5 (1/2)

Капли пота стекают по обнаженному по пояс телу, которое и без того все мокрое, блестит от влаги. Зал пуст, в нем лишь один человек, выпускающий свою жестокость, нервозность, ненависть в отточенных ударах по груше. Руки ни чем не обмотаны, бьет чисто, со всей силой и внутренней яростью, отбивая кости. Так лучше, так правильно, когда с болью, с ощущением, что придает чувство живости. В горле давно пересохло, но это не причина останавливаться. Остановится – сорвется. Ему дали ясно понять, что нуждаются в одиночестве, в пространстве, в гребаной свободе, которую предоставлять никак не желают. А внутри… Внутри переживание копится слишком быстро, активно, хочется избавиться от этого чувства. От всех, что неизвестны и новы. Их ему не прививали, не рассказывали, они пугают, меняют. Раздражение соревнуется с этим чувством страха за чужую жизнь, заполнили пополам, и непонятно, что делать.

Никогда ранее ни о ком не думали так много, не нуждались в присутствии, никто никто не был нужен. Чувство переживания за кого-то слишком новое, непонятное, оно идет откуда-то изнутри, где оказывается что-то есть.

Этого дерзкого омегу, что позволяет себе так много, хочется на мелкие кусочки разорвать собственными руками. Потому что он крутит им, как хочет, высказывает свое мнение, отталкивает, спорит, в конце концов. Это злит неимоверно, но руки держат при себе, как и язык за зубами, ими лишь скрипят. Чонгук его понял, не напирает, как хотелось бы, оставил одного на пару дней, но хочется сорваться с места, чтобы туда, где пахнет покоем, глубоким умиротворением. Туда, где хорошо. Этот омега его словно на поводке держит, дрессирует, контролирует. И Чонгук винит его, не допускает даже мысли, что сам поддается, слушается, все позволяет и спускает с рук. Никак не может уложить в голове, что способен на такое, поэтому скидывает на чужие плечи.

В нем так много всего произошло за последние полтора месяца, что не фильтруется, никак не понимается. Его тянет невозможно сильно, к конкретному человеку, к чертовому омеге, которого и в помине быть не должно было в его жизни. А он вот случился, заманил одним лишь видом, одной фотографией в досье на омег, что должны быть пойманы и проданы. А этот все ещё гуляет, наслаждается свободой, так ещё и просит ее предоставить! Он и так ему ее предоставил, о чем вообще речь? Сейчас одна лишь мысль о том, что он мог быть осквернен чьими-то руками, чьим-то членом, что в той самой комнате грязно толкался бы в него, сводит с ума, приводит в бешенство. Кто-то и трогает его Тэхена – какая-то чушь. Никогда. Ни за что. Это несовместимые вещи. Чонгук уничтожит любого, кто даже подумать о подобном осмелится.

Дверь хлопает, но внимания не привлекает. Альфа в своих мыслях, слишком глубоко, слишком зол. Не видел этого мальчика уже три дня, получает лишь два чертова сообщения утром и вечером о том, что все в порядке. И ему этого мало. Ему хочется присутствовать в жизни, быть рядом.

— Чон, — кто-то зовёт.

Ему хочется отвозить его на учебу, забирать с нее. Хочется увозить домой, к себе, чтобы пропитал каждый уголок квартиры собой, чтобы сам альфа пах им с ног до головы. Чонгуку слишком мало дозволенного, еле держится.

— Чонгук! — громко, с летящей бутылкой воды в спину, которую ловят в момент.

Альфа смотрит на брата, что стоит недалеко, не рискнув подойти ближе, сверлит угрожающим взглядом, недовольным.

— Я, кажется, говорил, что меня не нужно отвлекать, — злость так и льется из него.

— Это важно, — словно и не чувствует вовсе этого уничтожающего взгляда. — Собирайся, тебя ждут.

Чонгук хмурится, пьет «любезно» предоставленную воду, затапливая сахару в горле, но вопросов не задает. Знает прекрасно «кто» и «зачем». Отказать не может, не может не придти, слишком хорошо научен последствиям неповиновения. Поэтому идет в душ, чтобы смыть с себя запах и липкость пота, чтобы переодеться, чтобы после направиться туда, откуда обычно не выходит в хорошем расположении духа.

Их клан Чон отличается особой жестокостью. Во всем. Начиная воспитанием собственных детей, заканчивая отношением к окружающим, особенно к омегам. Дети не знают, что такое любовь родителей, похвала – единственное, что является высшей степенью проявления любви, но ведь она таковой не является, верно? Если ты мягкий, то тебя сделают жестоким, и не важно, каким методом. Пряника нет, есть лишь кнут, кнут, кнут и ещё раз кнут. Здесь ты не получишь ни ласки, ни тепла, ни заботы. Разве что меньше боли, если подаешь надежды. Чонгук подавал всегда и продолжает это делать даже сейчас, когда ему уже за тридцать, а контроль все ещё остаётся. Все ещё отчитывают, как мальчишку, что ничего не стоит, что ничего не может сделать. Этот страх вселяют с самого детства, даже будучи тем самым ребёнком, что отличался своей жестокостью с ранних лет, ты будешь бояться тех, кто выше, кто старше, тех, кто играет огромную роль в воспитании детей чистокровных альф.

Чонгук поднимается по лестнице на второй этаж, где находится глава, чувствует эту нарастающую дрожь, что преследует с самого детства, с тех самых пор, как ты начинаешь понимать хоть что-то в этом мире. Знает, что сильнее, что сам может заставить себя бояться, но установки в голове не позволяют пойти против. Такого его воспитание.

— Господин, — низкий поклон и на колени. — Вы вызывали, я пришел.

Полное послушание.

В кабинете тишина, не пробирается никакой посторонний шум, даже легкий ветер за окном обходит стороной деревья, не позволяя тем стучать по стеклу. Альфа, сидящий на диване, смотрит на свое лучшее творение с некой теплотой, восхищением. Но восхищение это не от того, что Чонгук один из лучших, а от того, что он стоит на коленях.

— Как твои дела, Чонгук? — и уже знают, что требуется отвечать.

— Дела в полном порядке, омеги продаются хорошо, нет никаких проблем, Господин, — глаза в пол.

В ответ лишь качают головой, чтобы понять это – не нужно смотреть на мужчину в возрасте. Знают и так. Чонгук думает не о том, что может произойти с ним. Он думает о самом светлом мальчике, появившемся в его жизни. Боится. Боится за него.

— Поговаривают, — замолкает, наблюдая за реакцией, которой не следует. — Ты стал мягче, ходит много слухов.

Сдержанность, которой его всегда учили, прекрасна, но ее также в последнее время выдрессировал и один самый особенный человек в этом мире.

— Не поделишься? Что из слухов правда, а что нет? Хотелось бы узнать из первых уст, — Чонгуку бы сбежать, зашить рот, никогда не встречать этого омегу.

— Слухи лгут, я полагаю, — кивает сам себе, когда ложь срывается с губ слишком обдумано, решительно. Этот омега заставляет его врать впервые жизни. А за это можно хорошо поплатиться. — Мой характер никак не может стать мягче, я член клана Чон, подающий надежды. Не в моей компетенции меняться, поэтому я лично лишу жизни каждого, кто смеет лгать, — себя в том числе.

— Но ты все ещё не доставил омегу, за которого взялся лично, — собственное сердце пропускает удар. — В чем причина, не расскажешь?

Контроль эмоций – сложная работа, но Чонгук натренирован до идеала. Весь его разум, все тело – всё поддается контролю. Но, когда дело касается омеги, кажется, что невозможно держать себя в руках. Альфа внутри раздражается, бесится. Не нравится ему, не хочет позволять этому человеку даже думать о нем. Внешне Чонгук остаётся спокоен.

— Он оказался не столь привлекательным, как на фотографиях, Господин, — от его привлекательности они здесь все слюнями истекут, за самую огромную сумму продадут, сорвав куш. — Его лицо с недавних пор изуродовано шрамом, такие омеги не подстать нашей организации.

Ложь, после которой хочется вымыть рот с мылом, потому что Тэхен – самое прекрасное, что он когда-либо видел. Его бы спрятать и никому не показывать, заточить в золотой клетке, не выпускать. Он только для Чонгука, только его и ничей больше. Его самая большая одержимость, самый большой страх.

— Раз так говоришь ты, то я поверю, — мужчина не отводит взгляда от склоненной головы ни на секунду. — Ведь ты прекрасно знаешь, что означает ложь у нас, не так ли?

— Да, Господин, — знает, прекрасно знает, и готов к любому наказанию.

Чонгук позволит себе умереть только, если будет знать, что его свет в полной безопасности.

— Я услышал все, что хотел. Свободен.

С колен поднимаются, привычно кланяются и срываются на быстрый шаг, стоит оказаться за дверью. Он больше не может сдерживать свое обещание, ему очень срочно нужно увидеть его.

* * *</p>

Правила дорожного движения нарушаются, но на это глубоко наплевать. Внутри черти что происходит, не поддается описанию. Есть лишь одно единственное желание, четко горящее красным, слишком ясное, его невозможно игнорировать, оно приходит в исполнение. Газ в пол, десять минут времени, и он уже на нужной ему парковке. Сегодня ждать не будет, сделает то, что хочет, в чем нуждается всей глубиной своей сокрытой души.

Альфа выходит из машины и направляется прямо в здание, спешно спускаясь по лестнице от ворот. Хочется увидеть, ощутить, потрогать. Чонгук чертовски сильно нуждается в нем сейчас. Когда это началось? Когда поселилось это острое желание быть с омегой? Когда понял, что тот необходим, как глоток свежего воздуха? Чонгук ответов в себе не находит, потому что не контролировал этот момент, не чувствовал. Все произошло словно по щелчку пальцев, слишком нежданно, не по его желанию. Такое обычно никто не ждёт, это чувство сваливается, как гром среди ясного неба. И если большинство людей это уже проходили, то Чонгук столкнулся с этими чувствами впервые. Он даже не знает, что думать. Они его пугают и одновременно с этим завораживают, притягивают, не позволяют заткнуть себя. От них не убежать.

И хотя бы что-то в этом дне прекрасно, потому что не успевает он подойти к крыльцу, как к нему вылетает его напуганное чудо. Такой до невозможности прекрасный, запретный плод, который хочется испробовать до самой сердцевины. Глазки его расширены, изучают внимательно, слишком удивлены и растеряны.

— Что случилось? — на выдохе, потому что несся к нему. Тэхен бегает глазами по лицу, телу, чувствует, видит, что что-то не так с этим мужчиной. — Тебя было слышно на весь район, — подходит ближе на шаг, отчего-то хочется к нему прикоснуться, пожалеть. — Я даже не стал дожидаться, когда ты подъедешь, — втягивает воздух неудачно, чуть ли не давится им, потому что…

Потому что Чонгук ничего не говорит, не может, нет на это сил у взбешенного альфы. Он осматривает своего мальчика с ног до головы, пуская в сознание пугающие мысли, потому что за его ложь наказание будет слишком серьёзным, и обнимает его. Крепко, со всеми чувствами, втягивает полюбившийся запах и прикрывает глаза, чтобы отгородиться от всего мира, оставшись рядом с тем, кто показал существование души, другого себя. Хочется остаться в этом момента навсегда. Тэхен теряется, смотрит шокированными глазами куда-то за его спину, пытается понять, что могло произойти, что он так срочно приехал, не предупредил, собрался сам искать его по университету, ведь раньше всегда молча ждали, подлавливали у ворот.

Все внутренности словно замирают вместе с сердцем. От чужих объятий странно, непонятно, но определенно точно удивительно. Эти чувства нельзя описать, но его не отталкивают от себя, позволяют забирать тепло, насыщаться им самому. Вбирать в свою душу, скрытую в полном мраке, в холоде.

— Чонгук… — неуверенно кладет руки на лопатки, поглаживая успокаивающе. — Что с тобой? — слышит, как жадно дышат, как ещё крепче сжимают в руках, словно намереваются задавить до смерти. — Мне тяжело дышать, — уже сдавлено.

Поразительно, как рядом с ним не хочется показывать свою силу, всю свою возможную мощь, на которую способны. Даже несмотря на то, что сейчас Чонгук зол, он продолжает контролировать себя, не давит на этого особенного омегу, оберегает. Его обижать нельзя, никакой боли он познать не должен. Тэхен держит на поводке то, что сидит в альфе, не позволяет и шелохнуться, а там и не сопротивляются. Не позволяют и волоску упасть. Чонгук даже представить не может, что сделает, если узнает, увидит, что этого парня, его драгоценное создание, кто-то обижает. Себе не позволяет, что говорить о других?

Он свой клан уничтожит, пожертвует семьей, но не позволит.

Этот омега все ещё особенный. Все ещё его.

Он делает совершенно удивительные вещи, сам не подозревая этого. Меняет мышление настолько сильно, что никогда бы ранее не подумали, что осмелятся солгать главе, допустить мысль о его смерти. В него вбивали эти установки годами, он испытывает дрожь перед ним, но обещает убить, если обидят омегу. Всего лишь какого-то омегу, которые по природе своей ничего не стоят, ничего из себя не представляют. Чонгук за одного такого готов горы свернуть.

— Мне хочется уничтожить всех вокруг, сжечь этот мир дотла, — сквозь зубы. — Я ничего не могу сделать с этой рвущейся наружу яростью, ее так много, что невозможно контролировать, — отстраняется, заглядывает в глаза. — Но ты умеешь… у тебя получается сдерживать ее, и я… — выдыхает, стоит омеги коснуться щеки, огладить большим пальцем. — Я не знаю, как ты это делаешь.

Впервые в своей жизни Чонгуку хочется разделить с кем-то эти сжирающие его изнутри отрицательные эмоции, впервые в жизни он приехал к кому-то, чтобы просто поделиться, чтобы оказали поддержку и помощь. Он впервые выбрал омегу ради душевного покоя, а не ради причинения ему боли, не ради собственного физического желания. Сейчас ему необходим лишь один единственный и не важно, что тот предложит, не важно, что будут делать, это не имеет никакого значения, лишь бы рядом с ним.

Чонгук сам себя не узнает.

Никогда даже и не знал, что нужен всего лишь один человек, чтобы усмирить себя, своего демона, сидящего внутри, этого монстра, уничтожающего любого, кто попадет под руку. И приехал же изначально с другой целью, хотел защитить, увезти, спрятать, а получилось, что смог взять под контроль желания, усмирил себя. Тьма перед глазами рассеялась.

— Хорошо, — кивает, наблюдая как к руке сами тянутся, прижимаются крепче, и ее не смеют убрать, лишить тепла, которого, очевидно, никогда не получали. — Сделаем так, — зачем-то говорит шепотом, чтобы их никто не услышал, чтобы эти слова остались лишь между ними. — Сейчас я вернусь на пару, — чувствует чужое напряжение после слов. — Заберу свои вещи и вернусь к тебе, — заглядывает в глаза, что сегодня совершенно иные, что-то в них не так. Там на дне что-то кардинально изменилось, перевернулось с ног на голову. Или же с головы на ноги. Тэхен уверен, что в случае с этим альфой, как раз второй вариант будет лучше. — Ты за мной не иди, вернись в машину, — кладет вторую руку на все ещё тяжело вздымающуюся, широкую грудь, осторожно подталкивая назад, но за ту крепко хватаются, не позволяя отстраниться. — Чонгук… — вкладывают в чужое имя тепло, с которым его, вероятно, никогда не произносили. — Я не вру тебе. Это займет буквально пять минут, мне нужно забрать свои вещи, ладно? — вскидывает брови, чуть наклоняя голову. — Потом я сяду к тебе в машину и мы поедем до меня, идет? Там больше моего запаха, особенно в моей комнате, — Тэхен в тысячный раз удивляется тому, как у него получается найти подход к тому, кого боялся встретить на своем пути, кто пускал по телу неконтролируемую дрожь, вселял ужас. — А сейчас, — все-таки отходит на шаг, стягивает с себя толстовку, под которой водолазка, и отдает ее альфе. — Возьми ее и иди в машину.

Чонгук сжимает вещь до побеления костяшек, наблюдает за тем, как омега медленно отдаляется, не рискуя делать резкие движения, и поражается тому, как этот мальчик умудряется справляться с тем, что внутри сидит, скалится вечно, зубами клацает. На Тэхена больше не клацает. Его приручили, говорят то, что желают услышать, интонация голоса хорошо подобрана, каждое действие правильное. Тэхен словно читает его, как открытую книгу, чувствует слишком хорошо. Чонгук не устает им восхищаться, не перестает слушаться… Верит, возвращается в машину, там стягивает с себя пальто, кидает на заднее сидение, следом рубашку, чтобы надеть на себя чужую вещь, чтобы ощутить запах на собственном теле. На омеге толстовка висела, а ему в самый раз, что поражает. Настолько его мальчик хрупкий, маленький, его лишь защищать, ласкать, а обижать нельзя ни в коем случае.

Кто обидит – лишится жизни. И Чонгук не шутит совершенно. Потому что готов рвать глотки зубами. Откуда эта одержимость?

Нога нервозно дёргается, когда проходит три минуты, а омеги все ещё нет. Дыхание тяжелеет вновь, когда проходят обещанные пять. Но Чонгук сидит на месте, потому что ему сказали, что не врут. Верит на слово. Тэхену требуется почти десять минут, чтобы решить свои дела и снова появиться в поле зрения, заставив все внутренности трепетать. Его альфа внутри растекается лужей, готов подчиняться, выполнять любой приказ, каким бы тот ни был. Потому что этот омега голову кружит, поселился там, где бьется, под грудной клеткой, под чернотой, которой залито то самое, все же существующее. Тэхен обходит чужие машины и направляется прямо к нему, больше не замирает, совсем не трясется, не нервничает. Он садится на переднее пассажирское уверенно, со знанием действий. А Чонгук снова ловит себя на мысли, что он донельзя правильно смотрится в его машине, на этом сидении рядом с водительским, рядом с ним. Тэхен по сравнению с ним действительно весьма мал, в два раза меньше и на голову ниже, хрупкий, нежный. Коснешься – треснет и рассыплется.

Никто больше не сядет на это место. Чонгук его теперь только для него будет оставлять.

— Прости, — поворачивается к альфе и замирает, увидев на нем свою одежду. — Тебе очень хорошо так, — улыбается легко. — В свободной одежде, — кивает на собственную толстовку. — Мне пришлось разбираться с преподавателем, но это не страшно, — продолжает начатое. — Теперь можем ехать.

И Тэхен не знает, что творит. Не понимает, почему предложил этот вариант, почему вообще вышел к нему, почему жалеет, почему… Как много чертовых «почему». Он совершенно ничего не понимает. Но Чонгук выглядит слишком… слишком нуждающимся в поддержке. В нем. Когда он только услышал рев чужой машины, в сердце что-то екнуло, подсказало, чьей именно машины звук, и не ошиблось. Потому что успел увидеть этого мужчину через окно, пока бежал по лестнице вниз. Вид его не предвещал ничего хорошего. Но таким он не был никогда, настолько растерянным, словно ничего не понимает, ни где находится, ни куда спешит, по нему легко читалось раздражение, усталость от всего на свете, желание сделать что-то ужасное. Читалась необходимость в человеке. И как неудивительно, что им является сам Тэхен.

Он словно на инстинктах говорил с ним, прикасался, успокаивал. Не отдавал отчета тому, что делал, но четко осознавал, что не боится оставаться с ним наедине, что не испытывает ни малейшего страха перед альфой. Чонгук действительно не тревожил его, дал отдохнуть от его присутствия, и Тэхен даже уверен, что тот смог бы продержаться ещё столько же, если бы не это что-то , что вывело его из себя. Чонгук приехал к нему за поддержкой, за помощью, чего сам альфа не признает. А он ведь, Тэхен, не бесчеловечный, не бесчувственный, чтобы, услышав молчаливый крик о помощи, не оказать ее, эту помощь.

Рядом с ним сегодня комфортно, нет никаких отталкивающих эмоций. Есть переживание и желание помочь. Тэхен к нему такого ещё не чувствовал, но сейчас… Сейчас ему от чего-то самому хочется быть рядом. И эти мысли в какой-то степени пугают, они совершенно новые, чистые, взялись непонятно откуда, на пустом месте словно. Их не отгоняют, прячут поглубже, потому что сейчас есть возможность накрыть большим количеством новых.

Альфа ничего не говорит, пока они едут до дома, лишь жадно дышит и крепко сжимает руль одной рукой, пока вторая сжимается и разжимается в кулак, опираясь локтем о дверцу. И не то чтобы это странно, но… Чонгук даже не смотрит на него. Вот это действительно удивительно. Поэтому Тэхен наблюдает за ним сам, разглядывает откровенно, <s>любуется</s> изучает отточенные, взрослые черты лица, пытается понять, прочувствовать, но ничего не получается. Как и всегда. Ему хочется узнать, что такого произошло, что Чонгук сумел сдержать себя в руках где-то там, но не смог за пределами, приехав к нему. Альфа выглядит действительно разозленным…

…но не тем, кто причинит ему боль.

— Заедем в магазин? — у Тэхена назревает план.

Не сказать, конечно, что это прям план, скорее пользование чужим имуществом. Тэхену очень неудобно ездить в магазин и закупаться продуктами без отца. То есть… Будь у него машина, то, конечно, он бы давно купил все необходимое, съездив в нормальный супермаркет. А ещё дома без отца одиноко… Тэхен большую часть времени всегда был дома один, но знание того, что вечером никто не приедет с работы, заставляет чувствовать одиночество более отчетливо. Да и ужин на одного готовить не совсем удобно.

— Нет, — как отрезал. Повисает тишина, нет совершенно никакой реакции на отказ, потому он кидает взгляд на омегу, который сам смотрит на него, выжидает. Смотрит решительно, уверенно, даже как-то строго, сурово. Чонгук бы подумал, что этот взгляд ему очень нравится, но сделает это позже, когда в голове будет меньше мыслей, заставляющих злиться — Зачем? — выдыхает.

Сдается ему. Снова. Он делает это с каждым разом все чаще и чаще.

— За продуктами, — словно и не было этого злобного «нет». — Буду готовить ужин, а ты мне помогать.

Чонгук хмурится, не отводя взгляда от дороги. Что это за «помогать» такое? Омега словно насмехается над ним.

— Это занятие не для альф, — говорит на полном серьезе, совсем позабыв, какой его омега.

И Тэхен недоволен этим ответом, очень. Его безумно раздражает каждый раз, когда Чонгук делит все, что только можно на «для омег» и «для альф». Эти его установки до невозможности неправильные, хочется встряхнуть чужую голову, чтобы все по местам встало, чтобы понял уже, наконец, что нет никакого разделения на омег и альф.