Кембриджширская пастораль (часть 1) (1/2)
***
…There is a mill, an ancient one… Brown with rain and dry with sun…
Йорн, напевая вполголоса, раздвинул плотные ветви кустарника и заглянул в закулисье, в самое сердце набухающей весенними почками тьмы. Моросящий дождик усиливался, и Йорн рассудил, что в кустах будет суше, к тому же, выше вероятность набрести на артефакт, до которого обычные добровольцы не доберутся. Да, Йорн был необычным добровольцем: ему доставляло удовольствие исследовать черт знает, какие чащобы, трущобы и помойки. Они заменяли ему скалы, ледники и пропасти Тибета. Тусклое воспоминание о естественной среде обитания, как было показано прорывным экспериментом китайцев, сохранилось эпигенетически в мозговых структурах трех мумий Homo Rapax, одна из которых послужила двадцать лет назад биоисходником Йорна Аланда. Подопытные рапаксы из заповедника в Хуаньшань сохранили эти воспоминания. Очевидно, в глубине подсознания хранил их и Йорн Аланд. Ему пришлось просить Майка Дамбровски, биоматематика из Дарвин Колледжа, покопаться в библиотеке, ибо сам Йорн не смог бы объяснить библиотекарю чужого факультета, на кой дьявол филологу публикации на подцензурную тему. Майк притащил китайские журналы, и вместе они разглядывали странные снимки, следы грез мертвеца возрастом девять тысяч лет. Неспециалисту даже со способностью Йорна фиксировать паттерны было трудно понять скрытую за цветными пятнами доисторическую реальность, но трепет от осознания, что речь идет о мыслях Бальтасара, куда сапиенсы проникли раньше самого Йорна, не давал ему заснуть несколько ночей. Даже слегка аутичный Майк, вечно к тому же под кайфом, отметил странное возбуждение Йорна. А Йорн все не мог отделаться от мыслей о патологичности своего бытия: носить в себе геном, доставшийся от мертвеца, – уже испытание, но оказаться сосудом его воспоминаний… Была ли законсервирована хоть в каком-то молекулярном виде память о последнем хрипе Бальтасара?
…The miller’s house is joined with it… oh fuck… And in July… the… swallows flit… To and fro, in and out… round the windows, all… fucking…a…bout…
Пока пролез внутрь, получил несколько раз упругими прутьями по лицу, чуть не уронил очки, до крови рассек кожу – не эротично вдоль скулы, как супергерой на рекламных буклетах к VR-играм, а словно распоследняя шпана прямо поперек физиономии. Хорошо, в глаз не попал. Йорн остановился и достал карманное зеркальце, осторожно промокнул выступившую кровь салфеткой, чтобы не стереть грим. Огляделся. Непролазная чаща окаймляла с обеих сторон кружевом ветвей и вышивкой неувядающих листьев падуба грунтовую тропинку, названную Римской «дорогой». Кембриджский «Замок» тоже был не более, чем обросшим травой вздутием, уходившим корнями в норманнское прошлое графства. Впрочем, «римскость» дороги была давно доказана археологами, и живописная тропинка составляла, насколько Йорн припоминал, часть Европейского пешего маршрута Е2. Если не хотелось ждать ежегодного лимита на транспортное загрязнение, можно было собрать рюкзак и прямо отсюда рвануть в Ниццу.
…The willows toss their silver heads, and the phloxes in the garden beds… turn red, turn grey… with the time of day… And smell sweet in the rain, then die away…
Йорн истратил все свои квоты после окончания школы на поездку в Бутан: два дальних перелета и невысокие по молодости лет социальные кредиты лишили его на двадцать пять месяцев права отправляться в туристические поездки самолетом. Но путешествие на родину предков того стоило, оно изменило что-то в голове химеры. Йорн не знал, что именно. Второй год пытался разобраться, но призрачная тень увядшей ветви на генеалогическом древе Homo ускользала, словно ее обломки уносило горным ручьем, а бессвязные чувства, обрушившиеся на Йорна с Крыши Мира, были неуловимы и хрупки, как головастики в пустом горном озере.
…The children take their meat to school… and at dusk they play by the twilit pool… bare-foot, bare-head… till the day is… dead…
Йорн продолжил путь дальше сквозь чащу. В его воображении рисовался бледный цифровой призрак пропавшей Рози Дэйл: широко посаженные голубые глаза, тонкий рот, очень светлая кожа и соломенные волосы, через которые ореолом просвечивало солнце. Йорну девочка не понравилась. Она не понравилась ракшасу уже по первому впечатлению, когда Йорн прокручивал ленту новостей, сидя на кухне в кампусе. Он заметил в ее глазах выражение преждевременной взрослости и недетской озабоченности предметным бытием, намек на практичность, своекорыстность, вещелюбивость. Взгляд взрослого человека, когда таковой проявлялся несвоевременно и неуместно, вызывал у Йорна отторжение. У сапиенса всегда было что-то ищуще-прячущее в глазах. Все знакомые ракшасу люди как будто вечно искали, чем заполнить прореху в душе, возникшую, когда они в трехлетнем возрасте, стоя перед зеркалом, обнаружили свою ограниченность и нецентральность в мироздании. Для людей момент был трагедией, чьи последствия они были обречены прятать от себя и других сапиенсов. Наверное, только среди человеческих святых и пробудившихся, можно отыскать взгляд кристальной чистоты и смирения, но Йорн пока таких еще ни разу не встретил. Даже на Тибете. У Рози тоже был замутнен чем-то ее детский взгляд, она уже что-то выискивала алчно и напряженно.
…The young men come for his daughter’s sake… but she never knows which one to take… She drives her needle, and pins her stuff… while the moon shines gold, and the lamp shines buff… <span class="footnote" id="fn_32810887_0"></span>
Йорн продрался между тонких стволов терновника, густо пронзивших землю изнутри, как ножи, воткнутые в подставку. На ветвях кое-где еще висели скукоженные от зимних непогод прошлогодние ягоды, шаги заглушал плотный ковер опавших листьев цвета каппучино.
Йорн пошел искать Рози, потому как ему давно требовалось поразмышлять. Отключить все мысли и подумать. Где-то он читал, что у головоногих столько нервных клеток в щупальцах, что они буквально думают руками. Интересно, где, по представлению осьминога, протекает его духовная жизнь? Йорн испытывал необходимость, как осьминог, подумать конечностями и войти в контакт со средой. Была ли Рози предлогом, чтобы расцарапать лицо об окружающий ландшафт? Если считать размышление конечностями особым родом медитации, то Йорну требовалось медитировать на что-то. Человек бы сказал, что нужна цель, как обывателю требуется конечный пункт прогулки – дойти до водонапорной башни, моста и, наконец, пекарни, чтобы вернуться домой с круассаном в клюве. Но пропавшая девочка для ракшаса была не целью, а предметом медитации. На ней сходилась его физическая активность, как движение рук вязальщицы, трудящейся над шарфом, который будет распущен по окончании работы обратно на пряжу. Йорн бы назвал свое нынешнее занятие созданием песочной мандалы, с особым акцентом на dkyil-'khor – на динамический рисунок движения и энергии, который создавало его перемещение по зарослям терна и колючего падуба. Его мандала рассеивалась по мере создания.
Что же касается пропавшей девочки, ракшас испытывал к ней несентиментальное сострадание, которое испытывал к земным мытарствам любого живого существа. Ему хотелось, чтобы Рози нашлась живой, но если бы Йорн наткнулся в дебрях на ее растерзанное тело, то испытал бы, наверное, познавательное удовлетворение, поскольку убитого ребенка он еще ни разу не видел. Серенити в чем-то была, конечно, совсем ребенком, но желание ставить социальные эксперименты оказались у ней весьма зрелыми.
Йорн мог постигнуть образ мыслей похитителя – примерить на себя его шкуру, исцарапанную ветками кустов, и проникнуть в его сознание, которое представлялось перепутанной чащобой среди гладких полей. Он хотел пройти тропой, по которой ступала нога преступника, словно охотник-следопыт, изучающий лесные дороги диких зверей, кровавые остатки их пиршества и засохшие экскременты. Йорн был практически уверен в том, что девочка в розовой курточке встретила в лесу своего волка. Ему хотелось посмотреть на редкого зверя не в сводках новостей, а вблизи, дотронуться, обонять его зловонное, как у всякого хищника, дыхание, услышать раскат его рыка над пасторалью Кембриджшира, где под травами и кустарниками лежали зажившие полвека назад раны от гусениц бронетехники. Йорну было любопытно, оставил ли человеческий хищник хотя бы мелкие царапины на теле земли.