XVII (1/2)

Какой-то день поздней весны или раннего лета — такую бы дату записала Джейн, описывая все подробности интересного видения, приснившегося ей на днях. Как ни странно, она хорошо помнила детали даже после двадцати минут от подъёма. Это событие в её жизни казалось таким важным, ведь девочке не снилось ничего после смерти любимой сестрицы — лишь чёрное полотно мозолило её глаза, изредка отдавая белыми помехами. В то время она спала лишь для того, чтобы набраться сил, а не для того, чтобы насладиться миром фантазий и грёз. Этот сон не был таким уж и приятным, скорее странным по своей форме и содержанию. Он больше смущал девочку, нежели радовал её — в нем отлично чувствовались нотки тревоги, той, которая бывает после потери родного или любимого человека. Сердце защемило от боли, а лицо постепенно намокало от соленых слез. Джейн была в комнате совершенно одна, и единственным, кто ласкал её каштановые волосы был холодный утренний ветерок, случайно забредший в её королевство отчаяния. Она врала самой себе, когда говорила Томасу, что будет отлично себя чувствовать и без сестренки. Она всё же поняла, что бедняк не заменит ей родную кровинушку даже спустя долгое время. Да, он станет хорошим товарищем, другом, а позже и родственной душой, но не братом, пускай она и позволяет себе так его называть. Ей вновь захотелось встретиться с Алисой — настолько сильно, что девочка заскрипела зубами, едва ли не расколов эмаль. Она даже не знала, что стало с её любимой сестренкой после смерти: её выбросили в окно? Утащили в подвал и бросили там на вечное гниение? Закопали во дворе? Ни один из этих вариантов звучал разумно, по крайней мере, никто даже не удосужился поведать Джейн о состоянии трупа — она отчаялась настолько, что морально приготовилась выкопать её из земли, нежно приобняв разлагающее тело, кишащее личинками. Если следующим умрет Генри, она изобразит чувство скорби, если умрет Анна, искренне пособолезнует и помолится за её спасение на том свете, а если умрет Томас, то она будет сильно горевать и проливать слёзы, но все эти смерти вместе взятые даже близко не будут стоять к главной её потере — она всегда будет помнить свою любимую, свою ненаглядную Алису с её бессовестными глазками. О жизнь, порой ты бываешь так жестока!…

Проходил очередной чудный летний день, жаркий и томительный. Домик Кэмпбеллов пустовал — никого, кроме двух девочек да старушки Дэйзи в нём никого не было. Сверху слышался старушачий храп, перебиваемый отчётливым звоном настенных часов, уже показавшими два часа дня. Сестры хлопотали на кухне, готовя мясные пирожки на полдник. В миску разбивались ингредиенты, которые тут же перемешивались деревянной ложкой — яйца, мука и молоко наконец превратилось в одно целое: желтоватое тесто с характерным для него запахом. Алиса даже не испачкалась, несмотря на её юный возраст, сказать честно, ей бы даже фартук не понадобился, настолько она была аккуратна и осторожна в этих делах. Поднявшись на цыпочки, та достала с верхней полки сырое мясо, покоящееся на дне посуды. Оно выглядело сочным и аппетитным и отлично годилось для создания кулинарных шедевров любого вида — начиная супными фрикадельками и заканчивая кабачковой запеканкой. Джейн оставила тесто подниматься, пока Алиса нарезала лук, от которого у старшей сестры заслезились глаза. Готовка шла полным ходом, осталось сделать лишь несколько постепенных шагов для её завершения. Усталые, но довольные работой девочки уселись за стол, усыпая друг друга разговорами, накопившимся за этот небольшой промежуток:

— Ты голодна, сестрёнка? — спросила Алиса, непонятно от чего счастливая.

— Голодна. Давно не ела чего-нибудь мучного, приготовленного своими руками, сестрёнка. Я соскучилась по тому времени, как мы вместе готовили яблочные пироги, кексы и вишневые пирожки. Ты же помнишь это время, я уверена, что ты его прекрасно помнишь… — пролепетала Джейн, с надеждой взглянув на младшую сестренку, расплывшейся в невинной улыбке.

— О да, прекрасное время было! — произнесла она на одном дыхании, качнувшись на стуле.

— Негодница! — в шутку пригрозила старшая сестра. — Старушка Дэйзи не будет рада сломанным ножкам стула, ровно как и твоим…

— Сломанным ножкам?… — закончила мысль Алиса, пожав плечами. — Знала бы ты, как она мне надоела! Благо, из своего чулана не высовывается целыми днями, и мы можем заниматься тем, чем хотим. Абсолютная свобода — мечта любого ребёнка, так что надо ей хорошенько воспользоваться, пока есть такая замечательная возможность.

— Что ты имеешь ввиду? — спросила Джейн, не поняв истинного смысла «абсолютной» свободы. Она так и не получила ответа на этот вопрос, оставшись ни с чем. Алиса выскочила из-за стола, прихватив с собой уже успевшее подняться тесто. Оказывается, они проговорили достаточно долго, да так, что даже бесформенное тесто успело подняться по истечению времени. Коуэл-младшая приготовилась лепить пирожки, сначала закладывая немного фарша, а затем закрывая это самое мясо уголочками теста. Пирожок был готов. Она сделала ещё пару десятков таких, подключив к процессу старшую сестру. Им было весело. Они любили готовить вместе. В тот момент казалось, что их души соединились в одном ритме, и Джейн уже начала представлять музыку у себя в голове, ещё сильнее приукрашивая события…

Не успела она и глазом моргнуть, как Алиса сложила всю еду на огромную чугунную плиту, заранее отопленную углём. Джейн даже воссоздала в своём воображении чёрное от смога небо, нависшее над их уютным домиком — к сожалению, другого способа испечь пирожки в этой глухой деревне не знали.

— Жили бы мы в Лондоне, в каком нибудь имении, всё бы у нас было — и слуги, и богатая жизнь… — вздохнула Джейн, обведя кончиком пальца тканевую скатерть.

— Мы и так живем в Лондоне, дурёха. — упрекнула её Алиса, в заключение хихикнув.

— Не в Лондоне, на его окраине. Это совсем другое. — поправила её Коуэл-старшая, наблюдая за печью.

— Одно и то же. И там и там есть гнилые мальчишки. — фыркнула Алиса, взглянув на часы.

Джейн почувствовала дурь, немощность и ужасный привкус во рту. Постоянно ей казалось, что Алиса подвергает её опасности, пытаясь защитить от тлетворного влияния «мальчишек». Она постоянно пыталась сорвать её встречи, устраивала пакости и читала лекции старшей сестре, грозя жестокой расправой её «ухажеров», хотя дальше дружбы эти отношения не заходили. Алиса ревновала её к любому случайному столбу. Честно, Коуэл уже давно устала от этой жизни, но ничего поделать не могла…

Она слишком любила свою сестренку… Неправильной, жертвенной и нездоровой любовью. Но факт остаётся фактом, Алису она ценила и любила больше всех на свете, именно в ней она видела опору и надежду на светлое будущее. Она верила, что та никогда не предаст её. Верила в её сказки о прекрасном совместном будущем. Попросту, позволяла Алисе пудрить собственные мозги…

Она не знала, сколько времени уже прошло, но на столе уже оказались вкуснейшие пирожки, собственноручно разложенные Алисой по всему столу. Запах был прекрасным, все выглядело таким аппетитным и сочным, что хотелось съесть этот шедевр кулинарии в один присест. Слюноотделение Джейн начало работать ещё сильнее, когда она откусила румяный бочок — оттуда виднелось вкуснейшее мясо, сочившееся жизнью. Чувствовалось приятное луковое послевкусие, сказать честно, для Коуэл-старшей это были лучшие пирожки, которые она только пробовала в своей жизни. Она взялась за второй, за третий пирожок, съев все до единого. Наконец она выдохлась, набив живот до предела. На её лице виднелась улыбка, Джейн почувствовала себя счастливой за долгое время.

— Я знала, что тебе понравится начинка Чарльза! Я сразу поняла, что он очень вкусный мальчик! — засмеялась Алиса, и выражение лица Джейн тут же сменилось на противоположное.

Ужас, ужас и страх охватили Коуэл-старшую. Этого Чарльза она знала от силы несколько месяцев, но гораздо больше её смутил факт того, что Алиса отважилась на этот отвратительный поступок. Она скормила мальчика собственной сестре, при этом довольно ухмыляясь, как ни в чем не бывало…

Тут-то Джейн и проснулась. Она была в холодном поту, вся жалкая и испуганная. Руки тряслись и медленно теряли форму. За окном всё ещё была ночь, кажется, оставалось ещё несколько часов до желанного природой рассвета. Тоненькое покрывало в этот момент казалось толстенным шерстяным одеялом, и бедная девочка задыхалась от душноты, пытаясь вдохнуть как можно больше свежего воздуха. Она дрожала как осиновый лист после дождя, несчастная и потрясённая до глубины души. Вытерев мокрый лоб, та плюхнулась на подушку, показавшейся булыжником в тот момент. Она лежала с распахнутыми глазами и не двигалась, будто оловянный солдатик. В этот момент хотелось поскорей избавиться от приемов пищи, прямо или косвенно связанных с мясом. Ей казалось, что и в этом особняке мясные продукты сделаны из чьих-то трупов. Ей поплохело, и захотелось вырвать зеленоватую жижу на половицы, освещённые лунным светом. Она попыталась закрыть глаза, мысленно успокоив себя тем, что это всего лишь дурной сон, но до того реальным он чувствовался, что становилось не по себе. С этого дня она дала себе обет, что никогда больше не притронется к мясу ни под каким предлогом.

***</p>

Эдгар тоскливо наблюдал за Анной и Эдит, разгуливающими по двору. В его взгляде было полно горечи и тоски, редко когда ему удавалось настолько хорошо выгуляться на природе. Его будто бросили в темнице, лишив всех радостей жизни, он был заперт в четырёх стенах Эмили, которая пыталась оберечь его от всех опасностей жизни, словно курица-наседка. Поэту нужно было вдохновение, нужно было вдохнуть в себя немного свободы и жизни, наконец расправив крылья.

«Хватит это терпеть» — произнёс про себя Бронте, решительной походкой покинув комнату. Он наконец оставил за собой прошлое, напоминающее ему о его сидячим образом жизни. Он был рождён для того, чтобы двигаться, для того, чтобы бегать по двору с остальными ребятишками. Он не должен тухнуть тут из-за заветов медсестры, лишая себя человеческих подребностей. Его юное, но уставшее тело, выдвигалось вперёд, тяжёлыми шагами спускаясь по ступенькам. Но внизу его ожидал не очень приятный сюрприз.

Генри… Генри Ульямс…

Его фигура возвышалась над Эдгаром, оказавшимся внизу. Пока он не встретился с ним с глазу на глаз, он не придал никакого значения встрече, но судьба решила расставить всё на свои места, связав двух юношей случайным происшествием. Глаза, искрящиеся из под темно-зелёного цилиндра пожирали его взглядом, заставив душу поэта уйти в пятки. Он забеспокоился, испугался, смутился. Его лицо резко покраснело на несколько оттенков, а сердце забилось в два раза усердней. Это было странное, неправильное чувство, но Эдгар не мог его контролировать.

— Отлично выглядишь, Бронте. — промурлыкал Генри, расплывшись в дьявольской улыбке.

Эдгар прекрасно знал, что он лжёт — его волосы походили на мокрую мочалку, одежда пропахла потом и чернилами, а кожа выглядела такой же бледной и рыхлой, как и раньше. Почему он решил таким отвратным способом поиздеваться над ним! Он знал его злодейские замашки, знал, какое животное таится внутри него, знал, что он прячет за аристократичными манерами… Он всё это прекрасно знал и понимал… Его дыхание, такое спокойное и размеренное прекрасно ощущалось возле его чувствительного носа. Эдгар рассмотрел юношу снизу вверх, мысленно отметив утонченный вкус в одежде. Вот кто действительно выглядел «отлично», а не больной поэт, решивший в коем-то веке выйти во двор.

— Вы л-лукавите, сэр… — заикнулся Бронте, отогнав неприятные мысли, словно назойливую муху. Когда он оставался один на один с Генри, то начинал беспокоиться в тысячу раз сильнее — грудь зажимало от бури эмоций.

— Мои намерения чисты и благородны, а мои комплименты не содержат ни капли лжи. Неужели вы, великий поэт, не способны понять весь тот спектр чувств, который я испытываю к вам? — Генри начал давить на жалость Эдгара, явно наслаждаясь тем, как медленно из него выжимаются все соки. Бронте тяжело вздохнул, спокойно пройдя мимо страшной фигуры. Он наконец оставил объект своих долгих размышлений позади, мучаясь от терзаний совести — в этот момент он чувствовал себя ужасным грешником, которого никогда не получится отмолить! Он будет гореть в адском пламени, мучаться, жалеть… Дверь подалась сама собой, и он оказался на улице, который в этот день проходил на рай — голубое небо, зелёная травка, тёплые лучики солнца, а на земле сидят Анна и Эдит, яро что-то обсуждая. Он наконец оказался в месте, где сможет отвлечься от тоски, в месте, где его примут таким, какой он есть. Он любил Эдит, но не так, как мужчина любит женщину, страстно и пылко, скорей, он любил её как человека, способного вдохновить его на великие произведения. Да, Эдгар назвал бы её «вдохновительницей», и ради спасения этой девушки он был готов на всё. Возможно, он отдал бы и жизнь ради неё, тем самым спася других от страшной участи…

Она выглядела прелестно — нелепые веснушки обрамляли смугловатое личико, а на ней красовалось всё то же клетчатое, хлопчатое платье из желтой ткани. Эталон простоты, нежности и благородства — Бронте видел в ней отражение солнечных летних дней.

— Позволите ли вы мне присесть рядом с вами, дорогие дамы? — вежливо спросил Эдгар, смутившись столь странному разрешению разделить общение.

— Конечно позволим, садись тут. — Эдит постучала по заранее подготовленному месту. — Давно не говорили с тобой по душам.

Это «по душам» она проговорила особенно вдумчиво и внимательно, будто специально выделяя его другим цветом чернил. Анна, сидящая рядом, выглядела слегка недовольной — ей было неприятно, что пламенную речь об африканских саваннах пришлось отложить в долгий ящик. Эдгар уселся на колючей травке, постепенно вникая в детали диалога, разжеванного Эдит до невозможности. Когда же тема была полностью объяснена, та перешла к другому разговору, более житейскому и простому, нежели географические подробности самого жаркого континента.

— Ты уже закончил писать поэму? — спросила Верн, натянув очки.

— Как сказать… — смутился поэт, зачесав затылок. — Я даже четверть текста не успел написать, а ведь мои планы очень грандиозны.

— Грандиозные планы… — пролепетала Анна, представляя количество исписанных страниц. — Тяжко тебе придётся, до конца допишешь только через год, или два…

— Год? Два?… — тревожно повторил Эдгар, сглотнув накопившийся ком. — Если я буду писать каждый день, посвящать этому занятию более пяти часов в день, то я и за месяц дописать успею, вот увидите!

— Уверен, что тебе сил хватит? — спросила Верн, явно обеспокоившись поведением друга.

Бронте быстро и нервно кивнул, вытерев обильный пот. Наконец он доказал, что чего-то стоит.

— Так тебе стоит прямо сейчас приняться за работу, раз дело на то пошло. — в своей привычной манере начала умничать Анна, трогая рыжеватые волосы.

— Не могу… — тоскливо вздохнул поэт, сгорбившись, словно вопросительный знак.