Путешествие 7.1 (2/2)

Джинни вопросительно посмотрела на угрюмого когтевранца, чем-то напоминающего ей мистера Киллджоя.

— Они злоупотребляют своей властью. Я был бы рад склониться в жарком трепете перед настоящим авторитетом, умеющим брать ответственность и вести других за собой в верном направлении, но здесь таких нет… Зато есть уйма тех, кто непристойно жаждет таковыми казаться и подчиняет других не своей эрудицией, не своим характером, не своей выдержкой, а унижениями и угрозами. Все это, конечно, преподносится в завуалированной форме, иначе непромедлительно бы разгорелся открытый конфликт, но от этого легче не становится. Почему я должен послушно и слепо склонять голову перед преподавателем, который имеет скудный багаж знаний, но зато требует почитания? Почему я должен поклоняться кумирам? У меня нет и не будет кумиров. Как я могу целовать ноги такому же человеку, как я сам? — и тут же поспешно добавил, смущенно улыбаясь. — Нет, я, конечно, могу. Но это будет по другому поводу!

Майкл снова неудержимо рассмеялся, в то время как Фрэнк хитро усмехнулся.

— И мне кажется, я докопался до сути конфликта поколений, в особенности — родителей и детей. Идеологические и нравственные различия — это ещё полбеды. Если человек адекватный, то он не полезет драться к иностранцу из-за того, что их веры не совпадают. Ригидная позиция — вот настоящий камень преткновения. Родители всегда ставят себя в позицию родителей, воображая, что у них есть безграничные права, даже если их ребенок достиг совершеннолетия. Более того, некоторые индивиды всерьез считают, что любое отклонение личности ребенка от личности родителя — непростительный грех, предательство! Как будто они заводят детей, изначально усматривая в них свое продолжение, свой придаток! Они не видят в них индивидуальность, имеющую такие же права на волеизъявление и независимость мышления! Преподаватели — туда же! Попробуйте подойти к кому-нибудь из них и заговорить на равных, не с позиции ученика, а с позиции специалиста! Кто-то сразу же поставит вас на место, кто-то разозлится и уйдет, а профессор Диппет вообще разорётся!

— Что ты хочешь, так устроен наш мир, — наконец присоединился к разговору Майкл.

— Мне не нравится, как он устроен! — пламя протеста вновь разгорелось в душе юного когтевранца.

— Меня больше всего удивляет, что ты изъявляешь желание подходить к преподавателям и еще о чем-то с ними говорить, — посмеиваясь, ответил Фрэнк. — Я с окончанием каждого занятия облегченно выдыхаю и думаю: «Слава Богу, сегодня мы не увидимся вновь».

Джинни долго прислушивалась к их разговору, пока наконец одна самопроизвольная и меткая догадка не кольнула ее в плечо.

— А я, кажется, знаю человека, который занимает должность преподавателя и вместе с тем был бы не против стереть возрастные границы, — начала она издалека, смакуя свое предположение.

— Вэйд, кажись, это ты из будущего, — чуть громче обычного воскликнул Фрэнк, будто бы его друг находился далеко.

— И как оно? — спросил Вэйд, схватив себя за плечо.

— Одного человека он уже своим рвением напугал, — печально ответила Джинни, думая о том, что возникшее соображение надо обязательно передать Полумне.

Майкл победоносно потряс руками в воздухе.

— Да! А я о чем тебе втолковывал, революционер ты наш?! Это принято повсеместно, и любое отклонение вызывает испуг и смятение. Преподаватели связаны по рукам и ногам.

Но Вэйд был непоколебим и последователен в своих суждениях.

— Значит, у него не развит коммуникативный навык, и он размывал границы неправильно.

— А как правильно? — Майкл придвинулся к нему, радостно похлопав по ноге рядом лежащего Фрэнка. Тот поразился излишней смелости своего товарища, но ничего не возразил.

— Я не знаю, ведь я таким еще не занимался, — и он посмотрел на Джинни, ища поддержку.

Майкл вновь зашелся хохотом, а Фрэнк, с любопытством разглядывая Вэйда, приподнялся на локтях, бросив свое излюбленное ленное занятие — разглядывание белых барашков в небе.

— Последовательность — это ловушка, — внезапно сказал Себастьян, до того смиренно молчавший. — Вы сейчас оба стоите на своем и не желаете отступать. Но вы высказываете свои точки зрения в отрыве от реальной ситуации. Ты, Майкл, готов с пеной у рта доказывать, что стирание границ невозможно, поскольку этого не позволит система. А ты, Вэйд, идешь до конца в споре, убеждая других в том, что перемены возможны. Но вы оба не знаете, во-первых, того преподавателя, а во-вторых, ту школу. Может, по каким-то причинам у них слом системы как раз таки более вероятен. А может — наоборот. Но ваш текущий спор с имеющейся на данный момент у вас обоих информацией бессмысленен. Есть правила, а есть исключения. Все относительно.

— А я и забыл, что иногда ты выступаешь в роли первоклассного медиатора в переговорах! — восторженно воскликнул Фрэнк. — Может, мне правда стоит быть менее строгим…

— А чем занимаешься ты? — спросила Джинни, осознав, что сам лидер компании почти ничего о себе не поведал.

— Правлю бал и иногда пописываю стишки. Возможно, когда-то… на днях… — он метнул хитрый многообещающий взгляд. — Ты услышишь меня. А может, и нет. Все зависит от настроения.

И он снова откинулся на ещё не успевшую стать желтой траву, плутовски улыбаясь и всецело погрузившись в вынашивание каких-то своих наполеоновских планов.

Небо над ними было на редкость безмятежным и лазурным.

После обеда, когда Джинни бесцельно слонялась по зеленым окрестностям Хогвартса, ее нашёл самолетик, пущенный неизвестным. Лаконичное послание, написанное изящным каллиграфическим почерком, гласило: «Найди меня в ***** кабинете третьего этажа правого крыла школы. Мне нужно тебе кое-что показать». А внизу прилагалась волшебная мини-карта, начерченная на скорую руку: в минималистическом двумерном пространстве то тут, то там переливались живые стрелочки, бегущие по прямой и кое-где — заворачивающие за угол.

У Джинни не возникло никаких сомнений в том, что это был Том: когда-то письма были чуть ли не единственным способом их общения, и жаркие часы, наполненные лихорадкой радостного взаимодействия, прожгли в ее памяти образ каждой буквы, а в особенности — длинных, поворачивающих влево линий, обрывающихся так элегантно. Она не могла напиться его письмами — всплыло в ее сознании после стольких лет забвения — жадно пила, пытаясь осушить всю чашу за раз, но у нее ничего не получалось: чем больше глотков она делала, тем требовательнее становилась жажда. И ей никто не мог помочь: разговоры с другими не приносили облегчения.

Снова воспарив духом, девушка кинулась по указанному маршруту, минуя таких чужих и непонятных студентов и не обращая внимания на их любопытные, а то подчас и недружелюбные взгляды. Сейчас это было совсем неважно: они для нее не существовали, точно так же как раньше она не существовала для них. Они были песчинками золотистой и раскаленной пустыни — драгоценными, уникальными, — и все же она не хотела внимать их голосам и подмечать их взгляды; в своем триумфальном одиночестве она хотела быть поистине одинокой и свободной.

Нужная дверь поддалась моментально, и перед взором девушки предстал запыленный мрачный кабинет, в котором не было ни одного стула и ни одного стола. Вытянутые узкие окна выходили на просторный луг, и солнечные лучи, беспрепятственно впадая вовнутрь, делали комнату ещё более ветхой, старой. Воздух пропах удушливой, засушливой пылью.

По правую сторону, ближе к углу, стояло большое и, по всей видимости, тяжелое зеркало, присыпанное густым слоем серых частиц. Само по себе оно имело перламутрово-золотистый отлив, но благодаря осевшей на него пыли стало на несколько тонов белее.

Джинни окинула почти пустой кабинет неуверенным взглядом, стоя в дверном проеме. Тома на месте пока не было. Проморгавшись, девушка сделала несколько шагов вперед и обернулась: со стороны двери стена была такой же серой и неприветливой. Почему Том позвал ее именно сюда? Что он нашел в этом месте? Ни одна догадка не приходила к ней в голову, но почему-то ей казалось, что если встреча была назначена именно здесь — по какой-то причине так должно было быть.

Обняв себя за руки, Джинни подошла к окну и посмотрела вниз. День незаметно убывал, и солнце постепенно утрачивало свою власть. В ее реальности сейчас была середина суровой зимы, а здесь — только начало терпкой осени.

Она подумала, что совсем не хочет думать. Безвольно опустила руки, наклонила голову, потом опять подняла — и, понимая, что ей нечем себя занять, решила подойти к зеркалу. Это было единственное, чем она могла здесь заняться. Просто подойти и снова столкнуться со своим отражением лицом к лицу. Проверить, не очень ли запутались волосы.

Но стекло отчего-то было черным и при ее приближении отражало все мутно и скупо. Зеркало, скупящееся служить той цели, ради которой оно было создано, — это было что-то новенькое! И ведь нельзя было сказать, что оно совсем ничего не отражало: отражало — подол мантии, стык потолка и стены.

Джинни остановилась перед ним, вмиг упав духом. Оно было каким-то неправильным, как будто больным какой-то редкой болезнью. Оно существовало и в то же время — нет. Оно было таким же безответным, как и ее реальность, в которой было так трудно отыскать какие-либо ответы… А вопросов была уйма.

Джинни смиренно пожала плечами и хотела было уже уходить, как неожиданно яркий и четкий образ вспыхнул на стекле, до того казавшемся облитым дёгтем. На огромной эластичной кровати, поверх ворсистой накидки пастельно-голубого цвета, одетый в обычную маггловскую одежду, лежал Руфус Скримджер, подпирая голову правой рукой. Он смотрел прямо на нее, и уголки его рта были подернуты какой-то странной, неописуемой улыбкой. А взгляд… взгляд был и того страшнее и необъяснимее! Его было нельзя прочитать, потому что в нем читалось одновременно многое.

Джинни тихо вскрикнула от испуга и без лишних раздумий бросилась бежать. Прочь из этой грязной комнаты, прочь от этого странного, сломанного зеркала! Скулы сводило от паники, но там, впереди — выход, и ничего страшного…

В дверном проеме, в нескольких шагах от нее, появился Том. Она оцепенела, тяжело дыша. Лицо ее было красным. Заметив ее испуг, он тут же приблизился и заботливо положил руки ей на плечи.

— Ну-ну, тихо. Что случилось? Отчего ты бежала?

— Я… там… в зеркале… он смотрел на меня… я не понимаю, что это значит…

— Кто? Он стоял рядом с тобой? — слизеринец дышал ровно, хотя иногда и с запаздыванием.

— Нет… Без меня… Что это?

Она бережно убрала руки Тома со своих плеч и обняла себя сама. Юноша не казался напуганным, лишь удивленным. Он с подозрением посмотрел на злосчастное зеркало и неспешно направился к нему.

— Нет, не надо, прошу! — взмолилась Джинни, схватив слизеринца за руку.

— Ничего не будет, ты чего, — он, пользуясь моментом, аккуратно взял девушку за запястье и повел к зеркалу. Та попыталась вырваться.

— Я не хочу смотреть! — и осталась на полпути, отвернувшись закрыв лицо руками. — Проклятье, визуализация! Надо держать глаза открытыми.

Из груди Тома вырвался сдавленный смешок, но он тут же постарался сделаться серьезным. Он счастливо, ожидая все только самое лучшее, подошел к зеркалу и — опустился на пол, покорно, как раб. На его лице появилась блаженная, масляная улыбка, полная умиротворения.

— Подойти сюда. Да, это страшно, но только тогда, когда понимаешь, что это надувательство. Пока ты об этом не задумываешься, ты паришь. Ты… — из него вырвался полувздох-полустон. — Будто бы попадаешь в рай. Будто бы находишь все то, ради чего жил до этого. Будто бы понимаешь, что твое рождение не было бессмысленным, что на этой планете есть для тебя место, что тебя принимают…

Джинни, полураскрыв рот, медленно повернулась к нему, все еще пытаясь совладать с дрожью.

— Будто бы ты наконец отыскал убежище, берлогу… Которая дарит тебе тепло, согревает… Просто потому, что ты есть, а не потому, что ты что-то сделал. Это чувство сильнее меня. Точно так же, как оно было сильнее многих. Я не могу ему противостоять, как бы не хотел. Я понял это сразу, именно поэтому и отринул все попытки. Я знаю, что без него я умру. Если не буду испытывать его снова и снова. Оно мне нужно. Я нуждаюсь в нем. Ибо до этого его никогда не знал.

Он продолжал улыбаться, когда по его щекам заструились первые слезы.

— Джинни, Джинни, Джинни… В чем смысл жизни человека? Разве мы недостойны того, чтобы переживать это? Пусть и не все время, но хотя бы иногда… Что я сделал такого, что мне не дали… — он резко притянул руку ко рту и легонько впился зубами в плоть, сдавливая новый импульс, но безуспешно: слезы хлынули с ещё большей силой. — Ладно, сейчас я стал таким же, как и все, сравнялся. Но тогда… в самом начале… что я такого сделал, что у меня отняли единственное, в чем я нуждался? Нет, Джинни, я видел многое и знаю, что мы недостойны, но… Я не хочу без этого жить, я не понимаю, зачем мне дальше жить, если… Если это всего лишь неисполнимая мечта на грани бреда… Моя мечта — она такая… Недосягаемая. Неосуществимая. И я недостоин ее, но все еще хочу. Как бы я ни старался, а она никогда не вернется. Она никогда не обнимет меня, и у меня не будет возможности обнять ее в ответ, защитить… Она умерла…

Джинни кинулась к юноше, позабыв о телешоу, транслируемом специально для нее, и мягко опустилась на колени. Она крепко обнимала его, безотчетно гладила — рьяно, настойчиво, — пока он продолжал:

— Эти ублюдки никогда этого не понимали. Или понимали — и оттого хотели сделать мне еще больней. Должно быть, им всегда казалось, что счастье одного — смертельная печаль другого. Когда я хотя бы на одно мгновение делался счастливым, уходя в мечтания по иной жизни — жизни с родителями, — они тут же поспевали все разрушить, высмеять меня. Для них это было слабостью. Хотя… какое им вообще было до меня дело? Какое им дело до кого бы то ни было? Но они ломали всех, до кого добирались, засовывали свои мерзкие грязные пальцы под кожу, раздирали внутренности… Мне от них ничего не нужно было, и я никогда не мог понять, что им нужно было от меня. Я никогда их не трогал первым. А когда отвечал, больше не в силах терпеть их укусы, — они бросались прочь, скуля, в ужасе выпучив глаза. Как будто я это делал ни за что, как будто я их ненавидел.

Слезы закончились. Он сделал паузу.

— Как бы они ни старались, а эту несбыточную мечту они из меня вытрясти не смогли. Руки слишком коротки, а зубы — тупы. И поэтому я возвращаюсь сюда время от времени, гляжу на нее… На маму… Потому что я могу ее увидеть только здесь… И испытываю то, что я бы никогда не смог испытать… Если бы не это зеркало. Зеркало Еиналеж. Лживое, подлое, гнетущее. Оно продает ложь, но если бы не эта ложь… Говорят, что были люди, которые теряли сон из-за него и все жизненные силы… Оно очень коварно. Ты первый человек, который отреагировал на него так. Испугавшись. Почему так?

Девушка отстранилась от него, дав возможность их взглядам встретиться.

— Потому что то, что я в нем увидела, не похоже на действительность? Это странно. Это очень странно, когда что-то показывает тебе такие вещи.

— Но зеркало Еиналеж показывает только наши желания, — не понимая, ответил Том. — Оно никогда никому не показывало ничего страшного, и именно поэтому никто не мог отвести своего взгляда. Оно не пугало, а действовало косвенно, понимаешь?

Джинни неверяще закачала головой.

— Нет! Быть не может. Желания? Он… — она наконец нашла в себе смелость снова взглянуть на стекло своего врага. Недоброжелатель по-прежнему транслировал ту же самую картинку, да только теперь Руфус Скримджер не улыбался так открыто, а смотрел на нее даже с какой-то тоской и задумчивостью.

Джинни повернулась к Тому, дрожа еще сильнее.

— Это просто какой-то взрыв мозга! Это самая странная вещь, которую я когда-либо видела! Но она плоха, ужасна, зла! Я не хочу больше сюда возвращаться и смотреть.

И она в знак протеста поднялась, выказывая зеркалу открытое пренебрежение.

— Так не бывает! — отчеканивая каждое слово, воскликнула девушка.

Том, еще красный от слез, глядел на нее недоуменно, прикрыв рот кулачком.

— Что ты за человек… — протянул он.

Но Джинни ничего не ответила, а лишь протянула ему руку и, когда его пальцы оплели ее ладонь, помогла ему подняться.

— Пойдем. Хватит покупать иллюзию и кроить свое сердце еще больше. Ведь это же иллюзия! — на этих словах, впрочем, она стала мягче.

Ей хотелось еще добавить: «Пойдем претворять все это в реальность» — но она не могла. Не могла ничего обещать.

Он понял ее слова, а потому кивнул. И, оставляя обманчивое и лукавое зеркало Еиналеж, они вместе направились к выходу.