20. Эванс, Поттер и Прюитт (2/2)

Он скинул с себя не застегнутую мантию и швырнул на пол.

— Хочешь сказать, если я сейчас засуну руку тебе в трусы, у тебя там будет сухо, а, Эванс?

Джеймс смотрел сверху вниз на ее опущенные ресницы и честно ждал ответа. Ничего не делал, не касался ее, пока она не подняла голову.

— Тебе лишь бы засунуть, — снисходительно и издевательски бросила Эванс, слабо улыбнувшись.

Голос у нее дрожал, как листья за окном. Она передумала уходить — вместо этого обошла Джеймса, присела на край стола и одним движением головы перекинула распущенные волосы за спину.

В этом движении было столько блядского, что Джеймс захлебнулся в своем возбуждении.

Он шагнул вперед и взялся за пуговицы ее мантии, под которой почти ничего не было. Какие-то расстегнул, какие-то почти оторвал, но в конце концов сумел снять.

Без помех стянул с Эванс шорты и трусы разом, спустил до лодыжек, подхватил за поясницу и посадил на стол. Шмотки сами соскользнули на пол. На все про все хватило одного перерыва между двумя молниями.

— Не молчи, Эванс, — хрипло выдохнул он, нога за ногу снимая ботинки. — Ты живая хоть?

Иногда Джеймсу казалось, что естественным путем такая девушка, как Эванс, родиться не может, а значит, она ненастоящая, и все это время он дрочил на искусственную девку.

Вместо ответа она медленно развела ноги до упора — так сильно, будто связки у нее резиновые — и, опираясь одной рукой на столешницу, вторую положила себе на промежность и начала водить вверх-вниз. Джеймс пару секунд пялился на весь этот сраный грех, затем вспотевшими руками быстро снял футболку и выпалил:

— Блядь, Эванс, прекрати. Хватит.

Эванс послушно убрала руку и теперь разглядывала его плечи. Времени собрать рассыпавшиеся по башке мысли не было. Он встал между разведенных ног, расстегнул брюки, достал член. Рукой бесцеремонно убедился, что она мокрая — в чем и до этого не сомневался. Выпутался из остатков одежды и отпихнул брюки с трусами ногой.

Джеймс взялся за член, казавшийся бордовым. Эванс коротко вздохнула, как перед шагом в никуда.

— Ты целка, Эванс? — тихо спросил Джеймс, а когда она кивнула, слегка подтолкнул и заставил лечь. — Тогда лучше так.

Он видел, как длинные темно-рыжие волосы раскинулись веером, и на долю секунды даже забыл, что делать дальше. Они походили на окровавленный песок и заскользили следом за Эванс, когда Джеймс потянул ее за бедра к себе. Поводил членом между складок и толкнулся в еле заметную щель. Там было влажно, но так узко, что пришлось притормозить. Эванс даже сейчас издевалась над ним, а он так хотел оказаться внутри, что у него темнело в глазах.

Эванс зажмурилась и тут же распахнула свои огромные глаза — или они показались ему огромными, — когда Джеймс начал трахать ее. Он сунул руку под ее спину, чтобы приподнять и прижать к себе.

Ее тонкие пальцы скребли щербатую поверхность стола, Джеймс ощущал, как ступни изредка касаются его бедер и судорожно соскальзывают с них. Он слышал, как в его груди сердце с грохотом катается по ребрам — туда-сюда. Эти звуки заглушали частые шлепки голых тел друг о друга.

Джеймс переступил на месте, чтобы устроиться поудобнее, и не почувствовал собственных ног — они онемели то ли от холода, то ли от возбуждения. Он сосредоточенно уставился на закрытую дверь и подумал, что та не заперта. Эванс часто дышала под ним, и Джеймс, взглянув на нее, уже не мог думать о долбанной двери. Он позволил Эванс откинуться на спину, поднял ее бедра повыше и, пока они не сползли обратно, сжимал горячую грудь. Зрачки Эванс почти сравнялись по размеру с радужкой, и глаза казались темными — так же, как самые яркие чернила в чернильнице.

Джеймс коснулся губами соска, втянул его ртом, и она, хрипло выдохнув, попыталась свести бедра. Хотелось сжать зубы, но у нее и без того на спине и между ног живого места не останется.

Стол вместе с Эванс ходил ходуном, и Джеймсу показалось, что он затрахает ее до смерти. Он давно не трахался и как-то не думал, что стал намного сильнее за эти полгода.

Эванс, будто в подтверждение его мыслей, поморщилась от боли и чуть приподнялась на локтях.

Он почувствовал, что скоро кончит, остановился и прижался к ее приоткрытым губам. Губы оказались сухими, горячими, Джеймс с удовольствием облизал их, одновременно сунув пальцы во влажную дырку. Эванс дернулась и прошептала что-то типа «Поттер, пожа… ста». Он водил большим пальцем по клитору, елозил ладонью по складкам, пока она не кончила. Громкий стон стоял у Джеймса в ушах.

Поттер опрокинул ее обратно на спину и продолжил ебать.

Сам он кончил за пару минут, пока Эванс безвольно лежала с закрытыми глазами.

Джеймс машинально провел рукой по ее лбу, стирая капли пота и разглаживая волосы. Он запустил пальцы в густые пряди и расчесал их. А потом вспомнил, как хотел намотать их на руку. Волосы были тяжелые, и так много, что с трудом удалось обхватить. Эванс открыла глаза и запрокинула голову, когда Джеймс потянул, но не издала ни звука.

Он хотел навсегда закрыться с ней здесь.

Она по-прежнему была настолько красива, что не верилось в ее существование.

Пальцы, побывавшие в ней, оставляли еле заметные бледно-красные следы на коже и на столе. Эванс пошевелилась и попыталась встать.

Джеймс подхватил ее и поставил на ноги. Она была легкая, по весу как пара метел.

— Эванс, — позвал он.

Кажется, я выебал из нее способность испытывать эмоции, подумал Джеймс.

— Это всегда так? — бесцветным голосом спросила она.

— Как?

— Ну, как будто тонешь и не хочешь всплывать.

— Нет, только со мной, — хамовато рубанул Джеймс. Ноги ныли от напряжения.— Пойдем, надо помыться.

Он впихнул ее в душ и, закрыв за собой дверь, включил воду.

Эванс как обычно смотрела прямо Джеймсу в глаза, разве что теперь он видел в них себя. Он не мог угадать, о чем Эванс думает и что чувствует. Понравилось ей, или он оставил только саднящую боль и синяки на спине. Пожалуй, он не хотел этого знать. Сняв очки и положив их на полку, Джеймс повернул кран до предела. Горячая вода обожгла кожу, Поттер позволил себе закрыть глаза и больше ни о чем не думать.

И все же Джеймс вспомнил, как, глядя на Эванс, впервые почувствовал что-то, что лет через пять будет называться жаждой.

Им было тринадцать, она заплела две косы и перевязала их белыми лентами. Стояло лето, им всем раздали листки со списком дополнительных занятий для третьего курса. Поттер заглянул в листок Эванс и понял, что не готов изучать древние руны даже ради нее. Все-таки в тринадцать лет понятие самопожертвования развито слабовато.

Джеймс услышал, как один из кранов закрылся. Он поспешно выключил воду и надел очки. Эванс так откровенно изучала его тело, что, умей Джеймс стесняться, он мгновенно бы покраснел.

— Насмотрелась? — Поттер знал, что ему нечего стыдиться, поэтому не спешил ее прерывать.

Надо было, наверное, сказать какую-нибудь хуйню, какую обычно говорят девчонкам после секса, но все подобные слова казались отвратительно неподходящими для Эванс.

— Потом досмотрю, — пожала Эванс плечами. — Ты ведь теперь не отстанешь.

Проходя мимо, она указательным пальцем провела по бицепсу Джеймса, и тот, пока следил за ним, успел увидеть только ее круглую задницу и кровоподтеки у позвонков.

— Эванс. — Она обернулась, и Джеймс решил, что раз уж начал говорить только правду, надо ей сказать. — Это было охуенно.

***</p>

По всей видимости, Макгонагалл растратила весь свой гнев на Лили.

Когда Фабиан трижды стукнул по створке и вошел в кабинет, Минерва сидела за столом и что-то писала. Она кивнула на стул, и Фабиан быстро уселся, сосредоточенный и серьезный.

Он старался держаться легенды, и байку про ярую болельщицу Эванс профессор скушала с аппетитом. Даже удивилась, почему раньше никто до этого не додумался. И никакие чужаки в гостиной ее не смутили: велела проводить подобные мероприятия перед каждым матчем.

Затем на стол лег свиток с сочинением, гореть ему синим пламенем.

Фабиан довольно убедительно удивился и покачал головой, мол, что за безобразие творится. Он заставил себя поддержать решение Макгонагалл о наказании для Лили и, сгорая от ненависти к самому себе, отрицал свою причастность к этой затее:

— Профессор, ну сами подумайте, когда бы я успевал заниматься подобной ерундой? У меня тренировки каждый вечер, собрания старост, вся школа на мне.

Минерву такое наскоро шитое белыми нитками объяснение вполне устроило. Да Фабиан сам почти в него поверил, настолько оно получилось правдоподобное.

Макгонагалл кивнула и разрешила идти. Он поднялся, чуть не задев низко висящую люстру.

— Ах да, Прюитт, и сообщите Марлин Маккинон, что с понедельника она назначена старостой Гриффиндора — пока до Рождества, а там посмотрим на поведение Эванс.

— Посмотрит она на поведение Эванс, — передразнил Фабиан, выйдя в коридор, где его ждала Мэри. — Кошка старая.

— Ну? — Мэри кинулась к нему и схватила за отвороты мантии.

— Даже косточкой не подавился, — небрежно сообщил Фабиан. — Велела тщательнее следить за старостами и пригрозила, что проверит все сочинения, сданные на этой неделе. Но я по глазам видел, что не проверит.

— Ну вроде неплохо, — с полувопросительным сомнением протянула Мэри.

— Ага, за исключением того, что Эванс по уши в дерьме, да на метлу мы так и не собрали, — с досадой сказал он. — Кстати, у вас новая староста — крошка Маккинон.

— Ну е-мае, — закатила глаза Мэри. — Почему именно эта выдра? А на метлу мы собрали, я успела потрясти народ, пока Минерва не приперлась.

— Все-то ты успела, — Фабиан все больше раздражался от того, что Макдональд не видела ничего дальше своей новой метлы. Он не хотел видеть торжество на морде Марлин, когда будет вручать ей значок, и подумывал перепоручить это Люпину.— Пошли, я хочу поговорить с Лили.

— О чем? — нахмурилась Мэри, но Фабиан просто отмахнулся.

Однако в гостиной Лили не оказалось, как и их вещей, которые она обещала захватить из раздевалки. Мэри даже сбегала в спальню — и там пусто.

— Может, решила переждать дождь? — неуверенно предположила она.

За окном до сих пор бушевала непогода. Фабиан поморщился при мысли о завтрашней игре в таких условиях.

— А Импервиус? Слушай, Эванс же в тонкой мантии была, она там до утра такими темпами может просидеть. Ладно, — он глянул на часы, — я схожу за ней и за шмотками, а ты, — пришлось остановить Мэри, подскочившую, чтобы увязаться за ним, — жди здесь. Вдруг мы с Лили разминемся.

Фабиан мог ходить по школе и территории в любое время, по сути его статус приближался к преподавательскому. Поэтому он, несмотря на поздний час, спокойно пересек холл, обновил Импервиус и вышел на улицу.

Ветер пронизывал до костей, и Фабиан подумывал отдать Лили свою мантию, когда найдет. Сам он как-нибудь дойдет, ну или добудет из памяти очередное полезное заклятие из арсенала Молли. Дождь хлестал как из котла, разбиваясь о барьер заклятия.

Дверь раздевалки кряхтела от ветра и похлопывала — значит, не заперто.

Он дернул ручку и остановился на пороге.

Фабиан видел макушку и широкие тренированные плечи Поттера. Тот быстро ебал на столе девицу, и Прюитт даже успел восхититься про себя скоростью — как самой ебли, так и нахождения пары для этой самой ебли. Наверное, Поттер прячет их у себя в капитанской и вынимает из сундука по одной, когда все расходятся после тренировки.

Фабиан хотел тихо прикрыть дверь — хотя гром все равно заглушил бы ее скрип, — и незаметно свалить, но тут его взгляд упал на футболку и шорты цветов Гриффиндора, принадлежавшие явно не Поттеру.

Спину пронзила такая боль, будто кто-то взял один нерв из тысячи и со всей силы дернул за него. Он бы взвыл от этой боли, но в горле пересохло, и Фабиан мог только беззвучно открывать рот.

Он снова посмотрел на Поттера — тот тяжело дышал, вот-вот кончит — и заставил себя перевести взгляд на нее.

Лили под Поттером не издавала ни звука, а может, все звуки забрал гром. Ее длинные рыжие волосы мелко тряслись вместе со столом. Фабиан хотелось протянуть руку и потрогать их.

Поттер трахал ее с такой силой, словно хотел вдолбить в столешницу.

Сердце стучало кое-как, а потом сорвалось с аорты и брякнулось вниз — туда, где дерьмо и моча.

Фабиан видел, как плечи Поттера напряглись, он оперся на одну руку рядом с головой Лили, другой рукой, видимо, вытащил член — и кончил.

Поттер собрал ее волосы и начал наматывать на кулак, как будто это была не Лили, а блядь какая-то.

Фабиан закрыл дверь и обессиленно опустился на землю. Под ногами и задницей хлюпала вода, но он плевал на это. Весь его мир тлел в этой воде.

Очередная молния с треском разбилась о вековое дерево Запретного леса. И точно так же, как это дерево, что-то сломалось внутри Фабиана. Будто плотина рухнула — и все доброе в нем, всю его ебаную веселость затопила ярость. Тоскливая, вязкая ярость.

Он с трудом поднялся на ноги и побрел наугад, сопротивляясь порывам ветра. Спина немилосердно ныла, дождь стучал по земле, и Импервиус начал истончаться. Фабиан остановился у березы, что росла на берегу озера, и прислонился к ней. Сколько он стоял так — час или десять, Прюитт не понимал. Темнота накрыла Хогвартс, и даже полная луна не могла пробиться сквозь безразмерные тучи.

Фабиан саданул кулаком по стволу так, что хрустнули костяшки. Затем еще раз. Еще и еще, пока белая кора не покрылась ржавыми пятнами крови.

Из кармана выпали часы, раскрылись и показали второй час ночи. Фабиан пнул их, и они угодили в дерево.

— Ну почему, блядь?! — крикнул он часам. — Почему.

Часы, конечно же, не знали ответа на этот вопрос, и потому промолчали. Фабиан подобрал их и очистил от грязи. На золотом корпусе появилась заметная вмятина.

Он лег на землю, прямо в мокрую траву, смотрел на свои разбитые руки и видел Лили под Поттером — снова и снова, как на фотографии. Кажется, он сломал пару пальцев: не мог ими пошевелить, хотя в груди болело гораздо сильнее.

Да, все к этому шло: Поттер терся около Лили давным-давно, пялился на нее голодными жадными глазами. Да, таких Поттеров была целая толпа, и каждый из них мог стать тем, под кого она ляжет. С каждой девочкой это случается.

Но так не должно было быть. Только не так и не сейчас — не у него на глазах. Фабиан хотел вернуться на четыре часа назад и развидеть все это.

Фабиан любил Лили сколько себя помнил. Сначала просто любил смотреть на нее, на нос в веснушках, на ворох темно-рыжих волос — у него же половина семьи были рыжие. Потом любил разговаривать с Лили и сидеть где-нибудь в соседнем кресле. Любил смотреть ей в глаза и видеть в них себя.

Когда Фабиан закончил третий курс, отец убедил его, что любят в его возрасте только идиоты. И он, уже почти решившийся позвать Лили в Хогсмид, промолчал. Они продолжали видеться за завтраком и в гостиной, и Фабиан ничего не мог с собой поделать — его тянуло к ней так, что приходилось ее избегать. Он был старше, и ему уже хотелось, поэтому на какое-то время Прюитт нашел способ забывать о Лили хотя бы изредка. Но пару лет назад у нее появилась грудь, бедра стали шире, на нее дрочили его однокурсники и даже однокурсники Гидеона.

Фабиан вспоминал брата и дерьмо, свалившееся на него вместе с влюбленностью, — и плевать он хотел на все это, ха-ха. Эванс обнимала его в коридорах, целовала в щеку, и он шел дальше, в объятия других девчонок, каждый раз новых. Его ведь любили все подряд.

Со временем Фабиан научился держать себя в руках. Он умело маскировал свою одержимость Лили под дружбу, но по ночам пялился в потолок — прямо как сейчас в сизое небо — и думал о ней. Иногда мастурбировал, но чаще просто мечтал прикоснуться к Лили губами. Неважно, к какой части ее тела.

Фабиан никогда и не думал о том, что они с Лили могут быть вместе. Она никогда не смотрела на него так, как, например, на Поттера или на этого громилу, который выпустился в прошлом году. Корнера, кажется. Но у Фабиана была иллюзия, что это возможно — где-нибудь в параллельном мире, там, где Лили осталась бы магглой и никогда не встретила ни Поттера, ни Корнера, ни Колдуэлла, — и он держался за нее до последнего. Пока сегодня эту иллюзию не выебал из его башки Джеймс Поттер.

Фабиан перекатился на бок, подтянул колени к подбородку, закусил разбитые до мяса костяшки и заскулил. На самом деле, он орал во все горло, но кулак в зубах мешал крику вырваться.

Фабиан ощущал вкус крови на языке. Наверное, руки Поттера этим вечером тоже были в крови.

Когда-то это должно было произойти, твердил он себе, и сам же себя не слушал.

Прюитт закашлялся и встал на колени, затем в полный рост, но разогнуться до конца не смог. Он подошел к кромке озера, повернулся к березе лицом и, раскинув руки, упал в ледяную воду.

Фабиан хорошо плавал и утонуть не мог, хотя в эти минуты очень хотел. Он широкими гребками рассекал зеркально-темную гладь, пока не иссякли силы, и боль в позвоночнике стала нестерпимой.

Он еле выполз на берег и, сцепив зубы, поплелся в замок.

Когда Фабиан ввалился в больничное крыло, рухнул на ближайшую койку, и навстречу выбежала мадам Помфри, он уже плохо соображал: ноги сводило судорогой, в спину как будто воткнули раскаленный прут и вертели его на нем, как добычу над костром.

Он любил Лили так долго и так сильно, что в душе не оставалось места ни для чего другого. А теперь его душу вынули, отпинали, вытряхнули из нее все хорошее подчистую и засунули обратно — кое-как скомкав.

И скомканная душа болела в сотню раз сильнее спины.

Так что, подумал Фабиан, теряя сознание, дальше любите сами.