёл в порядок мысли и принялся за рассказ, по ходу приукрашивая события настолько, насколько он мог — своим обширным словарным запасом он пользовался по полной…
— В общем, эта история о простом лондонском рабочем. Пьеса так и называется «лондонские будни», над названием ещё можно поработать. Его жизнь полна радостей, веселья, Джорджа Томпстона знают как честного малого, готового помочь в тяжёлую минуту. В один из дней он понимает, что может сделать свою жизнь ещё лучше — и принимается помогать случайным прохожим. Он кормит бездомных, спасает скитающихся животных, спасает угнетенных и обиженных. Но есть люди, которым не нравится настрой главного героя, эти злодеи ставят ему подножки, стараются пакостить, доставлять неприятности, но им это никогда не удаётся, потому что добро всегда побеждает зло. Вы согласны с этим тезисом, девочки? — задал риторический вопрос Эдгар, уже полностью погрузившись в выдуманную историю.
— Добро всегда побеждает зло. Добро всегда побеждает зло. Добро всегда побеждает зло! — хором восклицали Анна и Эдит, и этот тезис будто придавал им сил для борьбы с той грязью, с которой им пришлось столкнуться в этом особняке. Они повторяли это настолько часто и громко, что постепенно Эдгар потерял смысл слова «добро» и смысл слова «зло», он понял, что одно не может существовать без другого, понял, что без зла люди не увидят добра, и что в обществе нет идеально злых
или идеально добрых людей, кто знает, может, эти милые девочки на самом деле жаждут пролить чью-то кровь во имя собственного спасения? Может, у них есть свои секреты, страшные, какие были у Джейн, мерзкие, неприятные… Бронте остался в своём потоке мыслей, тихо шепча «добро всегда побеждает зло» себе под нос…
***</p>
Эмили выглядела особенно измученной, медленно, но верно начали проявляться признаки её усталости — улыбка стала не такой яркой и искренней, а движения — юркими и слаженными. Она тосковала, она проживала каждый день, боясь, что на следующий уже не проснётся. В её руках был поднос с говяжьим бульоном, горячим чаем и тостами, съеденными наполовину. Лохматые волосы всё так же зачёсаны назад, на голове все тот же белый чепец… Интересно, она когда-нибудь поменяет свою одежду?
— Ты был на улице? — настороженно спросила та, когда на пороге появился взъерошенный, небрежного вида поэт.
Эдгар стыдливо опустил взгляд, зачесав волосы назад. Высморкавшись, тот продолжал стоять, словно выжидая отчетов медсестры по поводу его поведения.
— Да, был. Прошу прощения. — вежливо ответил тот, прислонившись к стене. — Мне жаль, что я подвёл тебя, Эмили.
Шервуд растрогалась настолько, что была уже готова с треском уронить все содержимое подноса на пол, окружив Эдгара заботой и любовью. Она представляла, как сильно обнимает его тощее тело, засыпая поэта кучей расспросов, но она сдержалась, так как хотела показаться в глазах Эдгара стойкой и сдержанной девушкой, а не чувственной мямлей, способной расплакаться от одного лишь слезливого диалога.
— Нет-нет, ты меня нисколечко не подвёл! — тут же возразила Эмили, медленными шажками подходя к Эдгару. Поэт почувствовал, как медленно грызёт его совесть, ровно так, как голодная собака грызёт кости. Ему было стыдно. Стыдно за ужасные слова, которые он наговорил про Эмили, её забота была ключом к его спасению, а его мерзкая, поганая душа захотела какой-то там «свободы»!, непростительная чушь! Чем ближе она подходила к нему, тем лучше он чувствовал аромат мясного бульона, жирного и очень питательного, у Эдгара чуть ли не слюни изо рта вытекли при виде этой прелести.
— П-правда? — спросил Эдгар, всё ещё жутко смущаясь от милости Эмили.
— Правда. — ответила она, расплывшись в улыбке. — Я рада, что ты общаешься со сверстниками, растёшь, радуешься жизни. Кто знает, может это и есть лучшее лекарство от твоей болезни, и оно гораздо эффективней, нежели коньяк или травяные настойки. Я вижу, как ты поменялся на глазах — стал таким живым и счастливым! Мне безумно стыдно, что я забрала твои рукописи и писательские принадлежности. — хихикнула она. — Я возвратила их на место, поэтому, можешь приступить к написанию новой главы.
Бронте залился счастьем, он бы выскочил вперёд да крепко обнял свою спасительницу, но боялся, что опрокинет суп на пол, поэтому он ограничился пылкими благодарностями и нелепыми телодвижениями, показывающими всю его любовь к Эмили.
— Спасибо, спасибо тебе огромное! Я тебя очень сильно люблю! — воскликнул он, еле сдерживая наступившее ликование.
— Я тебя тоже очень люблю, Эдгар. Не хочешь отведать супчика? Я предлагала его Джейн, но та сказала, что мясо не терпит. Интересно, что с ней стряслось? Раньше нормально его ела, а сейчас… — Шервуд уже приготовилась строить догадки, но нетерпеливые, голодные глаза Эдгара дали о себе знать — медсестра усмехнулась, подав поднос юноше.
— Донесешь сам. Ты ведь уже здоров, не так ли? — спросила та, надеясь, что Эдгар не воспользуется ее любезностью в лишний раз.
— Я в состоянии донести поднос сам. Спасибо тебе по помощь и заботу, Эмили. Если бы не ты, я так и остался горевать в постели. — тот с особой учтивостью взял в руки поднос, подойдя к лестнице. Благо, он спокойно поднялся наверх, без каких-либо неприятных сюрпризов. Шервуд с облегчением вздохнула, прижав руки к груди. Она чувствовала себя так же гордо, как и мать, заставшая первые шажки своего ребёнка…
Эдгар наконец открыл дверь в свою обитель и обнаружил все свои необходимые для творчества вещи, покоящиеся на столе. Поверхность блестела от чистоты, а все бумаги, чернила и перья были аккуратно расставлены на своей площади. Никогда Бронте не радовался таким мелочам — сейчас они казались особенными, словно Божий Дар. Положив поднос на прикроватную тумбу, тот ринулся поскорей начать писать, и переворошив бумаги, нашёл среди них письмо, тоненькое, еле заметное среди общей массы. Даже в стопке его было трудно различить, и Эдгару показался странным факт того, что внимательная к мелочам Эмили не заметила эту деталь. Возможно, она уважала личное пространство поэта настолько, что не смела в него лезть — словно мать, которая боится, но даёт небольшую свободу ребёнку. Ухмыльнувшись, тот раскрыл его, вытащив оттуда небольшое письмо, написанное аккуратным почерком, все буквы были выведены идеально, настолько идеально, что становилось тошно. Он глазами прошёлся по тексту, который смущал его всё сильней с каждой прочтённой строкой:
Твой последний выбор.
Эдгар Бронте, ждём вашего решения, срок которого истечёт к завтрашнему вечеру. Мы предоставляем выбор — убить вашу медсестру, Эмили Шервуд, или же раскрыть свой постыдный секрет перед всеми.
В случае бездействия последует наказание, равное выбору.
С уважением, хозяева особняка.
Эдгар потерял дар речи. Письмо упало на пол, трагично издав бумажный шелест.