IV Самоназванный предатель (1/2)
«За последние месяцы мы получали столько писем от вас с вопросами, касающимися вселенной Темного Волшебника, что посчитали просто непозволительным с нашей стороны утаивать от вас некоторые ее неочевидные детали.
Одними из наиболее часто встречающихся вопросов были: «Откуда взялся храбрый юноша, пустивший к затвердевшему невидимому полю, отравляющему некогда цветущее государство, крохотный, но стойкий огонёк «Люмоса»? Как он сумел так быстро определить истинную причину всех бедствий местного населения? Как он сумел — пусть и пассивным, окольным путем — одолеть Темного Мага и отомстить ему за все его злодеяния? Как его зовут?»
Мы начнем отвечать на все эти вопросы в хаотичном порядке, больше в виде информационной статьи, нежели дополнительной повести. Нам кажется, что подобными вещами лучше делиться напрямую, не прибегая к излишним нагроможденным метафорам.
Первое, с чего мы начнем, — откроем истинную природу свершившегося «поединка» между неизвестным (пока что) юношей и повсеместно известным злобным Темным Магом. Как вы уже, должно быть, догадались, никакого поединка на самом деле не было. Юноша попросту не вступал в бой, но не потому, что считал своего оппонента слишком сильным или слишком слабым, а потому, что видел бессмысленность этой затеи. Он не был честолюбивым, а потому всякого рода сражения не привлекали его внимания. Более того — его единственным желанием было навсегда остаться неизвестным, хотя некоторые факты из его биографии до нас и дошли. Таинственный волшебник имел весьма полезную и, с нашей точки зрения, во многих жизненных ситуациях решающую способность — концентрироваться на главном, игнорируя незначительное. Ступив на бесплодную высушенную землю ранее плодородного государства, он сразу понял, в чем нужно искать причину. Он обратил свой взгляд к небу, ища наложенное проклятие, — и таки нашел его, пусть зрению других оно было недоступно. Что было во всей этой истории главным: убрать затормаживающий развитие государства купол или отомстить Темному Волшебнику, установить над ним свою власть? Конечно же, юный волшебник думал только о первой цели, совсем не рассматривая вторую. Он был не из тех, кто жаждал самоутверждения. Если бы вы спросили его напрямую, как он одолел Злобного Мага, он бы вам ответил, что совсем его не одолевал, а лишь разобрался с последствиями его деяний. Этого оказалось достаточно — но это уже не его заслуга, а тех мощных чар, которые отправились искать своего создателя.
Второй вопрос связан с именем юного волшебника. Мы вам искренне ответим, что не располагаем такой информацией, хотя жители спасенного государства потом и прозвали его Целительной Тенью.
Последующие же два вопроса представляются нам наиболее сложными, но, так и быть, мы на них ответим.
Целительная Тень родился в соседнем государстве и пришел с севера — через леса. Ему было всего лишь двадцать два года отроду. За его плечами было несколько лет легкой субклинической депрессии — хотя вряд ли общество, в котором он рос, располагало достаточно обширными знаниями в этой теме и имело хоть какие-то диагностические критерии. Вплоть до двадцати одного года он не знал точно, кем он должен быть, и каково его истинное предназначение. Он спрашивал у отца: «Отец, кем я должен быть?» — на что отец отвечал обеспокоенным взглядом и бегло подмечал, что рано нашел себя. Он спрашивал у матери: «Мама, кем я должен быть?» — на что мама заботливо клала ему руки на плечи и отвечала, что обязательно настанет время, когда он все поймет. Он спрашивал у брата: «Брат, кем я должен быть?» — на что тот просил не задавать ему глупых вопросов. Он спрашивал у сестры: «Сестра, кем я должен быть?» — на что та отвечала, что он должен быть самым сильным и ответственным, как и подобает настоящему мужчине. Он спрашивал у бабушек и дедушек, у приятелей, у друзей, у соседей… И каждый раз получал разные ответы, и каждый раз они как будто совсем не относились к нему. Все эти люди — какими бы благими намерениями они не были движимы — словно смотрели сквозь него, не замечая его настоящей личности. Именно поэтому всегда своими предположениями били мимо. Юный волшебник на своем двадцатом году впал в настолько непереносимое отчаяние, что даже бросился с этим вопросом к своему строгому учителю, на что тот раздраженно ответил: «Ты глупец, если до сих пор задаешь мне такие вопросы».
Необузданное отчаяние только усиливало его тоску, заставляя рой мыслей в голове кружиться, кружиться и кружиться… Юному волшебнику казалось, что его жизнь закончилась, так и не начавшись. Ведь никто в этом мире не мог дать ему ответа на вопрос, кем он должен быть — так, чтобы этот ответ срезонировал с его душой. И ему казалось, что, раз никто не видит в нем Кого-то, значит, он и является Никем. Ведь он видел всех этих людей: и трудолюбивого отца, и заботливую мать, и расслабленного брата, и витающую в своих фантазиях сестру, и нацеленных на достижения друзей… Он мог их с легкостью описать, мог запросто дать им рекомендацию, которая бы подходила их характеру. Но они проделать то же самое с ним, увы, были бессильны. Глубокое заблуждение, высеченное в его сознании, как на камне, было: «Если они меня не видят — значит, меня нет».
Ситуация, на первый взгляд, ухудшалась тем, что у него были слишком строгие учителя на всем его жизненном пути, принципиально отказывающиеся идти на какой-либо эмоциональный контакт. В культуре его общества была заложена мысль: «Либо ты делаешь все правильно, либо ты не делаешь этого вовсе». Поэтому многие его душевные устремления увядали, будучи в состоянии ростка: как только учитель видел, что юноша коверкает какое-то иностранное слово или ошибается в теории какой-то точной науки — следовал выговор. Так, язык государства, граница с которым пробегала с востока, хоть и был им выучен, но редко слетал с его уст, ибо он не умел на нем говорить — в тот период, когда этот навык должен был формироваться, учитель жестко критиковал каждое его неправильное ударение, каждое неправильное употребление слов. Юноша вовсе замолчал, так как не умел говорить на этом языке идеально.
В двадцать лет, когда навязчивые мысли и нарастающее с каждым днем отчаяние нахлестывали его, в его сердце поселилась тайная страсть к языку умирающего государства, жители которого страдали. Возможно, дело было в ассоциации со своим положением, возможно — в каких-то других факторах, но юный волшебник в свободное время стал его изучать втайне от всех, чтоб никто — в особенности строгий и неразговорчивый учитель — не смог ему помешать, не смог убить его страсть. Он изучал его небрежно, как придется, большею частью играючись, удивляясь его неявной, но сильной схожести с тем языком, на котором он все еще не умел говорить, и представляя, как будет неправильно расставлять слова, неправильно ставить ударения, пропускать предлоги, путать времена глаголов — и все при разговоре с носителями этого языка, совершенно не смущаясь и не чувствуя себя виновным. Как можно еще выучить иностранный язык, как не играя? Судя по всему, общество, в котором он вырос, знало другой способ, но вместе с тем оно очень дорого за него платило.
Однажды, когда ему удалось вырваться из хищных лап своего ригидного окружения — а он их уже терпеть не мог, инстинктивно бежал от них, как от тех, кто не способен назвать его, — ему встретился юноша, практиковавший новые заклинания в лесу, недалеко от речки. Они разговорились, и незнакомец рассказал ему о том, как брал уроки заклинаний у одного очень необычного странствующего учителя, который на корню отвергал принципы традиционной школы, называя их «слишком довлеющими» и «убивающими всякое желание чему-нибудь учиться». Он рассказал, как новая методология перевернула всю его жизнь, и как сильно она изменила его как личность. На это Целительная Тень спросил: «Но где я могу найти этого учителя, где я могу взять у него уроки? Даже не заклинаний, а, скорее всего, жизни, ибо я до сих пор не знаю, в чем заключается мое предназначение». На что незнакомец ответил, печально опустив взгляд: «Мне очень жаль, но с тех самых пор, как в соседнем государстве, — он показал пальцем на юг. — Случилась депрессия, этого человека никто не видел. Его пытались искать — но тщетно. Скорее всего, он умер. Пока он был жив, было живым и его учение. Но как только он умер… Сам понимаешь».
Целительная Тень вернулся домой, но что-то внутри него навсегда пошатнулось. Единственный человек, который мог сказать ему, кем он должен быть, исчез. Он окружен повсеместно теми, кто его не знает. И слепые учителя, которые все время смотрят сквозь него, им потакают, насаждая свою волю, развращая своим лжеучением! «Нет, с меня довольно, — сказал он сам себе. — Я больше не буду задавать вопросы тем, кто не может на них ответить. Должны ли они на них отвечать — я разберусь позже. А пока я снимаю с них все полномочия называть меня, пока не случилось худшее из худшего — пока я не принял на себя не свое предназначение».
Обедая со своей семьей, Целительная Тень впервые обратил внимание на то, как говорят его родственники, на то, как они принимают решения и выносят суждения. Он увидел, что они сначала складывают все имеющиеся у них знания о ситуации, затем прогнозируют последствия, и только потом — выносят вердикт. Целительная Тень заметил, что форма вердикта зависит от того, какими именно знаниями обладает его выносящий; на то, какие последствия он сумел в своем воображении предвидеть; и, конечно же, щепотки полагания на удачу. После обеда он отправился к своему тогдашнему учителю и весь урок откровенно прослушал, так как вслушивался не в то, что учитель ему говорит, а в то, как он говорит, и что заставляет его говорить ему именно это. И тогда юноша с удивлением обнаружил, что учитель, по существу, ничем не отличается от его родни: точно так же пользуется накопленным им багажом знаний, точно так же пытается предугадывать события — иногда успешно, а иногда — не очень. Но самое большое открытие ждало его в конце урока: он внезапно осознал, что способен проделывать в своей голове те же самые операции и более того — он уже это делал неоднократно. Так зачем же он, и правда, докучал им своими сложными вопросами, ответить на которые у них недоставало данных? И тогда на юношу снизошло озарение: «Если кто и может приблизиться к знанию моей настоящей сути, моего истинного предназначения — так это я сам. Только у меня имеется наиболее широкий спектр знаний о самом себе. Только я чувствую себя все время. Ответить, кто я такой, — исключительно мой долг. И я поступал неправильно, когда перегружал других, взваливая на их плечи ношу, которую они выдержать были не в силах». И он поблагодарил учителя за все, что тот сумел ему дать, и сказал, что дальше его путь лежит в полумертвые земли. «Через их воскрешение, — пояснил он, — воскресну и я. Так что не обессудьте. В любом случае, вам будет интереснее видеть меня живым, нежели навечно мертвым».
И он действительно отправился в изнывающую от жажды страну, владея ее языком на элементарном уровне и имея за плечами мало опыта в сотворении по-настоящему сильных заклинаний. Он не знал, с чем ему придется столкнуться, но знал, что уже немного знает себя, и что дальнейшее его самопознание лежит только через прохождение мертвой земли.
Так что, в какой-то мере… он это сделал не столько ради других, сколько ради себя. Но мы уже слышали мнение касаемо того, что самое большое благо, сотворяемое человеком для других, сотворяется в первую очередь для него самого. И что небезызвестное самопожертвование часто дает противоположный, деструктивный результат.
Так что, вроде, мы ответили на все ваши вопросы… Кроме, пожалуй, главного — почему Темный Волшебник так сильно нуждался в самоутверждении, и почему он погиб, не выдержав собственной магии… Но хотите ли вы это знать на самом деле?»
Мужчина откинул журнал на стол, нервно сцепил пальцы рук перед собой, затем так же нервно их разомкнул, затем, не выдержав пытки, будто бы в горячке поднялся и стал активно ходить по комнате. Колбы с цветными жидкостями, ровным счетом как и засушенные ингредиенты для зелий, хранящиеся в шкафах, никоим образом не привлекали к себе его внимания.
Он чувствовал невыносимый внутренний жар, от которого ему в прямом смысле хотелось выть и лезть на стены. Этот юноша, подумал он, было в нем что-то от меня… Какая-то неопределенность… Какое-то томительное чувство… Потерянности во времени и пространстве… Ощущение надвигающейся беды… Неожиданно поставленный ультиматум: «Либо сейчас, либо никогда; либо так, либо никак»… Что-то утекает… Что-то бесповоротно утекает, а я медлю, а я не могу решиться, а я не могу понять, в какую мне сторону двигаться, каких взглядов придерживаться и какие решения принимать… Нужно успокоиться и взять себя в руки. Нет! Если так будет продолжаться, то я умру, так и не побывав на мертвой земле.
Вместе с тем в его душе жило и другое чувство — безудержный трепет, который он ощущал всякий раз, как прикасался к ее текстам. Девочка умеет видеть прошлое и предсказывать будущее, думал он, и она так жестока со мной, раз то и дело упоминает меня — в своих метафорах, в своих персонажах, в явлениях своего мира, — наверное, даже не подозревая о том, что это я — тот человек, который причастен к убийству Юного Учителя… Если бы она только знала! Если бы только позволила ей сказать! Если бы только они все знали! Я больше не выдерживаю… Я предал того, к кому был искренне привязан… Того, кто верил мне…
Гораций Слизнорт помнил тот ясный весенний день, когда после занятий, дождавшись, пока все уйдут, взволнованно и уже автоматически покусывая губу, к нему подошел Том, чуть наклонив голову вперед и держа руки за спиной. Юноша не отличался особой смелостью в межличностных взаимодействиях, всегда старался держаться ото всех особняком, а потому даже такое простое действие с его стороны было на вес золота. У них была какая-то связь — мужчина точно не мог определить, какая, — но Том часто искал его компанию, как-то незаметно пытался держаться как можно ближе, при этом не выдавая себя, при этом притворяясь поглощенным своими мыслями. Гораций слишком привык к нему, чтоб задавать какие-либо вопросы, да и чувствовал, что это не к спеху — однажды юноше надоест играть в молчанку и он сам заговорит. И вот, кажется, это произошло.