47. Эванс (1/2)

Мы с Фебом так и уснули вчера в комнате родителей.

Когда я открыла глаза утром, он обнимал меня со спины. Мы были одеты, но даже сквозь свитер и футболку я ощущала его жар. Судя по узору на окнах, на улице резко похолодало после вчерашней оттепели.

Я сглотнула и попыталась убедить себя, что все произошедшее вчера мне приснилось.

Это было тупо, потому что я прекрасно знала, что и поцелуи, и сам Феб, и то, что он вытворял своим языком, — все было настоящим.

Казалось, что у меня до сих пор сводит ступни.

Пора бы привыкнуть, что я уже взрослая, и теперь вместо шоколадной лягушки мне предлагают раздвинуть ноги.

Во всяком случае, Феб вчера спросил, хочу ли я кончить, таким тоном, каким обычно предлагал лягушку.

Как будто нет никакой разницы. Может, ее и нет?

В желудке заурчало. Я аккуратно выбралась из захвата Фабиана — сразу стало зябко — и на цыпочках спустилась вниз.

Краем глаза успела заметить, что у кровати небольшой горкой лежат подарки и большой кучей — ворох писем.

Феб перевернулся на другой бок и продолжал спать.

Я не представляла, как теперь смотреть ему в глаза.

С другой стороны, что в этом такого — буду смотреть как обычно. Я даже не видела его член, так что стесняться нечего. Хотя и член не повод для смущения. Нужно научиться думать о нем, как о любой другой части тела.

Но каков Феб, а. Даже пальцем меня не тронул, а свое получил.

А ты позволила, шепнула Шмэри в башке.

Да ведь не было ничего, мысленно огрызнулась я. Как можно запретить то, чего нет?

Ну-ну. А кончила ты, потому что сама себе потыкала, да?

Да уйди ты, дура, отмахнулась я от тени Шмэри.

На кухонном окне сидели две совы и выжидательно смотрели на наши с Фебом письма, написанные вчера. Я привязала свои к лапке бурой сипухи, а послания Фабиана отдала ушастой и, покормив птиц орешками, выпустила наружу.

Потом на автомате включила музыку, достала из холодильника молоко и залила им овсяные хлопья в кастрюле. Сегодня пожрем овсянку, потому что бекон закончился вчера — как и терпение Феба, судя по всему.

Я вспомнила, с какой настойчивостью он меня засосал. И сейчас мне на крохотную секунду стало стыдно, что я так быстро возбудилась. Фабиан едва коснулся языком где-то между животом и бедром, а я еле сдержалась, чтобы не схватить его руку и не засунуть себе в трусы.

Хорошо, что он сам предложил.

Интересно, сколько у него на самом деле было девушек? Тридцать? Пятьдесят? Столько и на трех курсах не наберется. Не зря же он был уверен, что сможет удовлетворить взрослую женщину в Лютном.

Ну, насчет этого Феб мне никогда не лгал и не скрывал, чем занимается с девушками. Правда, я и представить не могла, что он с ними делает. Мне стоило заранее подумать, что я — тоже девушка.

Теперь уже поздно строить из себя целку, сказала бы Шмэри.

— Давно ты встала?

Я обернулась, услышав его голос.

Он сменил футболку, но остался небритым. Еще больше, чем вчера.

Феб подошел и как обычно поцеловал меня в щеку.

— С полчаса назад, — я постаралась ответить непринужденно и улыбнулась: — Ты не против овсянки? Бекона и яиц нет, впрочем, меня от них уже подташнивает.

Он смотрел на меня с полминуты, как будто задумался о чем-то, а потом сказал:

— Конечно, не против. Ты же знаешь, я сожру даже гвозди, если больше нечего.

— Гвоздей навалом, в чулане глянь, — ухмыльнулась я и спохватилась: — Ой, там же лежит твой подарок, кстати.

— Но сначала надо съесть кашу, я понял, — засмеялся Феб, усаживаясь на стул, схватил солонку и начал крутить ее в пальцах.

Фабиан все так же ходил в пижамных штанах, подвернутых почти до колен. Он поднял глаза от стола, и я, с трудом выдержав его взгляд, снова отвернулась к плите.

Помолчав, он тихо произнес:

— Я бы предпочел такой же подарок, как на день рождения.

Я замерла, продолжая помешивать ложкой в кастрюле.

Веди себя как обычно, Эванс.

Представь, что речь идет о тыквенном печенье. Вчера вы сожрали целую упаковку, и Феб предлагает сегодня сожрать вторую.

Собравшись с духом, я повернулась к нему и как можно легче произнесла:

— Идет. Тогда то, что в чулане, я заберу себе. Вот узнаешь, что там было, и пожалеешь, что тебе не досталось.

— А ты мне не рассказывай, что там было, — широко улыбнувшись, попросил Феб, подтянул к себе одну из двух тарелок, которые я только что поставила на стол, и, чарами прибавив громкость у приемника, принялся за кашу.

Я пододвинула к нему упаковку с обычными крекерами, Фабиан взял оттуда пару штук, разломил на несколько частей и бросил в тарелку. Его можно было понять — я сама ненавидела овсянку, она казалась безвкусной, как ни старайся нормально приготовить.

Феб быстро съел свою порцию и неодобрительно покосился на почти нетронутую мою.

— С печеньем вполне сносно, — заверил он и потянулся, заведя руки за голову.

— Не уговаривай,— я наморщила нос. — Пойдем лучше подарки откроем. — Заставив остатки еды исчезнуть, я отправила посуду в раковину и поддразнила: — Это тебе там прислали столько писем? Ты их точно успеешь прочесть до конца каникул?

— Мое обычное количество, — сообщил Фабиан, поднимаясь по лестнице. — Большинство отправителей я даже не знаю лично. — Он с почти искренним сожалением почесал затылок и пропустил меня в спальню первую. — Но я считаю, это к лучшему.

Коробки и свитки лежали неаккуратно, не так, как в Хогвартсе — потому что здесь не было домовиков, которые обычно заботливо раскладывали и сортировали их.

Феб, не мешкая, уселся рядом с ворохом писем и принялся быстро распечатывать одно за другим. Какие-то бегло читал, кое-какие сразу сминал и швырял в отдельную кучу, едва взглянув на подпись. Остальные изучал внимательнее, несколько раз ухмыльнувшись и пару раз откровенно захохотав, а два свитка отложил, как будто на потом.

Я прочла письмо от Шмэри, где она сетовала по поводу «холода собачьего» и жадины Слагхорна, который даже не налил студентам медовухи в честь сочельника.

Ну, может, Люпину и налил, только Шмэри об этом не знает.

Она была не любительница сочинять длинные послания, поэтому вместила все новости на обычный тетрадный лист. Писала Мэри с ошибками, но к ним я давно привыкла.

«Не знаю что еще тебе расказать, Эванс, — она всегда заканчивала так письма, и я невольно улыбнулась. — Гораций вчера поймал меня в холле и пол часа кудахтал, как сожелеет что ты не осталась на каникулы в школе. Как будто кого-то ебут его душевные страдания. Меня точно не ебут.

Люблю тебя.

Шмэри».

Я трижды перечитала последние строчки и почему-то захотела разреветься.