17. Поттер (1/2)

Поверь мне, Сохатый, самый простой и изящный способ решить любую проблему — игнорировать ее.</p>

Джеймс выскочил в коридор, но в гостиную не пошел.

Он миновал лестницы, в холле отворил тяжеленную дубовую дверь, в эту секунду почти невесомую, и вышел на улицу.

Ему было так паршиво, что, оказавшись у озера, Джеймс повалился на покрытую инеем траву. Башка раскалывалась, руки дрожали как у старика, даже глаза болели.

Он крепко зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов. Обычно это помогало успокоиться перед матчем.

А сейчас почему-то нихрена не помогало.

Джеймс ляпнул такую хуйню, какую еще в жизни своей не говорил. Эта хуйня могла бы занять первое место на каком-нибудь конкурсе. Будь у него хроноворот, он бы обязательно сделал и сказал что-то другое, но хроноворота у него не было.

Джеймс лежал на холодной земле и смотрел на чистое ночное небо.

Он представлял вместо озера болото, в котором его топят мерзкие твари, похожие на инферналов в грязи — злость, ревность и отчаяние. Он захлебывался и жадно глотал воздух, когда ему позволяли вынырнуть. А когда их руки исчезли, и Джеймс смог отдышаться, с самого дна болота поднялся страх.

Он испугался. А потом с еще большим ужасом обнаружил, что испугался.

Джеймс сел. Испуганный человек может наделать глупостей — так отец часто говорит. А как тут делать умности, если в башке один мусор.

Он вскочил на ноги. Нужно найти Бродягу: он за свои неполные семнадцать лет наговорил девчонкам — и не только девчонкам — столько хуйни, что хватит на две жизни.

Сириус валялся на кровати и в сотый раз перечитывал «Полеты с валлийским драконом».

Джеймс бесцеремонно отобрал у него книгу и уселся на свою кровать напротив. Бродяга невозмутимо приподнялся на локтях и посмотрел на него.

— Я сказал Эванс то, что не должен был говорить.

— Что любишь ее? — Бродяга скорчил рожу как у слабоумного и типа полез к Джеймсу сосаться.

— Нет, это ей сказал Колдуэлл, — с отвращением скривился тот. — А я, — Джеймс старался говорить, как будто ему пофиг, — назвал ее давалкой.

— И ты боишься, что она теперь обидится?