хаитани ран | санзу харучие | хаитани риндо (2/2)

Сухой смех со всех сторон, но от него не ноет противно внутри, не поджигает личные фитильки агрессивности Санзу. От него хочется распластаться тут же, рядом, вытянуть затекшие ноги и потребовать целоваться.

— Хару, эй.

Город за окном какой-то неожиданно мокрый и плывущий.

— Хару, ты че? Я же правда живой, на, трогай еще!

Пальцы все еще липкие, под них суется теплая щека, ухо с сережкой, плечо. Под ними вдруг отдается стук чужого сердца в дорогих потрепанных шмотках.

— Харучие, ну-ка, на меня смотри.

Машина на аварийке, прямо посреди потока, внимательные глаза Рана загораживают соленый город.

— Хару, не плачь так, все нормально, еще полчаса и дома будем. Майки ждет. Пожрем чего-нибудь, хочешь? Хочешь сейчас? Пить?

Майки уже в курсе, что они все патроны спустили на этой встрече. После этого там остались только багровые реки.

Майки уже выписал семьям письма счастья, уже всем напомнил, как себя следует вести на переговорах с Бонтен — всем тем, кто еще остался.

Риндо правда задело, по касательной, обожгло, царапнуло так, что порвался черный узор татуировки по руке. Санзу помнит теперь только этот кадр и тот, где Ран его запихивал в машину, накрывая неровно дрожащей ладонью затылок. Это, чтобы я не ушибся, отстранено думал Санзу, сгибаясь, утыкаясь носом в макушку Риндо. От того пахло перестрелкой и жизнью.

— Хару.

Слезы смешиваются в воротнике шубы с каплями чужой крови, голоса братьев звучат тревогой и беспокойством. Риндо обнимает его так, что становится больно. Сверху сыплется «ну пореви, давай», «Ран, поехали уже», «да жарко же в этой хероте, снимай». Санзу дышит через раз, давится соплями и кусается не глядя на «Майки расскажу, что ты его тачку утопил».