Глава III (1/2)

Прошу тебя, освободи мне горло;

Хоть я не желчен и не опрометчив,

Но нечто есть опасное во мне.

Чего мудрей стеречься. Руки прочь!

«Гамлет, принц датский»</p>

Умирать буду, не забуду тот день. От него я исчисляю начало несчастий. Мне было десять или одиннадцать. Уже тогда Камия предводительствовал ватаге цыганских мальчишек. Положение хозяйского сына давало и мне некоторую весомость. Днём мы ходили искать на выступах скал серебряные волосы прекрасных кешалий, дев, сотканных из тумана, а ночью залегали в полях, пытаясь выследить сверкание золотых пяток урм, сказочных красавиц. Только в леса почти никогда не ходили. Цыгане не любят леса. Они не любят ничего, из чего не умеют извлечь выгоды.

Однажды в жаркий полдень я увлёк их в место, давно облюбованное мною. Примерно в получасе ходьбы от дома, в низине меж холмов раскинулась поляна. Там, среди цветов и трав, лежать нам было любо. Небеса проплывали над нашими головами, и мы нежились на солнце последних летних дней. Пашко остался в стойбище. Его сестра Шаёри, единственная девчонка меж нами, вплетала в венок жёлто-крапчатые горечавки и душистый чабрец. До меня доносился её звонкий, немного дребезжащий голосок:

Загэём мэ дрэ ‘да садо,

Зрискирдём мэ цвэто,

Прикэрдём лэс кэ шэро —

Тэ камэс миро ило [1]

</p>

Эта песня шла ей. Их с Пашко отец даже по цыганским меркам был страшным пьяницей, так что вместо серёг и ножных браслетов девочку украшали следы от побоев и дикие цветы.

В высокой полыни затаился Камия, мой заклятый друг. Кажется, я даже помню, как впервые увидел его. Мальчишка на год или два старше меня нёс куда-то конские арканы с бубенцами. Был он очень смугл, почти чёрен, какими иногда бывают цыгане, с копной спутанных кудрей вокруг лица. Увидев меня, он улыбнулся, но глаза его, не тронутые улыбкой, остались горящими угольями. Клыки у него были длиннее обычного, и, когда я заметил эту особенность, он показался мне демоном, увешанным колокольчиками.

Мать его давно умерла. От кого она разродилась никто не знал, что у цыган случается редко. Но быть сиротой в таборе невозможно. На незанятого ребёнка тут же слетается орда ближних и дальних родственников, готовых взять его под свою опеку, так что Камия жил лучше, чем иные с родными родителями.

Я достал из-за пояса свой новый нож, чтобы ещё раз полюбоваться им. Он был совсем небольшой с немного изогнутой костяной рукояткой, покрытой искусной резьбой. На ней было высечено изображение двух ястребов, бьющихся крылами. Пастухи говорили, якобы птичий князь настолько порочен, что вместо воды пьёт кровь своих жертв. Но он же взмывает в горнюю высь, гордо устремляя взор на испепеляющий блеск солнца. Может из-за этого противоречия ястреб и обречён вечно бороться сам с собой. Битва кровожадного убийцы с благородным воином, увековеченная на кости, и у этого злодея, и у героя одно лицо. Трагедия, достойная Шекспира.

Помню, как получил этот клинок. Мы тогда пошли в город по цыганскому делу. Остановились на Малостранском рынке. Шаёри пела, танцевала и била в бубен, Пашко аккомпанировал ей на гитаре, а прочие обчищали карманы зазевавшихся прохожих. Я лицезрел действо со стороны, пока моё внимание не привлёк рыжебородый еврей в купеческом кафтане. Он о чём-то бурно спорил с торговцем, размахивая перед его носом ножом с толстой деревянной рукояткой. На последнего, впрочем, это производило мало впечатления. В конце концов они условились, и жид, очень похожий на свинью с его раскрасневшимися мясистыми щеками, достал увесистый кошель, неосторожно бросив нож на прилавок.

Цыгане имеют хороший обычай дарить ребёнку любую вещь, какая ему приглянется, так что на протяжении моей недолгой жизни я брал, что хотел. У любого баро был красивый нож, и я давно думал раздобыть себе наподобие. Потому подошёл и взял его.

Не прошло и пол минуты, как меня издевательски просто поймал за ухо тот самый еврей. Все мои товарищи мигом сгинули, но я и не ждал от них помощи. Чтоб не скулить от боли, я громко смеялся и называл купца рыжим чёртом, а он всё таскал меня за ухо своей рябой ручищей, приговаривая: «У, цыганское отродье. Веди меня к своему отцу, да смотри, только попробуй убежать. Я вас всех, цыганьё проклятое!»

Каково же было удивление жида, когда вместо покосившейся лачуги или цыганской кибитки я привёл его к большому каменному дому, из которого на зов служанки вышел мой отец в барских одеждах. Бедняга чуть было не повернул обратно, но Антал окликнул его властным басом: «Ну-с, милейший, раз подошли к крыльцу, извольте и в дом пройти.»

Они быстро всё уладили там, в кабинете. Блеск золотых крон погасил негодование в рыжем псе, он вышел, низко кланяясь и льстиво бормоча извинения. Я плюнул ему вслед и, не дожидаясь призыва, вошёл к отцу, остановившись в центре комнаты. Антал жестом поманил меня к себе, но я не сдвинулся с места, продолжая исподлобья глядеть на него.

— Не дичись так и не бойся, — промолвил он почти ласково. — Я не буду ругать тебя. Только скажи, Кай, зачем ты украл нож?

Я нахмурил брови и по-звериному поморщил нос. Не дождавшись от меня иного ответа, отец продолжил:

— Ты ведь знаешь, я мог купить тебе лучший.

— А мне от вас ничего не нужно, — ответил я с вызовом. — Всё, что захочу, сам себе добуду.

Антал молчал, устремив на меня тяжёлый взгляд серых глаз из-под нависших тёмных бровей. Я выдержал, смело глядя в ответ. Губы отца тронула лёгкая усмешка.

— Похвально.

Он поднялся из кресла с тяжёлой медлительностью, казавшейся мне тогда величественной, и, подойдя к шкафу, ключом отомкнул нижний ящик. Из него Антал извлёк и подал мне богато декорированный клинок, который я порывисто принял. Рукоятка идеально легла в ладонь, словно была специально вырезана для неё. Я откинул голову, с довольством разглядывая нож в вытянутой руке.

— Отец, — позвал я, сам себе усмехаясь, — зачем вы заплатили жиду? Эта шваль и медяка не стоила.

Антал задумчиво пригладил густую бороду. Тогда он сказал мне: «Осторожность, сын, превыше гордости. Когда-нибудь ты это поймёшь.»

Из раздумий меня вырвал резкий запах полыни и пота, ударивший в ноздри. Видно, Камие надоело лежать одному, и он подполз ко мне.

— Уйди. От тебя несёт, как от падали, — отчеканил я, быстро убирая нож.

Камия улёгся на бок, подперев голову левой рукой. Его вовсе не уязвил мой выпад.

— Это потому, что мой отец был мулло [2]. Видишь? — весело спросил он, поднимая грязными пальцами верхнюю губу, чтобы продемонстрировать свой удлинённый клык.

— Врёшь ты всё, — ответил я равнодушно. — Все знают, что сыновья мулло не отбрасывают тени.

Думал, Камия станет упираться, настаивать на своём, а он только поднял чёрную бровь и протянул тихо и насмешливо:

— Ну-ну и как у тебя от ума голова не лопается.

Потом повернулся к остальным и крикнул, ударив рукой по траве:

— Вот что! Хватит бока отлёживать. Мы пойдём в Прокопскую долину.

Я приподнялся на локтях.

— К каменоломням? Зачем?

— Хочу посмотреть на огромную пещеру, о которой все говорят.

— Это святое место. С каких пор цыган интересует паломничество?

Камия посмотрел на меня со смесью раздражения и издёвки.

— У кого-то есть идеи получше?