Кембриджширская пастораль (часть 1) (2/2)
Йорн думал без омерзения и негодования о похитителе ребенка, чей силуэт, сотканный из мозаики еще не найденных улик, как будто мелькал среди оголенных веток. Люди слишком много рассуждали в плоскости «должного» и слишком мало – в плоскости сущего. В конце концов нужно было принять тот факт, что человеческий хищник просто существовал, и просто отдавал долг своей природе. В следующем перерождении он просто получит тело таракана – прекрасное в своем механическом совершенстве, но лишенное инструментов самопознания. Так учили сапиенсы на Тибете.
Йорн находил, что патологический страх перед познанием смерти приводил людей к самому чудовищному из возможных последствий: люди, словно во сне, отдавались во власть насилия, не важно, происходило ли оно извне или изнутри. Притом, отдавшись насилию извне, они выпускали наружу внутреннего монстра. Где-то Йорн прочитал, что во время Войны они тысячами покорно шли умирать в окопы, но иногда убивали офицеров, если им не разрешали покурить. Ритуал, которым человек обставил убийство, свидетельствовал о болезненном недоверии человека к себе. Йорна поражало наслоение религиозных табу, уголовного кодекса и реакций вегетативной нервной системы, которое человек приспособил под внутренний паноптикум. Интеллигентному существу, по разумению Йорна, не нужен рвотный рефлекс, чтобы отказаться от идеи поесть дерьма. Но Йорн не раз наблюдал, как человек стремительно развивает вкус к тому, что в прошлом заставляло его блевать, если получает общественную на то санкцию. Cапиенсы регулировали нейронную активность друг у друга на самых глубинных уровнях. Превращались ли они от этого в идиотов? Идиотами эллины называли граждан, не участвовавших в общественной жизни. Можно ли считать одинокого, замкнутого душегуба образцом свободомыслия? Людей, вне всякого сомнения, убийцы завораживали способностью выпасть из всемирного круговорота нейромедиаторов.
Между тем, Йорн часто задавался вопросом, сколько кембриджских товарищей отказались бы приятельствовать с ним, узнав, что предки ракшаса на регулярной основе промышляли добычей человеческого мяса? Некоторые приматологи строили догадки, будто Homo Rapax развил мощный интеллект исключительно для охоты на умную и сплоченную добычу – древних предков нынешних жителей Тибетского нагорья. Йорн такие гипотезы считал чушью. Чтобы есть людей, не вооруженных огнестрелом, не требуется способностей рапакса к абстрактному мышлению, выявлению закономерностей и глубокой медитации. Но человек неисправим, первой он всегда рассматривает ту гипотезу, согласно которой храм воздвигнут вокруг места, где стояли носки его прадеда.
Одно бесспорно: если бы вскрылось, что Йорн Аланд – не человек, а нелегально клонированный рапакс, его немедля изъяли бы из общества и изолировали бы в каком-нибудь специально отведенном месте, от греха подальше. Йорн мог делать выводы только по сухим научным публикациям – попаданию Homo Rapax в поле поп-культуры цензура всячески препятствовала – но и там прослеживалась тенденция определять сущность отношения рапакса к сапиенсу через людоедство. Собственную историю убийства и поедания родственных видов, наподобие неандертальцев, сапиенсы скромно замалчивали.
А что, если бы выяснилось, что свое первое непредумышленное убийство Йорн совершил в шестнадцать? Потом были другие «инциденты», в разных обстоятельствах и с разным исходом. Но увенчалось все это вполне преднамеренным уничтожением Серенити и ее родителей, что по классификации в уголовном кодексе лишь на одну жертву не дотягивало до статьи «массовое убийство». Произошло оно, уже когда Йорн отделился от обескровленной и доживавшей последние дни ячейки, ракшас сам выбрал такой метод решения возникшей проблемы. Иногда он задумывался, как бы отреагировали приемные родители и что бы сказал по данному поводу братец Брайан. Йорну казалось, что Брайан все знал и получал тайное удовольствие, когда любимец семьи Сорренто, обласканный монстр следовал своим инстинктам. Но разве они сущностно отличались от инстинктов сапиенса?
В прошлом году на первом курсе филфака Йорн погрузился в бесконтрольное чтение. В архивах Университетской Библиотеки, с которой подзапретный Оруэлл некогда писал свое «Министерство Правды», ему попалась книжка начала века. В ней гарвардский лингвист восемьсот страниц кряду аргументированно доказывал, что за предыдущий век человечество ввиду развития научно-технического прогресса осознало нерентабельность насилия, а также сильно подобрело в быту. Первую и Вторую Мировые войны он определил в категорию аберраций. В равной степени он объявил аберрацией и все остальное человечество за пределами Западной цивилизации, раз оно и в двадцатом веке десятилетиями выживало под гнетом бандитских режимов в условиях непрекращающихся локальных войн – им просто не хватило то ли эффективных общественных институтов, то ли научно-технического прогресса, то ли образования. Йорн проверил дату издания книжки – буквально через несколько лет после публикации началась Третья Мировая, за которой последовала Большая Системная Перезагрузка. Йорна эта историческая ирония чрезвычайно позабавила. Его вообще забавляли гуманитарии, которые, разобравшись с функционалом магнитно-резонансного томографа, заключали, что теперь «раскидать побырому», как выражался Брайан, судьбы человечества покажется сущей ерундой. Очевидно, что автор не учился вместе с Йорном в школе Св. Бернарда в Стивенидже, считавшейся, между прочим, самой приличной на пятьдесят миль вокруг. Ему бы многое разъяснили относительно роли образования и научно-технического прогресса в подобрении человечества.
Йорн помнил с детства ажиотаж, нагнетаемый раз в год в середине ноября, когда в Лондоне проводились публичные судилища над особо опасными преступниками. За ними следовали прямые трансляции расправы над осужденными. В доме Сорренто прямые включения смотреть воспрещалось, что же до проверяющих органов – у Сэмми с его депрессивными расстройствами имелось заключение от психиатра, можно было отбрехаться, когда органы фиксировали игнорирование обязательных к просмотру телепередач. «В конце концов хоть какая-то от братишки польза…» – сардонически хихикал Брайан.
Что же касается ячейки, Полосатый, хоть и проводил нечто вроде воркшопов политинформации, но лишь отрывками показывал трансляции, чтобы возбудить в бойцах вполне определенные настроения. Йорн замечал, насколько тягостно ему было обращаться к этому материалу. Несомненно, кто-то погиб у Полосатого на одном из тех столов.
Посему, впервые Йорн в полной мере прочувствовал атмосферу ежегодного Фестиваля Правосудия лишь в восемнадцать лет. В школе Св. Бернарда было только два предмета, успехи в которых строжайшим образом контролировались: Основы Рационального Природопользования и Гражданское Воспитание. Большую часть предметов Йорн посещал лишь спорадически, занимаясь самообразованием, но ему очень скоро и весьма доходчиво объяснили в кабинете директора, что за прогулы самых важных для гражданина дисциплин ему вкатают административку, как за хулиганство, а его приемным родителям – денежные штрафы ввиду безответственного подхода к воспитанию, тем более, что Йорн был приемным, а детдом в плане воспитания общественной сознательности всегда имел преимущество перед семьей.
Казалось, что целый месяц Департамент Воспитательной Работы круглосуточно жил и дышал ( а также «ел, пил, срал и ширялся», как выразился бы Брайан) пресловутыми лондонскими процессами. Преподаватели соревновались в разнообразии методик и причудливости заданий, приобщая студентов к микроскопическому наблюдению, доскональному анализу и жаркому обсуждению публично озвученных деталей расследования и судопроизводства. Затем задавались эссе на этическую тематику, после эссе объявлялись студенческие дебаты; а после студенческих дебатов шли инсценировки допросов и судебных заседаний. В двенадцатом классе Йорну по жребию выпало исполнять роль Магнуса Олафсона – журналиста, который опубликовал в «Альтернете» свое сугубо личное и, по утверждению властей, до основания гнилое, извращенное, не имеющее отношения к реальности видение мировой истории и Системы.
Йорн до участия в школьном шоу был убежден, во-первых, что совершенно не боится сцены, а во-вторых, что ракшасу, существу в основе своей несоциальному, неведомо человеческое чувство стыда. Он мог находить многие вещи глупыми, нерациональными, неуместными, несоответствующими обиходной норме в конце концов. Но неконтролируемую реакцию, когда лицо горит от расширившихся сосудов и скукоживается организм от одних лишь направленных на него взглядов, Йорн считал для себя невозможной. Он шутил, что люди не возбуждают его зеркальные нейроны.
Памятный урок Гражданского Воспитания показал, что Йорн недооценивал степень своей вовлеченности в круговорот нейромедиаторов и всесилие индуцированного безумия, на который способен социум. Самым жутким для Йорна стал заключительный акт мини-спектакля, когда одноклассники, подражая телевизионной традиции, скандировали «Смерть выродку!» и кидались бумажками. По настоянию преподавателя, на Йорне в течение инсценировки были наручники из секс-шопа с ободранным на браслетах мехом для реалистичности. Что-то особенно уничижительное чувствовал Йорн как в наручниках, так и в том, что ему не удалось скачать и изучить опус своего персонажа. Он не знал, о чем писал Магнус Олафсон. Но даже если бы Йорну удалось прочесть крамольную книгу, он не имел права даже намеком упомянуть ее содержание, иначе карнавальное действо могло превратиться в реальную скамью подсудимых с гарантированным сроком. Йорну было стыдно и больно за безъязыкого пассивного Олафсона, который из него получился, неспособного ни возразить, ни защититься. Он не выполнил своего долга перед идущим на смерть. Реальный Олафсон, встретившись лицом к лицу с безнадежностью своего положения, выкрикивал призывы и ответные обвинения своим обвинителям. Магнус Олафсон, одним словом, из Йорна получился ненастоящий. Из него даже настоящего Йорна не получилось. Зато получился идеальный подсудимый: раздавленный, безгласный, равнодушный к своей судьбе. На следующий год Йорн уже не повторял ошибок юности и попросил отца сломать ему ключицу, или хотя бы подделать соответствующие медицинские документы и помочь правильно перебинтовать плечо.
Кульминацией вакханалии в Департаменте Воспитательной Работы каждый год становилась пресловутая прямая трансляция, и Йорну за два выпускных класса не удалось ее манкировать ни разу.