Showtime (1/2)

После разговора с Крис и воссоединения с моим суженым я бросаю взгляд на часы и с ужасом подмечаю, что день подошел к концу, едва начавшись. Сколько времени впустую — а ведь мы ничего толком не успели. Час ночи. Старатель уже наверняка принял душ и отправился в кровать. Стоит последовать его примеру. Или…

Крис запретила мне пить. Но ни слова о наркотиках, верно? Последний раз за сегодня — завтра я не смогу принять их, пока камеры не выключат и мы не отправимся в более комфортное место с меньшим количеством гостей. Тогда я смогу воссоединиться с Мируко и отметить окончание холостяцкой жизни.

Дорожка за дорожкой и вот я снова здесь. Точнее, где это здесь? В комнате, которую мне выделил Энджи, перед выключенным из розетки телеком. На разобранной кровати и с усыпанным «мукой» подносом, который я едва нашел на кухне Тодороки. Я заливаю вынюханное энергетиком и до меня только на последнем глотке доходит, что это тупо. Я намеренно убиваю шансы на сон. Долгие часы превращение меня из потенциального завсегдатая рехаба в подобие человека пошли коту под хвост. Вот придурок — от этой мысли становится ужасно смешно. Я хватаюсь за голову и нервно начинаю хохотать. Не знаю, сколько длится приступ моей истерики, но он плавно перетекает в слезы. Я распахиваю крылья, которые не уложить даже на дважды кингсайз кровати, и смотрю в потолок. Все неприятно кружится, но чудом меня не тянет блевать. Единственный источник освещения — напольный светильник, который неумело заигрывает с люстрой. Я поднимаю и вытягиваю руку, как бывает в каждом первом аниме, и снова вспоминаю про свои ноготочки. Боже, какого хуя?

— Хоукс? — тихий голос, слава богу, не Шото. Где он, кстати? Он был в доме все это время? Честно, не ебу. Но, наверно, он будет на свадьбе, на правах немногочисленной родни. С моей же стороны… никого — абсолютно никого — не будет. Мируко можно записать в названные сестры? Судя по тому, что мы не раз обменивались телесными жидкостями, боженька не одобрит.

— Кто здесь? — подаю голос я и торопливо вытираю невысохшие дорожки слез.

— А кто это еще может быть, — отвечает Старатель и нерешительно заходит.

— Что-то не так? — я слишком громко ржал, что разбудил Старателя? Неловко.

— Не спится, — пожимает плечами он и все еще мнется у двери.

— Ну что ты, как неродной, — я убираю поднос на прикроватную тумбочку и похлопываю ладонью по кровати. — Давай ко мне.

— Все в порядке? — он осудительно смотрит на поднос, но никак не комментирует увиденное.

— В полнейшем, — я свожу большой палец с указательным, образуя круг, и криво улыбаюсь одной стороной. Тодороки все же решается забраться на кровать. Он поворачивается боком ко мне. Мы оба избегаем прямого зрительного контакта. Он — будто от стеснения, я — потому что выгляжу паршиво. В таком настроение меня позволено видеть только одному человеку — Ми-ру-ко. В миру — Руми Усагияма.

— Я правда думал, что-то случилось.

— Нет, я, как честный кутила, устроил себе импровизированный Лас-Вегас. Правда, без ставок и покера — не мое.

— Ну хоть какие-то хорошие новости, — он садится в подобие лотоса, чтобы быть лицом к лицу ко мне. Но в этом мало смысла, так как мы не решаемся взглянуть друг на друга как следует.

— Мируко была слишком занята, поэтому в основном это были какие-то незнакомцы. Пара встреч с моим барыгой, — зачем я вообще это проговариваю?

— Был в том клубе?

— А куда мне еще податься? По иронии судьбы только в местной сети клубов Комиссии героям обеспечивают анонимность. Среди таких же аморальных мудил, которые, даже если увидели бы мое лицо, не осудили бы. Такие вот плюсы публичной жизни.

— Мне жаль…

— Расслабься, — отмахиваюсь я и ложусь на бок, подпирая голову рукой. Поза намеренно игривая, хотя кого я пытаюсь наебать? Он видит мое лицо и понимает, что я с трудом держу голову на пальцах. Жалкое зрелище.

— Хоукс?

— Мм?

— Осталось немного. Справишься?

— Ой, иди к черту, Старатель, — я все же понимаю, что лежать — не лучшая идея. Поэтому я подтягиваю свое тело и сажусь. Теперь наши глаза с натяжкой на одном уровне. — О ком надо переживать — так это о тебе. Я справлюсь с этим, даже если буду в коме.

— Ох, Хоукс…

— Кейго.

— Мм?

— Просто, блять, зови меня Кейго. Тебе нужно привыкнуть к этому имени, потому что, когда все закончится… никакого Хоукса больше не будет.

— Красивое имя.

— Дедуля оценил, назовешь так своего пятого сына? — он беззлобно замахивается, и я подбираю ноги, прекрасно зная, что он не ударит меня даже в шутку.

— Я рад, что ты в порядке.

— Да понял я уже, понял. Что-нибудь еще? Уже четыре утра. Тебе бы баиньки.

— Да…

— Боже, это же твой дом. Иди сюда, — я двигаюсь и киваю на освободившуюся подушку. — Посидим-помолчим, как истинные душнилы. Как будто уже пятьдесят лет в браке и темы для болтовни исчерпали себя.

Он садится рядом и вытягивает ноги. Неловко сжимает ладони и скрещивает пальцы рук. Мы смотрим в не включенный телевизор, а потом он нерешительно берет меня за руку. В этом нет никаких подтекстов. В этом я улавливаю лишь тоску, боль, сожаление и нужду в поддержке. Я что, зря столько шутил про тактильный голод папаши?

Я не помню, как уснул, но, видимо, очень быстро. Открываю глаза и тут же закрываюсь от необратимой правды. Время — жестокая тварь, которая никогда меня не щадила. Как бы быстро я не летал, мне не обогнать секундную стрелку. Три часа дня. Почему Старатель не разбудил меня? Почему он…

В комнате нет подноса, а мои разбросанные вещи аккуратно сложены и ждут меня на стуле. Точнее — это совершенно другие вещи. Моего размера, простые домашние шорты и футболка того же оттенка. На каждом предмете одежды — бирки. Он купил это сегодня? Для меня? А ведь я настолько проебщик, что даже не брал сюда вещи, хотя по факту жил здесь с самого начала нашего любовного недоразумения. Под шортами лежал комплект нижнего белья. Новый и не распакованный. Черт, как это… предусмотрительно. Старатель, ты всегда был таким заботливым? Или, не будь я твоей женушкой, ты бы пальцем не пошевелил?

— Доброе утро, — я хватаюсь за сердце от неожиданности. Шото на кухне, ест легкий салат (чтобы было достаточно места на свадьбе, очевидно) и запивает это дело чаем. Старатель стоит у плиты, но не ради готовки. Он смотрит в окно — сквозь стекло виднеется их внутренний дворик. Кажется, он предается не то мыслям, не то воспоминаниям. Ах, старик, ну и багаж у тебя за спиной.

— Привет, Шото, — я заваливаюсь за стол и оглядываюсь по сторонам, будто в комнате помимо нас кто-то есть. Это не паранойя, честно. Просто в последние дни меня не покидает чувство, что пул журналистов Комиссии шныряет по углам, желая урвать мое фото. Раскрыть правду. Вывести на чистую воду. Что если они где-то здесь? Знаю, звучит, как бред. Но это не логика, это мои внутренние тараканы. — Кста-ти, — заливаюсь я и улыбаюсь, — скажи, насколько свежо я выгляжу? Мне запретили появляться с отеками, синяками и прочими признаками собственной неидеальности.

— Нормально, вроде.

— Это не то, что хочет услышать невеста, — деланно высоко отвечаю я и разыгрываю обиду. — Шучу-шучу. Эй, Энджи? Ну ты чего там?

— А? Ничего, — и правда, даже не заметил меня. Как он посмел проигнорировать главную звездочку? — Хочешь есть?

— Почему ты не разбудил меня? Осталось всего два часа до начала сборов.

— Тебе нужно было выспаться. Что будешь?

— Честно, даже не знаю. А что есть?

— Могу сделать омлет или яичницу. Или салат…

— Прирожденный домохозяин. Мне повезло с ним, правда, Шо?

***</p>

— Шоутайм, мальчики, шоутайм, — семейной идиллии пришел конец вместе с появлением Крис на пороге. Кру бесцеремонно заполняет дом муравьями, подготавливая вещи. Снова визажисты, снова парикмахеры… все, как вчера, но с более серьезными минами. Визажист объясняет, что будет на свадьбе, и, когда понадобится, мы сможем с ней уединиться и… ну вы знаете. Припудрить мне носик, лобик, щечки… то же касалось и Старателя. Как-никак у меня кожа нормальная, а вот у него — жирная. Скажите спасибо, что на старости лет мужчину не обсыпает, и его лицо не краснеет в рандомных местах.

Крис говорит, что выгляжу я сносно, что уже лучше, чем возможная лекция об образе жизни и отеках. Видимо, я действительно умудрился отоспаться. Настоящее чудо после всего, что я принял. Привыкаю — надо повышать дозы. Только тсс. Между мной, вами и моим дилером.

Я не вижу Старателя до тех пор, пока кру не покидает дом. Осталось дождаться лимузина и… Старатель идет мне навстречу. Он удивлен увидеть меня с (одному дьяволу известно, как) уложенными волосами. Они сделали из меня настоящего красавца — надо отдать французскому парикмахеру должное. Комиссия точно запишет его контакты на будущее (спешу обломать вас, дорогие члены ГК, следующего раза не будет). Энджи делает еще пару шагов и скользит взглядом вниз по легкой ткани моего костюма. Темно-синий, матовый эффект ткани и утопающий в пиджаке светло-голубой галстук. Мои красные плаги заменили на серебристые — чтобы не выбивалось из наряда.

— А помнишь, как та ведущая переживала за банальность костюмов? И вот ты, здоровяк, практически в белом, а я в синем…

— Ты выглядишь… невероятно, — он грузно выдыхает, и на кончиках его пальцев умирает импульс взять меня за руки.

— Сам такой, — улыбаюсь я в ответ и щеки обдает теплом. Неужели я краснею? Срочно визажистов сюда!

— Не хочу портить момент, но, — Крис открывает дверь и почти выталкивает нас навстречу роскошному лимузину. Черный, с тонированными окнами. За рулем знакомый уже многим личный водитель Тодороки. Он выдает какую-то совершенно неопределенную эмоцию и пожимает плечами. Клянусь богом, у мужика не все дома.

Мы заваливаемся на заднее сидение. Мое желание открыть бутылку шампанского обламывает Крис, напоминая о нашем договоре. Так уж и быть, паинька так паинька.

Мы едем в полной тишине. Путь кажется бесконечным и вместе с тем — приятная тишина заканчивается шумом за стеклом лимузина. Вспышки такие яркие, что способны ослепить и сквозь специальное покрытие. Это что, гребанная красная дорожка? Ну ладно, не красная, а золотистая, но суть от этого не меняется. Все это настолько сюрреалистично, что мне хочется проблеваться. Слава богу, это фигура речи. А то большая мамочка отчитал бы меня за такой позор.

Энджи выходит первым и протягивает мне руку, отчего я снова чувствую себя эскортницей. Мы плывем по расстеленному ковру, улыбаясь камерам, отсылая воздушные поцелуи фанатам и благодаря выкрикивающих нам поздравления людей. Двери закрываются за нашими спинами и мы переходим к первой фазе. Зал, заполненный гостями. Куча столиков, еще больше сидячих мест. Девяносто семь процентов людей я бы в жизни не пригласил по такому поводу, Энджи бы отверг девяносто девять. Ближайший к алтарю столик окружили — как я догадываюсь — дети Энджи. Девушка с белыми волосами, которые разбавляют алые прядки, ненавидящий всем сердцем происходящее беловолосый крепыш, очень похожий на молодого Старателя, и уже знакомый многим двуликий Шото.

— Ты хоть успел с ними все обсудить? Пока меня не было?

— Да, — отвечает он, не отвлекаясь от бесконечного обмена любезностями. Мы не успеваем пробиться к столику, нас останавливают на первом перевалочном пункте с группой фотографов. Мы позируем, держимся за руки и обмениваемся невинными поцелуями в щеку. Дальше следует второй пункт, удачно выбранный ракурс, так, чтобы и нас было видно, и арку. Проходит не меньше пятнадцати минут, пока мы все же добираемся до отпрысков Тодороки. Единственная, кому реально не похуй на этот фарс, — старшенькая Фуюми. Она набрасывается на меня с объятиями, и я сквозь ткань оцениваю мягкость ее груди. Вся в отца, что сказать. Шото сдержанно пожимает мне руку и поздравляет нас. Натсуо же долго не желает ничего говорить. Он гневно смотрит на своего папашу, оценивает мой внешний вид, а потом все же (не без давления Фуюми) пожимает нам поочередно руки и садится за стол.

— Я в шоке, что он согласился, — шепчет Номеру один на ухо дочь и он шепчет ей что-то в ответ. Мог бы подслушать, но не стану — меня интересует другое. Где моя Руми?

— Кстати, Эндж, — я похлопываю (пока еще) жениха по плечу и осматриваю зал. — Кто будет твоим шафером? Своим делиться не стану.

— Ты будешь смеяться… — он откашливается и направляет взгляд на высокого худощавого героя с ужасной осанкой и старательно (но безуспешно) собранными в пучок волосами. Только когда он поворачивается к нам лицом, я узнаю в нем некогда величайшего героя страны.

— А-ха-ха, блядский цирк уродов, — я хлопаю в ладоши, а позже роняю корпус и хватаюсь за коленки. Это просто… это просто пиздец.

— Да-да, смейся-смейся, — спиной чувствую, как он напрягается и закатывает глаза. А я все никак не могу остановиться.

— Веселитесь, я погляжу? — голос той-самой-суки. Завалилась по такому поводу? Не могла хотя бы из намека на человеколюбие остаться просиживать старую задницу в кресле? Тварь. — Не переживайте, я ненадолго. Просто хотела увидеть вас вживую. Не ждать же, пока фотографии будут обработаны и готовы к публикации, — она мерзко улыбается, и я строю из себя умилившегося придурка в ответ. Главная роль — канатоходец, который стал гением своего дела, потому что под ним всегда поджигали страховочную сеть. — Ладно, не буду мешать, — позже мы узнаем, что Президент сдержит обещание. Есть более важные дела — испытывать экспериментальные препараты на будущем поколении таких же Хоуксов, например. От одной мысли стало тошно. Во второй раз. Церемония еще не началась, а я уже пребываю в какой-то абсолютно альтернативной реальности. Вся эта выдроченная красота напоказ — пока за постановочным праздником любви проливается кровь, а дерьмо течет по канализации.

— Хоукс? — он берет меня за руку, и это на удивление работает. Я заземляюсь (или, скорее, отрываюсь от нашей Земли) и смотрю на него, как на спасательный круг. Здесь только ты и я — против всех этих пластиковых лицемеров.

— Прости… — он касается моей щеки большим пальцем и мягко проводит им. Я оборачиваюсь, пытаясь выцепить камеру, на которую играет Энджи, но это — всего лишь странный способ успокоить меня.

— Не переживай.

— Ты хоть клятву свою выучил?

— В отличие от тебя, — он все еще не убирает руку, и мне кажется, что он стал гораздо ближе, — у меня на это было шесть дней.

— И правда, — он наклоняется. Слишком близко, слишком горячо. И это я не о неподражаемом внешнем виде героя, а о температуре его тела. Он пылает — видимо, тревога. Благо, костюм специально разработан с учетом его особенностей. В случае чего — он будет готов даже к битве со злодеем класса S. — Что ты делаешь? — спрашиваю я, когда он замирает в нескольких сантиметрах, смотря на мои губы.

— Не говори мне, что главная звездочка не читала сценарий. На этом моменте третья группа снимает наш поцелуй. Мы так влюблены друг в друга, что не можем дотерпеть до церемонии.

— Ах, да…

— Похоже, сегодня я тебя вытягиваю.

— Да пожалуйста, — и он целует. Целует сдержанно, аккуратно, одной рукой обхватывая талию. Кожей я чувствую его пламенное дыхание. Оно едва не выходит паром. Он весь пылает. Его губы, его язык, его дыхание и его тело. Его рука… он обжигает. Слишком близко. Слишком страстно. Дедуля переигрывает, но мне плевать. Я хочу спрятаться от абсурда в этом абсурдном поцелуе. Я хочу, чтобы эта фальшь никогда не заканчивалась. Я хочу, чтобы…

— Кхм, — мы медленно останавливаемся, и я сквозь поцелуй открываю глаза. Все до единого смотрят на нас. Оказывается, мы задерживаем начало. Наше торжество любви настолько неканоничное и кричащее желанием выделиться, что никто не ждет у арки. Мы ведем друг друга под руку, одновременно оказываясь перед лицом дипломированного именем интернет-божества священником. Энджи отпускает меня и встает напротив. За моей спиной — Мируко в черном костюме, за спиной Энджи — Тошинори. Оба в черных костюмах, скрывающих черные рубашки.

Священник долго что-то говорит про особый день, особое значение происходящего, про силу любви и прочую лабуду. Он непременно добавляет про большую честь быть здесь и то, как все безупречно и что мы — красивая пара. Очередной сценарист, которого нужно выпнуть. Наконец-то, эта чушь подходит к концу, и он объявляет обмен речами. Я все еще пребываю в прострации и не могу не отвлекаться от своих мыслей. Энджи обращается ко мне, и я понимаю, что вопреки сценарию он начинает первым.

— Наше общение не задалось с самого начала, — смех аудитории. — Я не думал, что смогу подружиться с тобой. Даже банально сработаться. В целом до знакомства с тобой работа в команде казалась мне чем-то… не моим. Но потом… трудности сближают, так? Ты был рядом в тот день, ты помог мне встать с колен. Ты поддержал меня, когда битва закончилась. Ты навещал меня в больнице, пока я был без сознания, и первым пришел проведать меня. Я помню твое лицо… тебе было искренне не наплевать. В тот день я, — он берет мои руки в свои и смотрит на мой галстук, наверно пытаясь сконцентрироваться и не сбиться с реплики. Пожалели бы деда, могли бы написать что покороче. — Я понял, что еще не поздно. Не поздно стать достойным Номером один, не поздно стать лучшей версией себя и не поздно… снова влюбиться. Я даже не сразу понял, что это оно — настолько давно я ничего не испытывал. Но так уж вышло. Хоукс, ты… никогда я не видел, чтобы кто-то смотрел на меня так. Наверное, я слишком быстро понял, что чувствую к тебе. Любовь. Что-то настоящее, что-то сложное, что-то, о чем не думаешь на пятом десятке. Я… не силен в речах, если честно. Но зато я уверен в тебе. Что бы я сейчас ни сказал, это всего лишь моя попытка собрать свои чувства и высказать их. Хоукс, я люблю тебя. И я счастлив от одной мысли, что через несколько минут ты станешь моим мужем, — Старатель пускает слезу? Как мило. Эти шесть дней не прошли даром — надо почаще исчезать из его поля зрения. Вот так исчезну на год, а он уедет в Америку сниматься в топовых фильмах.

— О, Энджи, — режим актера на полную. — Ты знаешь мою историю. Вы все знаете, — обращаюсь я к залу и они понимающе кивают. — Я говорил это на сотнях интервью, но я не устану это повторять. Сколько себя помню, ты был моим героем. И это значило больше, чем профессиональные амбиции. Я видел в тебе что-то искреннее, настоящее. Ты восхищал меня преданностью делу, ты восхищал меня тем, что всегда доводил начатое до конца. Ты не был любимчиком аудитории, — зал снова смеется, и я сжимаю пальцы Энджи, будто извиняясь за идиотские формулировки, — но какая разница, кто что думает? — блять, я забыл текст. Придется импровизировать. Надеюсь, мне не отрежут за это крылья. — Ты… ты… Черт, я так нервничаю, — я смущаюсь и опускаю взгляд. Впервые со мной такое случается на публике. — Энджи, — будь что будет. — Мне уже надоело делать отсылки к нашему знакомству. И тому, какой неловкой твоя речь была, когда ты наконец-то стал Номером один, — зал вновь смеется, и смех снимает с меня напряжение. — Думая о тебе, я вспоминаю все, что было после. Как мы гуляли вдвоем. Как сидели у меня в квартире. Как долго разговаривали у тебя дома. Я не самый простой ястреб — со мной может быть сложно. Я ведь болтаю без умолку и не умею сдерживаться… Но ты — человек, который бесконечно восхищает меня, не только как герой, а просто как… как ты — настоящий. Ты принял меня. Ты всегда был понимающим. Добрым. Заботливым. Ты всегда видел то, чего я не мог сказать. Я столько раз ошибался в тебе, с ума сойти, я ведь искренне верил, что изучил тебя, как свои пять пальцев. Что все лежит на поверхности, но ты… Энджи, — я вновь встречаюсь с ним взглядом и, готов поклясться, — мои глаза сияют также, как когда я впервые увидел тебя по телевизору, а затем — вживую, когда ворвался в топ десять. — Ты невероятный. И я хочу извиниться за все свои пустые слова, за все свои ошибки… Я хочу, чтобы мы оставили это в прошлом. Я весь перед тобой — как на ладони. Так… чего же ты стоишь? Возьми меня в свои законные мужья!

Зал умиляется: часть вытирает слезы, часть перешептывается. Дрожащими пальцами мы обмениваемся кольцами и целуемся. Не меньше пятнадцати секунд, но не больше тридцати. Не слишком похотливо, но чтобы страстно. Не пошло, но и не невинно — требования, конечно, как к женщинам двадцатого века.

— Черт, — Мируко поздравляет меня первой. Она прижимается ко мне так резко, что я понимаю — она вся в слезах и хочет спрятаться от камер. Это не в ее стиле — плакать на людях. Но, похоже, мы растрогали даже мою любимую железную леди. — Даже сказать ничего не… Поздравляю! — она расцеловывает мои щеки и едва сдерживается, чтобы не взять на руки, как в старые-добрые. Это было бы странно — роль моего носильщика сегодня исполняет господин Тодороки.

— Хоукс, — он берет меня под руку и, когда мы отрываемся от назойливых папарацци и скрываемся под лестницей, кладет руку мне на плечо, практически гневно, и продолжает жестче, — это не по сценарию! Ты что забыл его?

— Я мастерски сымпровизировал, что не так? В ГК заценят, успокойся. Вот подожди, Крис вцепится в нас и будет ноги целовать, — так оно и вышло. Конечно же, наша затычка следовала за нами по пятам.

— Что за секретики? — судя по ее улыбке и светящемуся даже во мраке лицу — мы сделали все на plus ultra. — Хоукс, ты напугал меня. Но твоя импровизация… это просто охуительно! Гениально!

— Да-да, ну а теперь нам можно выпить?

— Вы настолько хорошо справились, что можете позволить себе даже три бокала.

— Неебическая щедрость.

— Хэй, Хоукс, — кричит она нам вслед, но мы ее не слушаем, — неужели ты ни капельки не рад? Неужели ты… — иди нахрен. Шампанское, срочно. Но все кружат вокруг нас, как мухи вокруг раритетного дерьма. Поздравляют, целуют в щеку, жмут руки. Кто-то не сдерживается и бьет нас чересчур сильно. Кто-то (Сущий Мик) почти оглушает восторгом. Кто-то… перечислять можно до бесконечности. Я устал — сколько еще там до афтерпати? Я не вынесу.

Время летит быстро, уж поверьте, гудящая толпа уже набравшихся героев нам продыху не дает. Всех, блять, так и тянет на светскую беседу, даже с мистером популярность a.k.a. некогда вечным Номером два. И он отвечает. Он выглядит… радостным? Довольным? Что с тобой стало за эти недели, Энджи? Ты сам на себя не похож. А может, он и правда рад? Несмотря на все, через что мы проходим, он впервые в жизни получил столько тепла и одобрения. Общественное мнение переменчиво, но другим героям мало что надо доказывать. Кажется, благодаря нашей постановке они просто взглянули на вечного лузера под иным углом и прониклись. Поверили в его изменения. Захотели узнать получше… черт, да кого я обманываю. Эти крысы думают только о паблисити и как попасть на большее количество совместных фотографий.

Мне плохо. Мне физически плохо. Точнее ментально. Тревога пробивает мое сердце, я забываю, как дышать. Мне нужно сбежать. Свалить. Улететь. Будь я девушкой, можно было бы припиздеть про беременность и проторчать хоть весь вечер в туалете, но я… К черту.