IV Самоназванный предатель (2/2)

Он приблизился к нему, как тень, и, поглядывая на него из-под своих густых бровей, невинно, как дитя, спросил:

— Профессор, сэр, это правда, что есть заклинания, по своей силе способные заменить ритуал? — и тут же опустил взгляд, вспыхнув.

Глупый Гораций тогда еще не понял, в чем дело, а потому, глупо улыбаясь, ответил:

— Да, редчайшие и великолепнейшие экземпляры. Изюминка коллекции. Любой волшебник испытывает небывалый трепет, познавая их, — но тут же сморщил лоб, сознавая, что позволяет себе слишком много. — Но только не на практике, Том, — и посмотрел на юношу несколько строго, предупреждающе. — Есть вещи, которые полезно знать, но вредно применять. А если уж без их применения никак не обойтись… Применять в дозированной форме, с величайшей осторожностью…

— В одной из книг, которые я читал… Было написано, что утрата — это всегда обретение чего-то нового… Что смерть — это всегда рождение новой жизни… Что только жизнью можно искупить смерть. И смертью отплатить за жизнь, — его голос понизился, стал гортанным. Он выпрямился и отпустил наконец левое запястье.

Гораций Слизнорт, в долю секунды облизнув губы, ответил, чувствуя некую дрожь в конечностях:

— Первое однозначно является правдой. Насчет всего остального я не уверен, не проверял. Но темные маги… что ж, они верят в это. А почему вы интересуетесь, Том?

Юноша замешкался, не зная, с какой стороны подобраться к этому вопросу. Наконец, после пары секунд метаний, он выдал:

— В книге, которую я недавно читал… Было написано, что некоторые заклинания подобного рода возможны только после чьей-нибудь смерти… В иное время это пустозвоны, бессмысленный набор звуков, плацебо… хотя последнее имеет эффект…

— Я вам больше скажу, — как истинный идиот, утративший последний рассудок, добродушно поделился Гораций. — Самые мощные заклинания срабатывают только после отмирания чего-либо — это необязательно физическая смерть, — или же во время этого отмирания. Но, Том, обычно сила оказываемого эффекта соразмерна мучениям, испытываемым в момент предсмертной агонии.

Нет, мужчина не говорил тогда о реальной смерти и реальной агонии; он говорил метафорами, глупо надеясь, что юноша поймет его правильно. Но Том тогда сделал несколько шагов назад и спросил более отчужденным, далеким голосом:

— А «Хоркрукс» относится к такого рода заклинаниям?

— Нет, — Гораций повел головой как в тумане, неспешно моргая. — Насколько я знаю, там все однозначно. Или да, или нет. Никакой регулятивности и вариативности. Это заклинание… не самое мощное. И не совсем то, что я имел в виду. А его последствия… слишком ужасны, мой милый мальчик, — и тут же зарделся, осознавая, какие нежности себе позволил. Социально неловкий, не знающий, как себя вести в тех или иных ситуациях, — таким он был от рождения.

— Спасибо, профессор, — сказал Том, поспешно уходя.

А мужчина даже не поинтересовался, почему юноша спросил именно про «Хоркрукс». Ни тогда, ни после. Он узнал об этом, когда было уже слишком поздно, и не от своего самого любимого ученика, который всегда уважал его, а от Альбуса Дамблдора. Хотя предположить… предположить он и сам мог, не будь он таким тревожным и отрицающим действительность.

Если бы он сумел тогда прислушаться к нему, услышать, что юноша на самом деле спрашивает у него… Но было уже слишком поздно, и поезд ушел. И не просто ушел — а переехал подающего надежды студента. Собирая по крупицам воспоминания о прошлом, полагаясь исключительно на свои органы чувств, Гораций Слизнорт неизменно приходил к выводу, что не такая судьба была уготована Тому изначально. Он мог бы стать прекрасным преподавателем, перещеголять в своих стараниях и трудах всех своих учителей вместе взятых — а чего еще нужно было Горацию? Мог бы нести все накопленные знания в мир, ибо в чем еще их смысл, как не в разделении с другими? Но он стал тем, кем он стал. И Гораций был уверен, что это по его наводке юноша решился броситься под этот чертов неуместный поезд. Откуда он взялся? Гораций не был уверен. Эрудированность Тома и ненасытный интерес ко все новой информации были известны широкому кругу лиц. Он мог часами — в ущерб своему здоровью — сидеть в библиотеке за книгами. Кто знал, что он там искал? Кто знал, было ли его заветной целью отыскать что-то конкретное? Кто знал, чем он жил, какие грезы врывались в его сновидения, словно совы, разносящие утреннюю почту? Кто знал, каким он видел мир и как обрабатывал поступающую к нему информацию? Несмотря на то, что все люди очень похожи между собой и имеют одинаковую ценность во вселенском масштабе, они все еще очень сильно отличаются друг от друга. Парадоксальная двоякость: ты, вроде бы, такой же, как и все, но в то же время не такой. Ты мечтаешь о тех же самых вещах, что и другие, ибо ты не можешь мечтать о чем-то другом: вы все живете в одной реальности, окруженные одними и теми же вещами и явлениями. Но у тебя свой собственный, пусть и ограниченный природой, набор качеств и способностей. Ты точно так же, как и другие, за редкими исключениями, ищешь любви и принятия. Но люди, которые подарят тебе ощущения дома, ощущение твоего места, твоей тихой гавани, — редкое поднесение небес. Они не те, что даются другим, точно так же как ты — данный именно им. Пусть и бывают пересечения. Ты обладаешь прекрасными способностями к творению чар точно так же, как другие волшебники, родившиеся с похожими качествами. Но твои чары — это не их чары, ибо на них наложен твой неповторимый отпечаток. И в то же время тебе никогда не повторить чужого колдовства. Ибо магия других волшебников также неповторима. Твои учителя, встречаемые тобой по судьбе, никогда не скажут больше того, что имеется в окружающей вас действительности. Но как понимать их слова — твое дело. Ты никогда не сможешь любить другого сильнее, чем позволяют человеческие способности. Но, невзирая на это, твоя любовь все равно бесценна. Точно так же, как и любовь, подаренная тебе твоими близкими. Ты уникален и вместе с тем такой же, как и все. Уникален — потому что едва ли найдется человек, досконально повторяющий карту твоей личности, твоего чувственного восприятия, твоего ума, твоих способностей. Уникален, потому что ты видишь отражение мира, которое, возможно, не видит больше никто, пусть это различие и проходит в мелочах. Уникален, потому что весь твой жизненный опыт представляет собой оригинальную и запутанную комбинацию уроков, взятых специально для тебя из единой сокровищницы вселенной. Уникален, потому что именно благодаря самому себе у тебя есть возможность познавать этот мир, сознавать свою общность с людьми и одновременно свою индивидуальность, а также любить и быть любимым. Но в то же время ты такой же, как и все, поскольку ты — человек, как и другие люди. Потому что у вас одна и та же природа. Потому что вы делите между собой одну и ту же реальность, одну и ту же эпоху, одни и те же законы физики. Нет ничего из того, что ты испытываешь, чего бы не испытывал когда-либо какой-либо другой человек, за редкими исключениями. Потому что мир один и тот же, эмоции, мысли, ожидания, мечты, порождаемые им, — соответственно одни и те же. Неудивительно, что иногда люди, никогда не знавшие друг друга, приходят в своих рассуждениях к одним и тем же выводам, открывают одни и те же законы работы психики, описывают одни и те же состояния. Ибо набор всех этих явлений ограничен, хотя их сочетание подчас кажется безграничным, не поддающимся подсчету. И гения от других отличает лишь бóльшая способность подмечать и анализировать особенности мира, в котором они живут совместно, — ни больше ни меньше.

Все похожи и одновременно уникальны. К сожалению, Том пошел по пути отвержения схожести…

Был ли он таким всегда, или что-то повлияло на его неразумный выбор — Гораций не был уверен. Но почему-то каждый раз, когда он собирал прошлое по крупицам, ему казалось, что Том таким не был. Тогда что же произошло на самом деле? Что надоумило, что вдохновило его склониться к закостенелой авторитарности? Что испортило его жизнь? Что заставило совершить духовное самоубийство? Разве не это — склонение только к одному полюсу единого отрезка — и есть истинное духовное самоубийство? Гораций пока еще не был уверен в своих суждениях, но ему казалось, что по-настоящему счастливым и реализовавшимся человек может быть только тогда, когда он одинаково принимает и первый, и второй полюс. Две остальные вариации, сколь бы привлекательными ни казались, ведут к деградации и стагнации личности, перекрывая ее рост. Человек просто не дает самому себе вырасти, хотя мог бы. Мог бы…

Мужчина вновь посмотрел на свежий выпуск «Придиры», валяющийся на его обеденном столе. С неоспоримой долей страха перед будущим и тоски по утрате прошлого он стоял прямо перед осознанием того, что ему предстоит умереть. Умереть не как физическое тело, а как старое Я. И на его останках, в дань пережитому опыту, должно родиться новое Я, более сильное и более полное.

Настало время перевернуть еще одну страницу жизни. Пройти наконец по мертвой земле. Жизнью искупить смерть и смертью отплатить за жизнь.<span class="footnote" id="fn_30328210_0"></span>