Глава VI (1/2)

Я её люблю

Не то что с вожделеньем, — хоть, пожалуй,

Я отвечаю не за меньший грех,

Отчасти же, чтоб отомстить ему…

«Отелло»

</p>

Помню, как стоял на вершине холма, окидывая взором долину. Перед полями, лазурным небом и солнцем в вышине я был вольный, как пан. Детские руки обняли меня со спины и легли мне на грудь.

— Какой ты красивый стал, Каин. У меня от тебя голова кружится.

Я повернулся к улыбающейся Шаёри.

— Голова кружится? А ты брось её вниз!

И, сорвав с неё венок из диких трав, ринулся назад, сбегая по крутому склону. Венок быстро слетел с головы, а я мчался вниз так стремительно, что, казалось, едва успевал касаться земли. Из-под ног в рассыпную выпрыгивают кузнечики, и солнце светит в лицо, и ветер вплетается в кудри, и сам ты пьян красою жизни…

У подножья холма стопа заскользила подо мною, и я повалился на спину, съезжая по траве и громко хохоча, чтобы за смехом скрыть острую боль в затылке. Я ещё смеялся, когда Шаёри сбежала за мной и повалилась мне на грудь. Так мы лежали какое-то время. Рядом безмятежно покачивались красные головки диких тюльпанов, в траве трещали кузнечики, а в синем небе над головой стрекотали синицы. Моя рубашка под щекой Шаёри стала влажной.

— Ты плачешь? — удивлённо спросил я, не понимая от чего она печальна, когда мне хорошо.

— Зачем ты так делаешь? Убьёшься ведь.

Я улыбнулся.

— Да на что мне жизнь, коли я не могу расстаться с ней, когда пожелаю?

— Дурак ты, — всхлипнула Шаёри и села, отвернувшись от меня.

— Ну что ты ревёшь? — продолжал недоумевать я, поднимаясь за ней. — Ведь меня не звали бы Каином, если б я ни был таким, какой есть.

Какое-то время мы сидели в неловкой тишине, пока она не повернулась ко мне, шепнув прерывисто:

— Поцелуй меня.

Я покачал головой, заправляя выбившийся локон ей за ухо. Не стала Шаёри красавицей, как в детстве была, так и осталась цветочком невзрачным. Только в зелёных глазах её была такая трагичная трепетность, какая вызовет жалость у любого.

— Ты вольная, дочь полей. В душистых травах тебе певать так любо… И всё же у меня от тебя голова не кружится. Да и сама подумай, ведь вы кочевники. Уйдёте рано или поздно, а я останусь.

— Пойдём с нами! — взмолилась она, цепляясь худыми руками за мои плечи так, словно я теперь уже покидал её. — Ты нашей крови. Мы богаче любого пана. Нам вся земля принадлежит.

— Я не живу по-вашему, — ответил я, отстраняя её от себя. — Никогда не стану добровольным рабом.

Когда встал и пошёл прочь, Шаёри крикнула мне вслед:

— Зачем ходишь к нам?

— Не знаю, — ответил я, не оборачиваясь и не замедляя шага. — Вы странный народ. Я и люблю, и не люблю вас.

Вспомнился мне гнедой конь. Сердце моё жаждало его. А Шаёри? «И зачем она заныла, когда всё было так хорошо, — думал я, уходя в сторону дома. — Нет, верно лучше быть одному».

Это произошло на третью весну после того, как Анталу был присвоен графский титул. Теперь мы были дворяне, но жизнь моя текла без изменений между отцовским домом и цыганским табором. За это время отец Шаёри и Пашко умер, да и сам Пашко стал совсем другим. С позапрошлой зимовки он вернулся, умея читать и считать, но, хотя моё самолюбие было уязвлено, на нашей дружбе это мало сказалось.

Впрочем, всё это было делом минувшего. Теперь у него над губой смешно чёрные усики топорщились, а лицо сильно вытянулось, хотя сохранило мальчишескую нескладность. Став главой семьи, он днями и ночами плёл корзины, а в перерывах носил их на продажу в город. Несмотря на то, что его сестра в тот год достигла брачного возраста, Пашко не торопился сговариваться о её замужестве. Жалел должно быть. Вон она какая стройная, да нежная, в чужой семье огрубеет. Как повяжет голову платком, примутся её за чёрные косы таскать, не сможет даже мужа случайно юбкой коснуться, чтобы не быть битой. Зато с братом Шаёри красовалась в стеклянных серьгах и бусах, простодушно считая их большой ценностью.

Пашко же теперь носил на голове шляпу, обзавёлся сапогами и даже смастерил себе на удачу кнут, украсив ручку прихотливой резьбой, хотя лошадьми не занялся. Говорил, что ему сейчас нет охоты рисковать головой, что пойдёт грэн тэ чёрэс [1], когда присмотрит себе невесту, а пока будет заботиться о сестре. Это соответствовало его характеру, но было не по нраву мне. Я знал счастье быть ребёнком среди цыган, когда ты можешь делать почти всё, что пожелаешь, и не спешил отказываться от этих обычаев. Пашко нравилось работать, брать на себя ответственность. Ему было, кажется, уже семнадцать, по меркам цыган давно взрослый. Я всё так же хорошо к нему относился, но пути наши разошлись.

В таборе было тихо. Никто не пел, не плясал. Раздавался лишь металлический лязг да приглушённая гортанная речь. Не знаю случайно ли, но навстречу мне шёл Камия. Я не успел далеко зайти, когда мы с ним поравнялись. В ту пору он уже оформился. У него было резко очерченное, мясистое лицо, обтянутое грязно-смуглой кожей, с полными губами и чёрными углями глаз, что прожигали душу насквозь. Всё это великолепие обрамляла шапка маслянисто-вороных кудрей, которые Камия то отпускал до плеч, то остригал коротко и неровно, как отверженный [2]. Но самой запоминающейся чертой были характерные складки над верхней губой, которые придавали ему особое звериное выражение. Для своего возраста он был высок и хорошо сложен. Девчонки с интересом поглядывали на него, но я не раз думал, что, несмотря на красоту, у него лицо убийцы.

Камия прошёл мимо, намеренно задев меня плечом.

— Смотри куда идёшь, — бросил я, не оборачиваясь.

— Я-то смотрю, — прозвучало у меня за спиной, — а вот ты явно нет. Давно с Шаёри путаешься?

Я остановился.

— Тебе-то что? Ты ей не брат и не жених. Она тебе даже не нравится.

Камия стоял передо мной, скалясь глумливо. Каждое слово он бросал как нож.

— Ты слишком плохо молился, чтобы она не нравилась мне и дальше.

— Что ж, сватайся, — хмыкнул я. — Мне до этого мало дела.

— Ой ли? — Камия развёл руками, лениво, играючи подходя ко мне. — Для чего ж ты её от табора уводишь, скажи на радость? Хороводы с ней водить?

Я напряжённо вглядывался в его лицо, пытаясь понять, шутит он или говорит серьёзно. В конце концов потребовал тихо:

— Прекрати.

Но Камия только начал.

— А давай сыграем в игру. Я стану повторять это снова и снова, а ты будешь взвинчиваться, взвинчиваться. И тогда…

— Что тогда?

Он самодовольно усмехнулся.

— Больно у тебя морда лица красивая. Хотел подправить.

Так мы противостояли на окраине табора, когда мимо прошла Шаёри. Увидев, что мы заметили её, она ускорила шаг, принявшись нервно заплетать распустившиеся волосы.

— Ты только глянь, — бросил Камия презрительно-насмешливо. — Что это она такая растрёпанная нонче, а Пашко?

Я не заметил, что её брат был здесь. Он отвёл взгляд, словно стыдясь сцены, при которой невольно присутствовал, и протянул руку, подзывая к себе сестру, чтобы увести её. Досада и обида захлестнули меня, и я, обернувшись, схватил Камию за грудки.