XIX-I Исповедь мятежницы (1/2)

Наступило тоскливое субботнее утро, принесшее с собой запредельный страх. Джинни никогда не знала, что можно так бояться своих знакомых — настолько, что было невыносимо находиться в сознании. Первое воспоминание о запланированной в Хогсмиде встрече повергло ее в пучину непереносимого ужаса — если чувство нависшей над ней неизбежности можно было связать с диким ужасом.

Джинни боялась встать с кровати. Ей даже на какое-то время показалось, будто ее ноги приросли к постели, и она больше никогда не сможет пошевелиться. Но это был самообман — средство, способное скрыть куда более нестерпимые переживания.

Она не знала, чего, в сущности, боится. Руфус Скримджер был чрезвычайно эмпатичным собеседником и, невзирая на некоторые заковыристые особенности своего характера, всегда соблюдал такт. Он не набросился бы на нее с криком и обвинениями, как порой это делала ее мать, если бы она поведала ему полную историю своего общения с Томом Реддлом. Более того — он наверняка остался бы безмятежным, даже если бы она выдала ему тайну их продолжающихся встреч. Быть может, в этом не было ничего предосудительного: все люди ищут близости. Да только вот она нашла ее с человеком из другой эпохи, и, что хуже всего, он был убийцей. Нет, наверное, она была не одна такая. Теплые дружеские чувства, как и любовь, — не наш сознательный выбор. Он давал ей то, в чем она так сильно нуждалась и чего ей не мог дать больше никто. А она давала ему то, чего ей не хотелось давать никому другому. Мучитель и убийца, террорист — и она, пятнадцатилетняя девушка, повзрослевшая слишком рано. В этом сочетании, должно быть, была скрыта какая-то неординарная ирония. А то, что она планировала сделать? Рассказать обо всем Министру Магии, который тоже в ее жизни был не последним человеком? Быть может, даже вторым. Быть может, даже первым.

Ей не хотелось размышлять на все эти темы, в особенности — на тему собственной нравственности, но мысли сами лезли в ее голову. В раздражении одеваясь, она думала о том, что больна, что с ней определенно что-то не так. Вокруг нее были десятки, а то и сотни других людей, а она выбрала именно Тома. Вокруг нее было множество различных девушек и парней, с которыми можно было поговорить по душам, а ей хотелось говорить именно со Скримджером. У нее было так много братьев, а больше всех она любила именно Перси.

С утра она не получала никаких новых писем, а это означало только одно — вечерняя договоренность в силе. Они пересекутся неподалеку от «Сладкого Королевства» и скроются от посторонних глаз в одной из сдающихся в аренду комнатушек. Он не будет собой — для отвода подозрений. А она собой будет — и дай Бог, никто не донесет ее матушке о том, что по выходным она ныряет в секретную темень деревенских домиков с незнакомыми мужчинами.

На обледенелом крыльце замка Джинни до боли прикусила губу, вспомнив статью Риты Скиттер. Это несправедливо, подумала она. Почему я должна расплачиваться за то, что случилось не по моей вине? Я никому не хотела вреда — я просто мечтала о друге. Мне было одиннадцать лет, и я не умела справляться с собственными эмоциями. Я была влюблена в Гарри Поттера и не знала, что с этой влюбленностью делать, и как мне себя с ним вести. Но я не доверчивая дура, и я совсем не грязна.

Но внутри нее все равно гнездилось мерзкое ощущение, что произошло что-то, от чего она никогда не сможет отмыться.

Впереди, у витиеватой тропинки, бегущей к подножию пологого холма, усыпанного хрустящим снегом, маячили распахнутые ворота. Выход к мёрзлой, но все ещё вкусно пахнущей деревеньке. По узкой тропинке, огороженной с обеих сторон высокими сугробами — доходящими Джинни до колен, — шли другие студенты, предвкушающие чудесные запахи местных магазинов. Затеряться среди них нетрудно, быть не на виду — куда сложнее, поскольку все всё видят. Войди с толпой внутрь «Сладкого Королевства» — и о тебе никто не вспомнит. Пойди в неизвестном направлении с незнакомым мужчиной — и к вечеру о тебе будут говорить все.

А до Макгонагалл или Дамблдора донесут, что незнакомец мог быть Пожирателем Смерти, тревожно подумала Джинни.

Миновав ворота, девушка ускорила шаг. Погода была безветренная, щадящая, и мороз почти не щипал кожу. Спереди и сзади шли одни младшекурсники.

Возможно, пронесёт, понадеялась Джинни.

Хогсмид, как и в былые дни, встречал их сладким ароматом выпечки и дымящимися трубами. По Главной улице бродило не много людей; поспешно открывались и захлопывались двери домов.

У «Сладкого Королевства» уже толпились третьекурсники, завороженно созерцая витрину и о чем-то споря. Чуть поодаль в сером пальто стоял какой-то мужчина лет тридцати пяти. Джинни прищурила взгляд: его серо-зеленые глаза неотрывно следили за ней. Наконец неизвестный бесшумно рассмеялся. Сомнений быть не могло — это был временный облик Скримджера.

Когда она настигла его, обойдя шумящих третьекурсников, он едва слышно шепнул:

— Пойдемте в дом слева. Я отсыпал его владельцам мешочек галеонов, чтобы они пошли куда-нибудь погулять. Сдающиеся комнаты у «Кабаньей Головы» могут быть слишком опасными.

Он повел ее к соседнему одноэтажному зданию, из трубы которого также валил сероватый дым.

Внутри было тихо. Все комнаты были заперты — доступной оказалась только светлая гостиная. Джинни, неуверенно озираясь, опустилась на диван, обитый зеленым ворсом. Через несколько секунд она в изумлении спросила:

— И они согласились?

Министр Магии сел в одно из кресел напротив и, хмыкнув, ответил:

— Мешочек был приличного размера.

Он обернулся ко входу и, вынув волшебную палочку, весело произнес:

— Забудь.

Вновь повернувшись к Джинни, он довольно разъяснил:

— И никто нас не видел.

Из девушки вырвался нервный смех. С самого пробуждения тревожиться из-за столь легко разрешимой мелочи!

Заметив напряжённость собеседницы, Скримджер пораженно спросил:

— В школе вам не говорили об этом простом заклинании? Да, им нельзя злоупотреблять, но в исключительных случаях…

— Это страшно. Любой может потереть твои воспоминания. А что, если минуту назад тебе было сказано нечто очень важное?

— Сказавший забудет о том, что сказал, и скажет ещё раз, — мужчина улыбнулся. — Если это действительно что-то важное.

Джинни откинулась на спинку дивана и ещё раз оглядела чужую гостиную. У просторного деревянного окна стоял черный письменный стол, на котором лежали собранные за неделю выпуски «Ежедневного Пророка». Чуть подальше, отделенная аркой, сверкала чистотой зелено-белая кухня. На полу — недалеко от входа — в огромном цветочном горшке стояла невысокая пальма.

— Вас что-то тревожит? — заметив непреходящее смятение Джинни, деликатно поинтересовался Руфус Скримджер.

— Да, — девушка как будто этого вопроса и ждала. — Я чувствую себя преступницей.

— Почему?

Джинни не рискнула взглянуть на реакцию мужчины; вместо этого она закрыла лицо волосами и жалобно пролепетала:

— Я не раскаиваюсь искренне в том, что произошло на первом курсе. В глубине души я благодарна за то, что было. Том Реддл был лучшим человеком, которого я знала. Лучшим для меня. Меня никто так сильно не любил, как он. Никто мною так сильно не интересовался. Я знаю, кто он и что он сделал, но мне плевать. Ни один так называемый святоша не сделал для меня столько, сколько сделал Том. Он был со мной так добр… Я понимаю, что, быть может, это глупо, неправильно, и в высшей степени эгоистично. Да, я такая — я лащусь к тому, кто меня кормит и гладит, — и что? Раз он дарил мне поглаживания — значит, не был уж таким законченным монстром. Я не могу… — в конечном итоге она затряслась в рыданиях.

Руфус Скримджер в нерешительности сжал штанину своих чёрных брюк. Подходить или не подходить? Внутреннее чутье подсказало ему, что лучше остаться на месте — прикосновения излишни и могут быть вредны.

— Я ни в коем случае не осуждаю ваши чувства, Джинни. Никто не имеет права их осуждать. Я верю вам. Только вы двое знаете, что на самом деле происходило между вами. Ваша привязанность к Тому Реддлу не делает вас преступницей. Я охотно верю…

— Но затем он правда меня предал, — Джинни попыталась прекратить плакать, но лишь ещё сильнее стала содрогаться от слёз. — Оставил там, внизу, в том мокром месте… Я не могла поверить в то, что он все время мне врал. За те несколько месяцев мы стали так близки… Меня никто не понимал так, как он… Я не смирилась… И когда мне под руку подвернулся уцелевший маховик времени, я отправилась в прошлое за ответами… Я хотела его увидеть, поговорить с ним… Окончательно убедиться, показалось мне или нет…

Она отвернулась и уткнулась носом в спинку дивана — совсем как маленький безутешный ребёнок. Руфус Скримджер, плюнув на все предосторожности и приличия, хотел было уже подойти, чтобы ее приобнять, но Джинни выставила руку вперёд, показывая, что хочет сохранить дистанцию.

— Не надо… Станет ещё хуже… Простите…

Министр Магии все равно поднялся — и в глубокой задумчивости прошел за кресло.

— Вы сказали об уцелевшем маховике… Вы путешествовали недавно?

Девушка безмолвно кивнула, не оборачиваясь.

— Я восхищаюсь вашей отвагой, Джинни. Мало кто решается на такое, — сказал он серьезно.

Девушка повернулась к нему, убрав волосы с раскрасневшегося лица, — и тут же вновь попыталась спрятаться за ними, сообразив, как жалко выглядит.

— Скажите, Джинни, дома вам запрещали плакать? — спросил он ровным уважительным голосом, кладя руки поверх кресла.

Девушка притихла и осторожно — на пробу — заправила одну прядь за ухо.

— Когда как. Я была проблемным ребёнком в этом плане — мне ничего не стоило расплакаться после безобидной шутки одного из братьев. Мне не нравилось положение младшей в семье. Мне было стыдно ходить в старой школьной форме. Я придавала этому слишком большое значение; мне казалось, что я не такая, как остальные девочки. Из-за своего внешнего вида, я имею в виду. Зачем я это все рассказываю? — она еще раз всхлипнула и отвернулась к окну. — Тому тоже было неловко — он мне так тогда сказал. Над ним зло насмехались однокурсники.

Министр Магии молчал, потупив взгляд. Он терпеливо ждал, когда Джинни перейдет к самому главному.

— На самом деле больше всего я надеялась, что он мне даст совет, как понравиться Гарри. Так как я была чересчур обидчивой и ранимой в семье, мне было трудно просить совета у братьев. Я боялась, что они начнут меня дразнить еще сильнее, — на мгновение она притихла, а затем продолжила: — Гарри был для меня очень важен. Еще до того, как я в первый раз встретила его, я стала мечтать, что он влюбится в меня. Я представляла, как он приглашает меня на школьный бал, о котором так часто говорил Билл. Я не знаю, для чего я это делала…

— Это было нормальным для вашего тогдашнего возраста, Джинни. Для раннего пубертата — тем более. Вам даже не столько требовалось мечтать о мистере Поттере, сколько о некоей идеальной фигуре возлюбленного. Я не психолог, но мне кажется, что так формируется представление о любви и о том, каким должен быть избранник. Эту стадию — влюбленности в мечту — проходят если не все, то большинство.

Джинни посмотрела на Руфуса Скримджера каким-то особенным робким взглядом и утомлённо опустила плечи. Он глядел на нее в ответ, не предпринимая никаких лишних действий.

— Я корила себя за это время от времени до сегодняшнего дня. Гарри, видимо, ни о ком не мечтал. Нет, — ее голос внезапно стал выше. — Он встречался с Чжоу Чанг, но… Это были обычные отношения, понимаете?

Мужчина кивнул.

— Он шарахался от меня — значит, не переживал ничего подобного. Мы склонны бояться того, чего не понимаем. Так я… не знала, как вести себя с мальчиками, в кого они вообще влюбляются… ну, и решила спросить у Тома.

Министр Магии подался вперед, рассеянно проведя левой рукой по приятной на ощупь спинке кресла.

— И что он вам сказал? — хрипловатым голосом спросил мужчина.

— Что все по-разному. Затем он вскользь поинтересовался, что из себя представляет Гарри. Я выдала ему о своей мечте абсолютно всё, надеясь, что он поможет… Но Том после моих описаний стал менее разговорчив, даже угрюм.

Руфус Скримджер опустился в затисканное им кресло и наклонился вперед, уперев свои локти в колени. Джинни интуитивно подвинулась к краю дивана, чтобы лучше слышать собеседника.

— Это же был не Том Реддл, я правильно понимаю? Вы сталкивались с настоящим Томом — там, в прошлом?

— Как мне сказали, это было воссоздание его образа в дневнике. Он заколдовал страницы таким образом, что любой, кто написал бы что-то в дневнике, получил бы от него ответ. Точнее, не от него, а от его образа… — Джинни перешла на доверительный шёпот.

— Какая необычная магия для школьника. Воссоздание образа… — мужчина легонько ударил пальцем себя по губам и расплылся в какой-то странной, искривленно-горестной улыбке. Выдержав паузу, в ходе которой эта улыбка претерпела метаморфозы — стала жёлчно-страдальческой, Руфус Скримджер сквозь зубы процедил: — Как бы это не был крестраж. Будь я проклят, если это он.

— Что это? — испуг завладел Джинни; она нервно сглотнула и вжалась сильнее в диван.

Руфус Скримджер взглянул на нее, судорожно соображая: распространять информацию о тёмной магии такого рода студентам было строго воспрещено.

— Хотя ладно, — сдавшись, покачал головой мужчина и опять усмехнулся. — Вы не то что слышали о нем, вы с ним столкнулись. Куда уж хуже? Неведение служит благословением только для тех, кто в самом деле не имеет ни малейшего представления о предмете, который надобно прятать за семью печатями. Но если дело касается тех, кто с предметом столкнулся непосредственно, неведение превращается в надругательство над ними. Крестраж, моя милая, — осколок души, заключённый в любой предмет. Дневник, похоже, был тем самым вместилищем осколка. И, если предположение верно, одним из таких вместилищ. Иначе я не приложу ума, как этот тер… прошу меня простить — ваш знакомый до сих пор остается в живых. Убивающее в полную силу отрикошетило от маленького Гарри Поттера — по законам физики Тот-Кого-Нельзя-Называть должен был пасть замертво в тот же миг. Но, как мы знаем, он не умер. Что наводит на мысль о том, что ранее он расколол-таки свою душу на части.

— Тот-Кого-Нельзя-Называть — не мой знакомый! — неожиданно вспылила девушка. — Том никогда не был таким кровожадным!

— А вот одна из частиц его души была, — честно ответил ей Министр Магии. — Вы замечали, как порой два противоположных импульса тянут вас в разные стороны? Как какая-то часть вашего Я кажется вам незнакомой и чуждой? Как гнев смешивается с благодарностью, неприязнь с признанием, а ненависть — с любовью?

— Очень редко. Но, признаю, было. Происхождение некоторых своих реакций затруднялась отследить, и это меня пугало.

— Диссоциация — лёгкая форма такого разделения. Человеку трудно вынести какую-то свою склонность, и он отстраняется от нее. Во время создания крестражей волшебник не просто отделяет от себя какую-то часть души. Процесс отделения неравномерен. Это, скорее, похоже на кромсание личности. Разные черты отплывают к разным берегам. Если до того было какое-то равновесие — вспыльчивость уравновешивалась высоким уровнем эмпатии, — то после они отсекаются друг от друга, будто бы ударом топора. Происходит отпочковывание. Вспыльчивый и сострадательный — больше не один и тот же человек, а два. Так что тут вы, несомненно, правы. Это не ваш знакомый. Это его отколовшаяся часть. Неудивительно, что вы его не узнаете. Я больше чем уверен, что до ритуала разделения его черты гармонично уравновешивали друг друга.

— Нет! Нет! — глаза Джинни испуганно забегали по комнате. Она в отчаянии стала хватать ртом воздух. — Ритуалы… Он читал книгу про ритуалы… Я чувствовала, что что-то не так… Я среагировала… Но он меня убедил, что они — сущий пустяк… Я не должна была ему верить…

Она снова заплакала навзрыд, прикрывая лицо руками. Руфус Скримджер осознал, что тут уж точно нельзя оставаться в стороне — он аккуратно дотянулся до собеседницы и перехватил ее правую руку. Взяв ее вздрагивающую ладонь в свою, он утешающе произнес:

— Вы ни в чем не виноваты. Это выше человеческих возможностей — предвидеть… Но что за книга? И мы не разобрались, что подтолкнуло его к такому ужасному шагу. Джинни, — он ласково провел большим пальцем по ее ладони.

Девушка, продолжая плакать, подняла на мужчину воспалённый взгляд.

— Я помню оттуда ритуал отделения энергий — и больше ничего, — еле-еле выговорила она.

— Слишком безвредный, чтобы быть помещенным в одну книгу с ритуалом раскола души, — Министр Магии отрицательно покачал головой. — Это не та книга.

В опустошенном взоре Джинни мелькнула надежда.