XV-I Huşu içinde titreme! (1/2)

Гарри снился вход в подземелье, обнесенный с трёх сторон грудой грубых камней. Некоторые из них были расколоты напополам; остальные были покрыты серой пылью, являвшей собой измельчённые до неузнаваемости отколовшиеся кусочки этих же самых камней. Рядом с этим странным сооружением на ветру трепыхалась сухая трава. Горячий ветер пустыни вздымал в воздух песок и ударял им приросшие к месту ноги потрясённого юноши.

Гарри боялся смотреть туда, вниз, вглубь. Начинавшиеся в нескольких сантиметрах от земли откосные ступеньки, казавшиеся такими хрупкими и узкими, такими ненадежными, очень быстро начинали утопать в безбрежной могильной тьме. Свет в подземелье не горел. Конца спуска не было видно. И, тем не менее, юноше было интересно, что было в этом подземелье, расположенном посреди жаркой пустыни, забытой людьми. Интересно — и вместе с тем страшно.

Гарри обернулся в поисках какой-то подсказки — возможно, указателя или таблички, — и увидел сидящего на песке смуглолицего старика, окутанного в бедные, но опрятные лохмотья. Он сидел босиком, скрестив ноги перед собой. Ладони его касались земли. Короткие белоснежные волосы трепал жгучий ветер, но песок, поднимаемый им ввысь, не касался кожи старика. Человек в лохмотьях смотрел на Гарри неотрывно, каким-то тяжёлым выжидательным взглядом. Возможно, он ждал, когда юноша наконец задаст самый главный вопрос.

— Что находится на дне? — глупо спросил Гарри, даже не поздоровавшись. Ему казалось, что старик привык к такому обращению; быть может, он сидел здесь уже не первый день, отвечая на лишенные смысла вопросы недалёких путников.

— Скоро здесь пророют шахту и установят лифт, — неожиданно ответил неизвестный, сохраняя абсолютно серьезное выражение лица. — И тогда спуск будет занимать всего лишь десять минут, а не десять часов, как сейчас. Людям больше не придется спускаться в колючей, выпускающей шипы темноте, без света и еды. Паломники смогут воздавать молитвы своему божеству, не рискуя жизнью.

Гарри вновь взглянул на квадратную чернеющую дыру, извергающую холод, и сглотнул. Одновременно с разбуженным внутри него уважением к преданности, граничащей с самоотречением, этих верующих людей, в нем проснулось глубокое к ним сострадание. Зачем им было спускаться так долго, не зная отдыха и не имея права на малейшую ошибку — иначе можно было полететь кубарем вниз, если можно было воздавать молитвы божеству тут, наверху, в этой же пустыне? К чему был такой сложный ритуал? До священного дна — целых десять часов изнуряющего спуска по рушащимся изгибающимся ступеням! На такое путешествие не каждый решится при свете факелов или даже ламп, а тут — в кромешной темноте!

Гарри взглянул на старика и признательно улыбнулся. Совершенно не зная этого человека, он разделил с ним его надежды и радость. Сокращение спуска всего до десяти минут! Грудь распирало от внезапно нахлынувшего ощущения полета.

Но он не успел сказать что-либо еще неизвестному. В ту же секунду он ощутил под собой каменный пол и поежился: в подземелье стоял собачий холод. Неряшливые серые стены освещались непримечательными светильниками в форме полумесяца. Впрочем, света было достаточно.

Гарри понял, что это было то самое дно, за которым так старательно шли все те самоотверженные люди. Он осмотрелся по сторонам. Его взгляд сразу же привлекла громадных размеров статуя, высеченная из черного камня. Размытые черты лица, не очерченная форма рук, грубо сцепленные между собой ноги. Единственная выразительная деталь — впечатляющая высота, от которой кружилась голова.

Гарри несколько секунд смотрел на статую, а затем, горько усмехнувшись, опустил голову. И это все? И ради этого стоило проделывать такой длинный и трудный путь, изводить себя, надрываться? Для половины паломников — Гарри был уверен — этот спуск был смертельным. Они так и умерли на тех залитых сырым мраком ступенях. Кому повезло — с видом на холодную непроницаемую статую, которая на самом деле молитв не слышит.

Гарри с горечью и ненавистью сжал кулаки. Оно не стоило того. Совсем не стоило.

Как только осознание этого факта заполнило всю его голову, Гарри увидел неотзывчивый, берущийся рябью мрак снова. На этот раз он был непонятно где, а перед ним, паря в воздухе, застыло чье-то тело — точнее, то, что от него осталось. Руки и ноги отсутствовали, а белесая кожа туловища была покрыта бледно-алыми пятнами. Эти пятна заменяли трупу и глазницы.

Сириус! крик узнавания вырвался из груди юноши.

В следующее мгновение он проснулся и, резко поднявшись, схватил сам себя за колени.

Почему ты мне снишься, Сириус? Я хочу быть на твоем месте или рядом с тобой? Что было бы, если бы мы поменялись местами? Представляешь, ты бы жил, а я был бы мертв… А я бы не чувствовал… Не переживал бы о будущем, поскольку у меня бы будущего не было.

Гарри знал, что является ничтожеством. Там, у входа в Гостиную Гриффиндора, выслушивая визгливые откровения Пивза, он думал именно об этом. Ему никогда не стать героем. И даже более — он им никогда и не был. Все вокруг — преподаватели, друзья — ему нещадно врали. Они не видели, не чувствовали его изнутри. Им была доступна лишь его оболочка, зигзагообразный шрам на лбу — фальшивая метка победителя. Но они и представить себе не могли, что на самом деле внутри него нет того мужества, которого все они от него ожидают, нет тех пробивных сил и сколько-нибудь удовлетворительных способностей.

Ему никогда не скинуть голову со злодейских плеч. Никогда не заслужить чью-либо любовь. И чем больше окружающие видели в нем героя, тем больше он убеждался в том, что героем не является. Выходило, что он обманывал их всех. Когда они узнают правду, они от него отвернутся.

Пасмурный свет уже пробивался сквозь серые окна. Начинался новый учебный день. Гарри словил себя на мысли, что никогда прежде не хотел перестать быть собой так сильно.

За завтраком он вновь посмотрел на Джинни. Со стороны она казалась спокойной и уверенной в себе. Она неспешно накалывала на вилку салат, наслаждаясь каждым кусочком и каждым мгновением. Да, она не улыбалась и о чем-то думала. Но весь ее облик излучал спокойствие — значит, она была спокойной.

Когда-то, по ошибке приняв меня за героя, ты побежала за вагоном, в котором я ехал, восхищенно глядя вслед. Теперь же, узнав правду, ты бы никогда больше так не поступила. Или, быть может, ты уже ее знаешь и думаешь: я хочу кого-то покруче, чем Гарри, который меня намеренно обманул, чтоб я побежала за поездом, в котором он ехал, и подарила ему пусть короткую, но полную блаженства минуту счастья от осознания, что его кто-то любит и ценит… Он обманул меня, как и других, пытаясь купить мое благорасположение подвигом, который он якобы совершил. Но это был тщательно продуманный миф. На самом деле он его не совершал — как может победить темного мага годовалый ребёнок? Так просто совпали обстоятельства. Они создали видимость его героизма. Я тебя презираю, Гарри. Ты знал, что всех обманываешь, но ничего не сделал для того, чтобы перестать быть обманщиком. Более того: ты с радостью одномесячного щенка натягивал на себя маску героя еще сильнее, где ни попадя, желая получить долгожданную любовь притворством. Теперь, когда я знаю правду, я не хочу даже смотреть в твою сторону. Ты используешь людей. Мне противно сидеть с тобой за одним столом.

Но тут Джинни ощутила на себе его пристальный взгляд и посмотрела на него в ответ — так же спокойно и открыто, как прежде.

Значит, она еще ни о чем не догадалась. Или — что еще хуже — ей меня просто жаль.

И он отвернулся от нее, боясь, что она прочитает в его глазах страх и догадается обо всем уже по нему.

Рон, сидящий где-то в стороне, но непременно не слишком далеко, на свой привычный манер сердито пробубнил: «Черт бы его побрал, опять совмещенные пары по Защите от Темных Искусств с этими змеями!».

— Не может быть! — выдохнула Гермиона с дрожью в теле.

Гарри поднял на нее взгляд. В руках она держала свежий выпуск «Ежедневного Пророка».

— Что? — апатично спросил юноша.

— Геллерт Грин-де-Вальд убит… Посмотри, — девушка протянула ему газету.

Заголовок передовицы гласил: «Темный Маг был убит в собственной тюрьме». Фраза звучала так, якобы волшебник погиб в своем доме, в утренний час, ненасильственной смертью, и его остывающее тело нашёл кто-либо из близких родственников или служанка. Что-то больно ёкнуло в сердце Гарри: когда-то и его смерть будет описана в газете точно так же.

«Власти Магической Австрии сообщили об убийстве Геллерта Грин-де-Вальда, отбывающего пожизненный срок в Нурменгарде, тюрьме, возведенной им же самим для своих идейных противников. Пожилой мужчина был найден мёртвым на рассвете, когда один из надсмотрщиков, удивившийся странной тишине, повисшей в камере Темного Мага, решил войти вовнутрь.

Было ли это убийство — пока не доказано. В качестве доказательств этой версии пока выступают лишь только показания самих надсмотрщиков, утверждающих, что имеют серьезные провалы в памяти.

Правительство Магической Австрии пока не выдвинуло никаких обвинений. Рядовые австрийцы отнеслись к этой новости безразлично».

И внизу, под статьей, стояла подпись: Эдвард Лимус, репортер.

Не успел Гарри оторвать от газеты взгляд, как сверху упала маленькая записка розоватого оттенка. Юноша прочитал: «Гарри, приходи этим вечером в мой кабинет. Нам нужно поговорить. А. Д.».

— Что там? — спросила Гермиона.

— Дамблдор. Хочет поговорить, — ответил с изрядной долей сухости юноша.

— О Боже! Ты думаешь, о нем? — возбужденно выдохнула девушка, наклоняясь поближе к Гарри.

— Я ничего не думаю, — грубо — возможно, от усталости, — ответил юноша.

Гермиона поникла и рассеянно уставилась в недоеденный салат. Они и так с Роном стали друг другу чужими. Потерять еще Гарри она была не готова.

Джинни, в руки которой попал «Ежедневный Пророк», резво пробежалась по статье и сказала:

— Теперь мне все понятно.

— Что? — удивленно спросила Гермиона, поворачиваясь к девушке.

— У Руфуса Скримджера началась не самая светлая полоса в жизни, — немного помедлив, неуверенно ответила Джинни. — И у нас тоже, кстати сказать.

— Что ты имеешь в виду? Это связано со смертью Грин-де-Вальда?

— Смерть Грин-де-Вальда — это спусковой крючок. Машина завелась. Скоро она, разогнавшись, поедет на нас. Сумеем ли мы вовремя отпрыгнуть в сторону, или же она нас раздавит — дело второе, но все же зависящее от нас. Мне сегодня снился сон, — честно продолжила Джинни, поднимая взгляд на Гермиону. — Стоял душный полдень. Казалось, от асфальта поднимается раскаленный пар. Солнце делало тени, отбрасываемые листвой, контрастно-черными. Я стояла посреди дороги. Обочина по правую сторону от меня была усеяна брошенными автомобилями жизнеутверждающих ярких цветов. Вокруг не было ни души — наверное, все люди, спасаясь от жары, попрятались в коттеджах. Я смотрела на живую изгородь, окружающую один из участков. Я была словно потеряна. Намеревалась пойти якобы к себе домой, но этот коттеджный поселок не был моим родным местом обитания. Но в моей голове усердно чесалась мысль: надо пойти домой. Только я сделала шаг — как одна из машин, кажется, жёлтого цвета, завелась и с оглушающим ревом выехала на асфальт, перегородив мне дорогу. Ужас сковал мои конечности: на водительском месте никто не сидел. Машина ездила сама по себе. Меня спасло то, что друг от друга нас отделяло приличное расстояние, поскольку она тут же, не дожидаясь моих дальнейших действий, поехала прямо на меня. Я хотела жить. Я знала, что ничем хорошим для меня это не закончится. Я бросилась в сторону, а затем резко бросилась бежать по диагонали. Неповоротливый и туго соображающий автомобиль врезался в живую изгородь и, поняв, что попал не туда, что его провели, снова резко отъехал назад, желая развернуться. Он хотел во что бы то ни стало меня переехать! Я не знала, где мой дом, и где можно спрятаться. Бежать наугад я не могла — это бы быстро меня истощило. Или я, или эта бешеная машина, разгоняющаяся… не знаю, до скольки миль в час! И тут в мою голову пришла блестящая мысль: я должна истощить ее, и тогда она от меня отстанет. И я стала бросаться из стороны в сторону по улице, в хаотичном порядке, и она раз за разом врезалась не туда, наивно веря, что сможет меня наконец задавить. Наконец какой-то импульс побудил меня к неудержимому бегству. Не оборачиваясь, но продолжая петлять, я побежала вниз по улице, к речке. Один раз все же я оглянулась. Все стало еще хуже: то тут, то там заводились все новые автомобили, желающие меня догнать и убить. Я увидела слева от себя длинное белое здание, напоминающее маггловскую школу, и, не раздумывая, ринулась к нему. Дверь легко поддалась, и я оказалась в искомой желанной прохладе. На этом сон прервался.

— И ты думаешь, что скоро мы все окажемся в положении беглецов, спасающихся от бездушных и кровожадных… — Гермиона запнулась.

— Классная отсылка к Стивену Кингу! — внезапно воскликнул какой-то второкурсник, проходящий мимо. — Я его фанат.

Джинни усмехнулась: мальчик напоминал ей Колина Криви своими светлыми волосами и восторженными речами.

— Я не знаю, — искренне ответила гриффиндорка, вздыхая. — Но обычно мне снятся сны неспроста.

Гермиона задумчиво посмотрела вдаль зала. За столами других факультетов уже царило оживление: все большее и большее количество студентов узнавало о смерти Геллерта Грин-де-Вальда.

— Что, если машины — это новости, и их в скором времени станет все больше и больше? — сделала робкое предположение Гермиона.

«То, что раньше достигалось за десять часов, теперь будет достигаться за десять минут», — вспомнил Гарри фразу из своего сна, о котором решил никому не рассказывать, сохранить в себе.

— Ладно, нас ждёт Снейп, — сказала вслух Гермиона, поднимаясь из-за стола.

Гарри вновь бросил взгляд на Джинни. До него наконец дошло: он не в силах читать ее мысли.

— Сегодня я научу вас редкому аналогу «Петрификус Тоталус», являющемуся более щадящим и вместе с тем более дразнящим вариантом. Дразнящим не в плане получения приятных ощущений, о чем половина из вас подумала, а в плане разжигания в противнике пламени бессильной злобы. Казалось бы, такая ерунда…

Но Северус Снейп, медленно расхаживающий по облитому дневным светом кабинету в каком-то медитативном состоянии, не договорил. Его перебил Драко Малфой, по вошедшему в привычку обычаю теснившийся отдельно от своих сокурсников возле стены.

— Сэр, были ли в истории случаи, когда маг применял на себе «Обливиэйт»?

Пэнси Паркинсон, избалованная девушка из чистокровной семьи, по-идиотски прыснула от смеха. Часть тусовки змеенышей, понимающая преимущественно язык влияния и богатства, а также имеющая скудную долговременную память, повторила вслед за ней — ехидно и неприкрыто.

Гарри посмотрел на них с удивлением: неужели настало время, когда слизеринцы готовы травить представителей своего собственного факультета, перед которыми до этого трепетали от благоговения?

Снейп странно усмехнулся, не глядя на ученицу, и спокойно ответил:

— Я понимаю, мисс Паркинсон, что вам может быть трудно отвлечься от своего собственного опыта, поставить себя на место другого. Но, может быть, стоит дать такую возможность тем, кто на это способен?

Слизеринка растеряла весь свой насмешливый запал, вмиг став тихой и послушной. На декана она взирала отчасти непонятливо, с лёгкой опаской: что он скажет ещё?

— А на ваш вопрос, мистер Малфой, уверенно ответить не могу. Я не слышал. Кто станет собственноручно стирать свою личность?

— Не личность, а всего лишь период времени, — тихо поправил его Драко Малфой. — Год, два… И не целиком. А лишь память о чем-то конкретном. О какой-то одной части жизни.

Все притихли. Гарри услышал, как в наступившей тишине сидящая слева от него Гермиона резко дернулась, сжала кулак, а затем постепенно расслабила пальцы. Если бы они были сейчас вдвоем, она наверняка бы сказала: «Вот видишь!» — или: «Гарри, он не хочет идти по стопам родителей! Представляешь? Малфой, который столько лет пытался нас унизить!»

— Таких заклинаний не существует, — сухо, напоминая поучительный тон Минервы МакГонагалл, ответил Северус Снейп. — Ко всеобщему благу, мистер Малфой. Ведь благодаря этому досадному ограничению мы все имеем возможность пользоваться преимуществами наших ошибок.

— Какими, например? — возможно, подсознательно желая отыграться, вернулась на словесный ринг Пэнси Паркинсон.

— Я был бы очень рад услышать ответ на этот вопрос от вас, мисс, — мужчина оставался невозмутимым. Видя, что горделивая ученица не горит желанием давать какие-либо пояснения, он продолжил, обращаясь по-прежнему главным образом к Драко Малфою: — Любой временной отрезок является как бы вместилищем нашего субъективного к нему отношения, нашей оценки. Эта оценка дает этому временному отрезку определенный эмоциональный окрас. Правда заключается в том, что один-единственный, не меняющийся по своей сути временной отрезок с течением жизни человека является вместилищем меняющегося к нему субъективного отношения. Спросите человека, как он относится к тому, что делает здесь и сейчас. Потом спросите его через год, как он относится к тому, что делал тогда, когда вы его в первый раз спрашивали. Потом спросите через три года. Думаете, он каждый раз будет отвечать одно и то же? Со временем нарратив меняется. Под действием внутренних и внешних факторов человек, пересказывая, казалось бы, одну и ту же историю, каждый раз рассказывает ее по-разному, наделяя ее разной эмоциональной окраской. Почему? Потому что в разное время он фокусируется на разных ее гранях, берет во внимание одни детали и отбрасывает другие. Знаете, мистер Малфой, что это дает? Это дает возможность посмотреть на самого себя, пусть и прошлого, со стороны, как на объект, а также ответить на ряд вопросов. Во-первых, какие причины — внешние и внутренние — побудили вас тогда поступить так, как вы поступили? Что переполняло вас в тот момент, чего вам недоставало? Во-вторых, могли ли вы поступить тогда как-нибудь иначе? Было ли у вас достаточно знаний, сил, полномочий? В-третьих, как бы вы поступили в той же ситуации теперь? Я глубоко убежден, что вы тотчас дадите мне ответ и скажете, что считаете его единственно верным для той ситуации. Но истинная правда заключается в том, что убежденность в единственно верном ответе — заблуждение. Он верен только для того «вас», кем вы являетесь в данный момент, мистер Малфой. Тогда, вероятно, вы были точно так же убеждены, что поступаете наилучшим для той ситуации образом. Через год ваши взгляды снова могут поменяться. И вы снова поделитесь с нами очередным «верным» ответом. Маг, который хочет наслать на себя заклинание забвения, очевидно, кардинально поменял свои взгляды. Но почему прошлое вгоняет его в такое невыносимое отчаяние? Не потому ли, что он предъявляет к прошлому себе те требования, которые соответствуют его нынешнему развитию? Не потому ли, что у него возникает иллюзия, что он всегда был таким, каким есть сейчас? Но почему бы ему не воскресить в памяти старый образ себя и не дать себе ответ на вопрос, каким человеком он был тогда, и какие требования, исходя из того, каким он был, к нему можно предъявлять? Во многом ваша новая развитая версия — результат как раз тех не удовлетворяющих вас отрезков времени. Точнее, результат их осмыслений и переосмыслений. Если этот маг так сильно недоволен прошлым, может, он просто путает причину и следствие? Что он считает своей главной проблемой — выполненное действие или причину, которая заставила его это действие выполнить? Конечно, действие тоже может быть проблемой. Но причина, побуждающая к действиям-проблемам, — гораздо большая проблема! Маг уверен, что от нее избавился? Что нашел ее, пока занимался самокритикой и поиском заклинания, стирающего воспоминания частично? А она может вылезти опять и создать новые проблемы или побудить его совершить новые действия-проблемы. Вы меня понимаете?

Драко ничего не ответил. Остальные находились в слишком большом замешательстве, чтобы все сказанное как-то прокомментировать. Гарри поглядывал украдкой на Снейпа с удивлением. А судя по тому, как Рон вцепился пальцами в свои волосы, голова младшего Уизли от такой тирады и вовсе закипала.

— Вернемся к заклинанию, — сказал профессор Снейп, вновь приходя в движение. — Казалось бы, на вас была наслана такая ерунда, а вы с ней ничего поделать не можете… Это заклинание произносится так: «Хушу Ичиндэ Титрэмэ». Название многообещающее. Оно означает: «Трепещи от благоговения».

Гермиона, всегда делавшая конспекты лекций, выронила перо и настороженно посмотрела на Снейпа.

— Его действие очень похоже на действие, оказываемое на человека каким-либо важным открытием или же продуктом искусства, таящим в себе этот инсайт. Человек мгновенно прирастает к месту, его ноги ослабевают и подкашиваются, руки обессиленно свисают, а замыливающийся взгляд становится прикованным к одной точке — зачастую к той, на которую он смотрел, когда в него попало заклинание. Возникающее благоговение мнимое и беспредметное, только копирующее настоящее. Человек продолжает себя осознавать, но окружающий мир уходит на периферию восприятия. Все его внимание отдано беспричинному благоговению. Субъективные ощущения приятные, даже слишком. Но не тогда, когда вы находитесь в эпицентре борьбы, и это заклятие насылается на вас оппонентом. Вы испытываете страшную муку. Конфликт интересов и чувств. С одной стороны, вам нравится это состояние — тем более, что в реальной жизни вы его испытываете очень редко, если вообще испытываете, а потому вам хочется как можно сильнее погрузиться в него, прочувствовать, получить опыт. С другой стороны, его проживание опасно для вашей жизни: пока вы будете наслаждаться этим самым благоговением, могут убить вас или кого-то рядом с вами. Но не все так просто. Выход есть. Волшебники с сильной волей способны не просто противостоять действию этого заклинания, но и обращать это действие себе на пользу — например, расходовать нахлынувшую энергию на другие заклинания. При этом на периферии будет ощущаться как раз само благоговение, а внимание будет сосредотачиваться на окружающей обстановке. Но для этого нужна тренировка. Неподготовленный волшебник, скорее всего, так и не сможет сдвинуться с места. Контрзаклятия не существует. «Хушу Ичиндэ Титрэмэ» проходит само в течение одной минуты. А теперь перейдем к практике…

— Но профессор, — Гермиона осеклась. — В учебнике нет этого заклинания…

Мужчина будто предусмотрел этот вопрос, а потому совсем не смутился.

— В учебнике нет много полезных заклинаний, которые бы я в него включил, мисс Грейнджер, — бесстрастно ответил он. — Мистер Малфой.

Драко вздрогнул, как будто его обдали ледяной водой, и поднял на декана неторопливый удивленный взгляд. Его бывшие обожатели, безошибочно смекнув, к чему все идет, в расстроенных чувствах притихли еще больше; Паркинсон, обладающая миловидными чертами лица и скверным характером, злобно отвернулась к окну, готовая кусать на себе локти. Гарри заметил это и почему-то подумал, что так ведут себя люди, проигравшие в рулетку.

— Я бы хотел видеть вас в качестве первого дуэлянта, пройдите сюда.

Снейп указал ему на середину кабинета, свободную от парт и стульев. Несколько секунд Драко неверяще смотрел перед собой, будто бы не понимая, что выбрали именно его; затем, всецело смирившись со своей участью, встал и, обойдя нескольких одногруппников, неспешно поплелся к центру.

— Мистер Поттер, я бы хотел видеть вас в качестве второго дуэлянта, — протараторил Северус Снейп так быстро, как только мог, даже не глядя на юношу.

Гермиона не смогла сдержать изумленного вздоха и на мгновение крепко схватила Гарри за пальцы, то ли не желая его отпускать, то ли выказывая поддержку. Потом все-таки она сама ослабила хватку и опустила руку.

Гарри окинул преподавателя, демонстративно не смотрящего в его сторону, бдительным и одновременно с тем вопрошающим взглядом. Что за игру он вел? Чего хотел добиться? Зачем сводил их, ранее находившихся в неприязненных отношениях, на одном ринге?

Впрочем, ответ не заставил себя ждать: нужно было просто внимательно слушать, что Снейп говорит, и пристально наблюдать, что он делает.

— Мистер Малфой, — мужчина, переплетя пальцы за спиной, стал чуть позади от своего ученика. — Взгляните на своего оппонента. Что вы видите?

Все сидящие в кабинете студенты зашевелились: кто-то желал пересесть ближе, чтобы иметь лучший обзор, кто-то просто вытягивал шею. Все знали: произойдет что-то необычное, чего раньше на занятиях по Защите от Темных Искусств не случалось.

Гарри, слегка приоткрыв рот, бегло глянул в сторону выжидающих однокурсников, а затем перевел напряженный взгляд на Снейпа и Малфоя.

— Гарри Поттера, — вяло и коротко ответил Драко, не желая встречаться глазами с гриффиндорцем. Едва ли он испытывал эйфорию от того, что стоял напротив своего бывшего недруга.

Студенты разразились дружным хохотом, расценив ситуацию как комичную.

— Всего лишь? — переспросил Снейп, упираясь взором ученику в затылок.