Глава V (1/2)
О том, как вы краситесь, я тоже достаточно
наслышался. Бог вам дал одно лицо, а вы
сами малюете себе другое.
«Гамлет, принц датский»
</p>
Поздней осенью, как только на земле и деревьях появился первый иней, табор снялся с места и отправился на зимние квартиры. Так происходило всегда, но в тот год, когда ушли цыгане, пришла женщина. Декабрьским утром она вошла в бело-голубом, принеся с собой искусственный запах фиалок и лаванды. Её звали Мари. Эта дама сбросила мокрую от первого снега шаль чёрных кружев и, развязав ленты аляповатой шляпки, сердцем обрамлявшей её лицо, воскликнула:
— Ну и хлев!
Мне тут же стало тошно от этой женщины, себя и жизни. Для меня, привыкшего к строгой одежде прислуги и платьям цыганок, естественно огибавшим их тела, казались нелепыми и нарочито оголённые полные плечи и вся её фигура, утопающая в бесчисленных кружевах и оборках необъятных юбок. Тёмные волосы кольцом огибали её нарумяненное кукольное личико, и сзади были заколоты двумя искусственными розами. Подойдя к отцу, она сжала его руку и проворковала, едва не прижимаясь к нему, как кошка в течке:
— Ты должен был предупредить меня о том, что живёшь в такой лачуге, Антал. Я бы подобрала соответствующий фасон.
Меня передёрнуло от такой фамильярности. Никто не обращался к отцу на ты, никто не называл его по имени, даже я позволял это себе лишь в мыслях. Оторвавшись, наконец, от своего благодетеля, Мари опустилась на пол подле меня и приторно-ласково сказала, сильно картавя:
— А это тот самый Кай, о котором я так наслышана.
И протянула руку, чтобы погладить меня по волосам, но я одёрнул голову, недовольный тем, что служанки вычесали мне колтуны и заставили вырядиться в накрахмаленную рубашку с нелепым воротничком, противно трущим шею, только для того, чтоб полюбоваться на эту куклу. На её лице застыла маска недоумения, но вскоре она снова натянуто улыбнулась.
— Я скажу тебе одну вещь. Мы с твоим отцом…
«Любим друг друга» — должно быть хотела закончить она, но была прервана.
— Какое мне дело до того, что вы с моим отцом обжимаетесь? — воскликнул я и убежал.
Цыгане не отличаются стыдливостью, и я не питал иллюзий касательно природы отношений мужчины и хорошенькой женщины, воображая, что это само по себе делает меня очень взрослым. Весь тот день я не выходил из комнаты, а вечером, остервенело стругая ножом деревяшку, говорил сам себе:
— Ничего. Антал купил себе ещё одну потаскуху. Меня это не касается.
Скоро я наверстал упущенное, и в первые несколько дней составил оценочное мнение об отцовской любовнице. Думаю, ей в ту пору было около двадцати семи. Если сложить те отрывочные сведения, что я почерпнул из разговоров и видел сам, можно сделать вывод, что она вышла из очень бедной семьи и занялась своим нехитрым ремеслом из жажды роскоши, которая составляла единственную цель её жизни.
Мари была из тех женщин, которые выходят пройтись по городской площади взад и вперёд, воображая будто все встречные непременно заглядываются на них, а, вернувшись домой, со скуки принимаются составлять список всякого сора, что зацепился за подол их платья. Она проводила дни, разглядывая модные журналы с сахарными картинками или судача с кухаркой. Не раз, спускаясь вниз по лестнице, я слышал вопли вроде:
— Потребовались все мои силы душевные, чтобы ни словом, ни жестом не напомнить ему о том, как он скверно обошёлся со мною. А он и не вспомнил!
В одно такое утро, когда уже началась оттепель, я прошёл мимо неё, принял из рук служанки кружку с тёплым молоком и, глянув в окно, прошептал прерывисто:
— Цыгане вернулись!..
Напускная вальяжность и зимнее оцепенение разом слетели с меня. Последним, что увидел, выбегая из комнаты, было лицо Мари с застывшей гримасой удивления, пока она вставала со стула, картинно расправляя складки платья. Оказалось, содержанка Антала ничего не знала о его увлечении цыганами, а когда узнала, возненавидела табор и всё кудрявое племя ненавистью матроны к рабыне, превзошедшей её в красоте. От вороньей черноты волос, то и дело мелькавших за окном, или тягучих напевов, доносившихся из прихожей, ей делалось дурно. Я ожидал, что она уйдёт. Даже не думал, что можно поступить по-иному. Но у неё, как она любила говорить нашей кухарке, хватило ума не выказывать Анталу своего презрения к его кругу развлечений. Она считала, что девушке следует быть «лёгкой и изящной, чтобы не надоесть мужчине», а потому, когда отец приглашал табор к нам в дом, удалялась в самую дальнюю комнату, ссылаясь на головную боль и притворно улыбаясь. Вот она была какая, эта женщина.
Пожалуй, единственным исключением из её презрения ко всему цыганскому был я сам. Мари то и дело пыталась приручить меня, как дикого зверька, подманивая к себе лаской, которая меня раздражала, и гостинцами, которых я не брал. Пару раз даже взяла на себя смелость поучить меня манерам, но Антал пресёк это.
— Оставь его, — сказал он ей, смеясь. — Каю ни к чему твои женские сантименты. Придёт время, и он покажет этим великосветским тупицам, каков настоящий мужчина, не задушенный няньками и девчачьими платьицами.
Не знаю в каком весёлом доме отец раздобыл это сокровище, но молодая женщина, освоившись, тут же начала наводить свои порядки. С её появлением все горизонтальные поверхности наводнили фарфоровые статуэтки, резные безделушки и прочее барахло. Когда свободное место кончилось, она начала очень настойчиво щебетать Анталу о смертельной необходимости приобрести, наконец, приличную мебель.
И вот к нам пришел человек в пенсне. Этот тощий господин с многозначительным видом осмотрел весь дом, изучил каждую трещину на дощатом полу и, кажется, сосчитал пылинки на последней дверной ручке. Потом долго спорил с Анталом в кабинете. О чём бы они ни говорили, видимо, пришли к согласию, ведь вскоре наш дом заполонили молодчики, вносившие гарнитуры.
Ни одна комната более не пустовала. Окна заслонили тяжелые портьеры. Вдоль стен, даже в коридорах, были расставлены стулья с мягкой обивкой, комоды, застеленные кружевными салфеточками, тумбы со стеклянными дверцами и резные этажерки. Мари с наслаждением расставляла на них купленные ею янтарные шкатулки, старинные вазы из рогов тура, серебряные подсвечники с ручками в виде обнажённых женщин или невиданных морских дев с хвостами, страусиные яйца на тонких кованных подставках и часы с инкрустациями. Больше её увлекала только собственная комната, в которой она, к моему удовлетворению, начала проводить большую часть дня, зачастую спускаясь только к обеду.
Зимой я скучал, весной болел, и меня отчасти развлекали перестановки в доме. Тёмное дерево вступало в красивый контраст с серыми стенами, дождавшимися только минимальной отделки. Их украшали репродукции богемских пейзажей, которые я любил разглядывать. Мне даже нравились бы перемены, если б они не ассоциировались у меня с Мари. Она очень кичилась ими, воображая, словно Антал делал всё в угоду ей. Однако, эта кокетка, я знаю, жаждала чего-то помпезного, отец же ограничился сдержанным благородством раннего короля Георга. Напрасно Мари дула накрашенные губки. Антал имел своё представление относительно статуса, и оно не имело ничего общего с вульгарным блеском домов терпимости. В конце, не тронутыми остались лишь моя комната, сохранившая монастырскую строгость, да кабинет отца, как последние прибежище прежней холостяцкой жизни.
Лето пролетело мимолётно, ничем не запомнившись мне. Зато осенью произошло событие, оказавшее значительное влияние на мою жизнь, хоть я и не сразу почувствовал это. В тот день Антал был сам не свой, всегда степенный, он с самого утра метался по дому, отдавая приказы слугам. Почувствовав, что грядёт что-то неладное, я спрятался наверху, где не было суматохи. Там и просидел в коридоре, пока отец не поднялся на второй этаж и, увидев меня, решительно зашагал в мою сторону. Я поднялся на ноги, готовясь говорить с ним, когда мимо пробежала Мари, шелестя атласными юбками и удерживая на груди лиф в белую и чёрную полоску, пытаясь при этом другой рукой приколоть бант к полусобранным волосам. Антал поймал за плечи этот несущийся вихрь и спросил с плохо скрываемым раздражением:
— Это ещё что такое? Что ты на себя напялила?
На мгновение Мари опешила, потом ответила с оскорблённым видом:
— Ты ведь сам дал мне деньги на наряд.
— Я дал тебе их, чтобы ты купила приличное платье, а не эту нелепость! Выглядишь, как дешёвка.
Мари резко подалась назад, вырвавшись из его хватки и чуть не налетев на меня.
— Просто ты не любишь меня больше вот и всё! Когда любовь женщины перестаёт дорого стоить, она тут же превращается в дешёвку!