Путешествие 7.2 (1/2)
— Это самая дурацкая идея, которая когда-либо посещала твою многострадальную голову, — сухо и осуждающе констатировал Себастьян, склонившись над своей тарелкой и дожевывая кашу.
Он редко одобрял активность своего друга, и, тем не менее, Фрэнк любил его: возможно, как раз таки за извечное, угрюмое несогласие Себастьяна со всем, что Фрэнк делал. Лидерство налагало на него слишком большую ответственность, которую сам он потянуть был не в силах. Ему нужен был кто-то, кто мог бы его подстраховать, заменить; взять — пусть и временно — командование на себя. Конечно же, для таких целей нужен был человек, умеющий управлять. И конечно же, последнее всегда подразумевало очерченную и упрямую позицию, могущую входить в конфликт с позициями других лидеров. И Себастьян был именно таким: интересующимся, интеллектуально развитым, настойчивым и ригидным. Да, ригидности ему было не занимать: чего одно только неискоренимое увлечение историей стоит. Натуральный бык — этим все и сказано. Ни одна плеть не заставит его сдвинуться с уже намеченного пути, а если и заставит, то только временно — чтобы вонзиться рогами в плоть надоедливых нахалов, пытающихся давать ему команды. Вэйд тоже был настойчивым, но его настойчивость не перерастала в ригидность. Он мог смолчать, попридержать свое мнение при себе. Кроме того, покажи ему, что может быть по-другому, и он примет это к сведению, перестроится. А вот Себастьян молчать и перестраиваться не мог, именно потому качал головой так часто. Но была ещё одна тайная причина, по которой Фрэнк пропускал незначительное брюзжание товарища мимо ушей и восхищался им: он всерьез считал, что они были противовесами — ввиду непохожести, — и верил, что однажды очередной протестный комментарий Себастьяна придется как нельзя кстати. Иными словами, Фрэнк видел в нем до кучи ещё и своего спасителя. К тому же, он и сам часто строил любителя истории, что тот точно так же пропускал мимо ушей — будто так и надо было. А возможно, ему это тоже нравилось.
— А мне вот любопытно, что из этого выйдет, — будто в подтверждение мыслей Фрэнка вставил Вэйд. Бедный парень. Вроде, и революционер, а вместе с тем готов прыгнуть вслед за предводителем прямо в яму, не противясь. Не то что Себастьян.
— Я хочу посмотреть на ее лицо, — добавил Майкл, трепеща от благоговения. Застенчивый любитель шутовских представлений, как думал о нем Фрэнк.
Джинни сидела подле них, не понимая, что происходит. Они ее, понятное дело, посвящали не во все свои дела.
— Вы о чем? — осторожно спросила она, опуская вилку. — Фрэнк?
У Фрэнка от возбуждения затряслись пальцы, но он их спрятал под стол. Ответил Майкл:
— Сегодня торжественная дата! Фрэнк признается стихами в любви одной экстравагантной даме…
Предводитель бесшумно засмеялся, покраснев. Отчего-то отрицательно замотал головой, а потом застыл. Старался ни на кого толком не смотреть.
— Боже, кто это… — Джинни окинула Большой Зал выискивающим взглядом, но никого экстравагантного не увидела.
— Мы еле отговорили его от подписи. Он серьезно намеревался поставить свое имя. Я предложил написать: «Мистер Диппет» — но остальные приняли это за слишком грубую шутку, — теперь уже эстафету по подначиванию на небезопасные авантюры перехватил Майкл.
— А почему нельзя было сказать прямо?
— Потому что это не признание в любви, — заметил до того молчавший — по своему обычаю — Вэйд. — Предпоследняя строчка крайне оскорбительна, по моему скромному мнению. Или какая она там по счету. Да, Фрэнк? В любви так не признаются. Нечистое стихотворение, нечистое…
Но Фрэнку было явно не до проницательности Вэйда: он сидел, чуть пошатываясь, погрузившись в себя. Предвкушение снедало его.
— Что-то сова не летит, — от нетерпения мучился и Майкл. — Ты же отправил его совой?
Джинни отвернулась от компании и рассеянно уставилась перед собой. За слизеринским столом Том медленными глотками пил чай. Увидев ее, он чуть заметно улыбнулся.
Джинни было больно от осознания того, что рано или поздно правда раскроется. Он узнает, кто она, откуда и — самое главное — что им никогда не быть вместе. Чувство, это сильное, но непонятное чувство увядало, засыхало — от невозможности претворения в жизнь, от слишком большого количества стен, возведенных между ними. Если смотреть правде в глаза, не отводя взгляда, им никогда не быть вместе, думала Джинни. И на то есть очень много объективных причин. Первая: жизнь в двух разных эпохах, одна из которых была логическим следствием другой. Вторая: его чудовищные поступки, о которых он — этот Том — еще даже не догадывается. Все остальное: возраст, статус — ещё можно было преодолеть, смягчить, но только не уже установленные исторические факты, не череду тягчайших преступлений.
В ее мире он был убийцей. И это уже никак нельзя было исправить.
Джинни потянулась за чашкой чая, когда одна-единственная запоздавшая сова влетела в Зал и, грациозно миновав столы сразу трех факультетов, выпустила из лап тонкий конверт опасно-красного цвета, упавший прямо в пустую тарелку удивленной Оливии. Джинни тут же забыла о своем желании глотнуть горячего чая. С трудом борясь с подступающим смехом, она в волнении бросила разгоряченный взгляд в сторону Фрэнка. Тот изо всех сил старался изображать полную невозмутимость и спокойствие на своем лице — и это почти у него получалось, за исключением горящих ярким пламенем щек.
Джинни вновь посмотрела на сидевшую вдалеке Оливию. Та медлила с распечатыванием конверта, как-то подозрительно и брезгливо на него косясь. Что же, будь Джинни на ее месте, она бы тоже оттягивала момент наступления истины до последнего; но, как известно, это бессмысленно: хочешь ты или нет, а Громовещатель активируется — с твоей помощью или без.
Слизеринка предпочла не затягивать. Нахмурив брови и растерянно осмотревшись по сторонам, она открыла конверт, и после хлопка Громовещатель неопределенным голосом запищал на весь Зал:
«Я УТОПАЮ В ВАШИХ ОБСИДИАНОВЫХ ОЧАХ
И НЕ МОГУ НАПИТЬСЯ СОКОМ ВАШИХ ГУБ.
МЕНЯ ТАК МАНИТ НЕЖНОСТЬ ВАШИХ РУК
И ТЕЛА ЮНОГО ОЧАРОВАНЬЕ…»
Невольный стон вырвался из груди Джинни; Себастьян, до того непреклонно осуждавший поведение своего друга, заинтригованно прислушался; Вэйд смиренно ждал; Майкл припал к столу, сверкая выпученными от счастья глазами; Фрэнк держался из последнего, корча из себя саму серьезность, но потихоньку начинал давать слабину.
«…КОГДА ВЫ ХОДИТЕ ВОКРУГ, Я ВЕСЬ НЕ СВОЙ.
ДРОЖУ, КАК ЛИСТ, ГРОЗЯЩИЙСЯ СОРВАТЬСЯ В ПРОПАСТЬ.
НАВЕРНОЕ, ДЛЯ ВАС ЭТО УЖЕ НЕ НОВОСТЬ:
ВЫ СЛЫШАЛИ ШАЛЬНОГО СЕРДЦА СТУК.
МОЯ ЛЮБОВЬ, ПРИДИ КО МНЕ.
ПРИДИ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ СУТОК.
Я ПОДАРЮ ТЕБЕ ДВОРЕЦ, ПРИСЛУГУ.
ИНАЧЕ МНЕ ГОРЕТЬ В НЕЗАТУХАЕМОМ ОГНЕ».
На этой драматичной ноте Громовещатель замолк и окончательно рассыпался в пыль. Большой Зал незамедлительно взорвал пронзительный хохот со всех сторон, перемешанный с улюлюканьем. Но скоро все стихли, поскольку сцена на этом не закончилась: Оливия, истерично заверещав, в мгновение ока перескочила через лавку и, схватив первый попавшийся стакан, разъяренно хлестнула водой лицо не успевшего ничего понять Тома. Секундой позже, когда ошеломленный юноша поднял на нее свой потрясенный взгляд, она заорала:
— Ах ты скотина! Грязь под нашими ногами! Как ты посмел… Ненавижу! — и, заливаясь неконтролируемыми слезами, стремительно выбежала из Большого Зала. Ее свита растерялась, не зная, что делать. Паренек, которого Джинни уже не раз замечала, наконец тоже вылез из-за стола и побежал вслед за подругой.
Гробовую тишину, воцарившуюся всего на мгновение, разразил ещё один истеричный и писклявый голос:
— Что это еще за шуточки?! Быстро все заткнулись! Кто это сделал?!
Джинни тут же, осознав, какие опасные обороты набирает ситуация, наклонила голову вниз, ни на кого не смотря, боясь, что один малейший взгляд может все испортить, выдать…
— Я найду этого декламатора и самолично…
Старик обессиленно рухнул на свое место, понимая, что ни автора стихотворения ему не словить, ни всеобщее наказание не назначить.
Минутой позже все в спешке покидали Большой Зал, стараясь сильно не перешептываться и не привлекать к себе внимание. Джинни все-таки удалось кинуть незаметный взгляд на Фрэнка: тот выглядел так, будто ему дали пощечину. Оставив когтевранцев разбираться с последствиями предпринятой ими шалости, точнее, осмысливать их, девушка стала пробиваться сквозь толпу к несправедливо обвиненному Оливией Тому. Она удачно взяла его за локоть в коридоре и на виду у всей школы спросила:
— Все нормально? Это просто… вода? Это недоразумение надо решить, то есть… Я думаю, она сама в скорости поймет, что это не ты.
Том взял ее за руку и повел за собой. Его волосы были наполовину мокрыми.
На втором этаже они остановились, и он, тряхнув головой, выдержанно проговорил:
— Не стоит беспокоиться. Все нормально. Оливия… сумасбродка. Черт, не понимаю, почему она подумала на меня. В этом вся она. Не видит очевидных вещей.
— Кажется, она влюблена в тебя… — проговорилась Джинни и тут же затихла: возможно, этого все-таки не стоило говорить.
— Влюблена в меня? Джинни, я для нее грязнокровка, и она винит меня во всех смертных грехах, спускает собак… Это в порядке вещей.
— Иногда… — Джинни не знала, как объяснить. — Ненависть питается желаниями, которые кажутся неприемлемыми. Чтобы подавить желание, нужно максимально принизить объект…
Том неверяще улыбнулся.
— Ты сама когда-то так делала?
— Нет… Но ты… разве не делал? Там, в приюте… Прости, если лезу не в свое дело, но…
Он легонько взял ее за подбородок, наклоняясь ближе, но за этим ничего не последовало.
— Джинни… — он вздохнул. — Есть вещи, о которых лучше не говорить. Правда. Ты… — он странным образом смотрел на нее; какая-то потайная мысль не давала ему покоя. — Ты уже решила, как сложится твоя жизнь потом? Работа, семья?
— Н-нет…
Он убрал свои пальцы с ее лица.
— Подумай. Если ты чистокровка, тебе не стоит труда… Перед тобой все дороги открыты. Не упусти свой шанс.
И он развернулся и пошел прочь. Джинни была до глубины души поражена его словами; внутри нее зарождался новый бунт.
— Что значит «подумай», «не стоит труда», «не упусти свой шанс»?! — она повысила свой голос, выходя из себя. — Почему вы никогда не говорите прямо?! К чему все эти загадки?!
Он повернулся. На его лице застыла гримаса боли.
— Прямо? Ты действительно хочешь услышать все прямо? — его голос дрожал. — Хорошо.
Он снова вернулся к ней. Его частое прерывистое дыхание опаляло кожу ее лица. Он взял ее за плечи и прислонил к стене, будто бы она была готова вырываться.
— Я скажу тебе прямо. Во-первых, с карьерой нужно определяться сейчас, пока обучение еще не закончено. Лучше всего готовиться и практиковаться заранее — так будет больше шансов, что тебя возьмут, что ты пройдешь отбор. Тебе нужна хорошая карьера. Не идти же тебе путем большинства…
Все существо девушки стало противиться. Какие неправильные, притесняющие других слова!
— Послушай, — он практически взмолился. — Рано или поздно тебе захочется создать семью. Пожалуйста, держись подальше от тех… Что от предавшего тебя, что от спасшего. Ничего хорошего там не будет, я это чувствую. Заставляй себя уважать с самого начала. Если на тебя с самого начала смотрят свысока, снисходительно… Думай в первую очередь о себе. Не строй иллюзий. Оливия и ей подобные чертовски правы. Любовь — это хорошо, но стабильность — еще лучше. Нет, это может идти в сочетании, но… если вдруг будешь стоять перед выбором… Выбирай второе.
— Я не понимаю…
— Не дергайся. Я не хочу кроить тебе сердце слишком уж страшными наставлениями. Но ты должна думать не только о каких-то там светлых идеалах. Жизнь, она… Эти идеалы часто заводят не туда, куда надо. Уважения мало. Требуй ответственности. Будь как Оливия и вместе с тем… Не как она. Это правильная позиция. С тобой должны считаться. Все равно рано или поздно это случится…