Глава 3 (1/2)
— 450 погибших или пропавших без вести, командир.
Это примерно половина населения деревни, где Эрвин вырос.
— Сколько наших?
— По нашим оценкам, 100, — говорит Блэр. Его униформа наполовину заляпана кровью.
Эрвин тихо выдыхает через нос:
— Цена победы, я полагаю.
Блэр кивает. Он все понимает. Но некоторые вещи нужно сказать вслух, чтобы они не канули в небытие.
— Конечно, сэр. Порт Слава теперь закреплен за союзными войсками. И мы захватили Звероподобного.
— Где он?
— В подземелье, сэр. Под крепостью. За ним установлено тщательное наблюдение.
— Надо бы навестить его, — он такой же солдат, несмотря на данное ему звание. — После учета погибших. Подождет до окончания зачистки.
Блэр кивает.
— Что еще мне нужно знать?
— Мы потеряли два конных артиллерийских орудия в битве с Перевозчиком и судно, на которое пришлась большая часть наших жертв. И капитана Леви. И командира отряда Штайна с его оперативным подразделением.
Они сражаются уже почти неделю. Эрвин спал в общей сложности часов пять. Он не помнит, что ел в последний раз. Желудок сводит от пустоты.
— Капитан Леви погиб? — новость достигает его, как острие ядовитого дротика. Крошечный укол.
Он удивится, если снова сможет что-то чувствовать. Эту способность по капле вытянули из него и вышвырнули, как бомбы, на поле боя.
— Нет, не погиб, сэр. Прошу прощения. Он выбыл из строя.
— Что случилось?
— Это он захватил Звероподобного.
— Где он сейчас?
— Его доставили в оккупированный госпиталь на западном берегу залива.
— Он выживет?
Блэр просматривает свои записи. 450 убитых. Конечно, судьба одного капитана не стоит на первой строчке по важности. Эрвин забывает, как хорошо он маскируется.
— Мы не знаем, — наконец отвечает Блэр. Эрвин размышляет, не имеет ли он в виду ”я не знаю” и кивает.
— Хорошо. Давайте обсудим зачистку. Пленные есть?
— Их удерживают в порту, сэр.
— Есть ли новые политически значимые пленники?
— Заместитель генерала, сэр.
— Хорошо. Мне надо с ним поговорить.
Он выполняет свой долг. Он держится стойко, пока спина не начинает гореть.
Это значительная победа. В последующие годы она ознаменует начало конца. Переговоры заменят пушечную стрельбу. Острые умы станут важнее клинков. Эрвин пожмет руку Тео Магату, преодолевая пульсацию взаимного краха. Между ними по-прежнему пролегают реки крови. Эрвин будет умолять Вилли Тайбера о прекращении огня, а через неделю, после того как Зик Йегер наконец заговорит, он вернется к нему со своим ультиматумом и будет смотреть, как тот терпит поражение.
Но сегодня Эрвин разговаривает с военнопленными, оценивает ущерб, пересматривает стратегию и держится как можно выше и внушительнее перед лидерами союзников. Когда солнце садится, Ханджи требуют, чтобы он отдохнул. Он проходит мимо временного лагеря и направляется прямиком в госпиталь.
Раненые никогда не умирают тихо. Звуки боли отдаются в барабанных перепонках. Людей так много, что медсестры обрабатывают ранения прямо в коридорах. Один человек, вероятно в горячке, видит, как Эрвин пробирается сквозь них, и, выпучив глаза, в панике пытается отползти от него, мешая соседям, пока медбрат не фиксирует его посильнее и не вводит какой-то препарат. Запах крови сильный, запах спирта и пота еще сильнее. Эрвин старается не издавать ни звука, пробираясь через палаты как призрак среди живых, как живой среди призраков.
По статусу Леви полагается отдельная палата, но вместе с ним там еще четверо раненых. По крайней мере, у него есть кровать. В этой комнате тихо. Закрытая Эрвином дверь заглушает стоны. Его глаза наконец-то приспосабливаются к слабому освещению. Отчаяние тяжелым одеялом укрывает его плечи.
Леви на последнем издыхании. Белый, как простыни на его кровати. Он весь перебинтован. Глаза закрыты. Грудь с трудом поднимается под легким покрывалом. Ткань порозовела от расплывшейся по ней крови.
Осколочное ранение, услышал Эрвин: попытка Перевозчика спасти Звероподобного. Взрывная волна ударила Леви справа, и он, положившись на инстинкты, которые и сделали его сильнейшим, схватился за Йегера, когда его рвануло вбок. Не выступи тот в качестве щита, Леви бы стерло с лица земли. Йегера было не узнать: шипящая куча сырого мяса. Остальным пришлось буквально отдирать от него пальцы Леви, прежде чем им удалось забрать его.
Он не умер. Он еще не умер. Леви необыкновенный. Он живучий. Он как никто другой смог бы выжить после всего этого.
Эрвин устал. ”Устал” — недостаточно точное и емкое слово, чтобы описать это всепоглощающее изнеможение. Возможно, тот факт, что отец Эрвина был убит, пошел на пользу эльдийцам и любой другой стране, в которую Марли когда-либо соберется вторгнуться. Этот источник скорби вряд ли иссякнет в ближайшее время, а вина оказалась мотиватором ничуть не хуже страсти.
Они с Леви виделись нечасто. Его навыки были необходимы для других задач. Он выполнял свой долг добросовестно и безупречно. Он настоящий герой, солдат, приносящий невероятную пользу — всегда из благих побуждений. Эрвин взял этого замечательного, сломленного человека с невероятно добрым сердцем и превратил его в свое любимое и самое эффективное оружие. Всей его жизни, какой бы долгой она ни была, не хватит, чтобы отплатить Леви за то, что Эрвин с ним сделал. И не нашлось бы смерти настолько страшной, что компенсировала бы ту жизнь, которую Эрвин заставил его прожить.
Иногда эгоизм — это сила. Но в нем скрыта и глубокая слабость. Эрвин прикасается к забинтованному лицу Леви, всего спеленутого, как новорожденный, чувствует его тепло, его пульс и на время обретает покой. Горький, словно остатки чая, покой, заваренный на душевной боли. Временное затишье, которое можно спутать с покоем, обменять на него.
Усталость, победа, его звание, чувство облегчения — все это станет будущим оправданием его нынешних действий. В темноте легче не замечать своего отражения.
Эрвин снимает пальто и вешает на спинку кровати. Остальная одежда относительно чистая. Он поднимает Леви, осторожно и медленно. Самого этого действия обычно хватило бы, чтобы разбудить его, но это необычная ночь. Он борется, чтобы остаться в живых. Он мертв для остального мира — иначе не скажешь. Эрвин и это использует в своих интересах.
Он теснится на кровати рядом с Леви. Она узкая, матрас тонкий. Он пристраивается позади Леви и снова опускает его пониже, так что тот откидывается на грудь Эрвина, прижимаясь к ней. От него пахнет чем-то чужим: больницами, лекарствами и смертью. На запах Леви не похоже. Не то чтобы Эрвин знал, как пахнет Леви. Его лопатки впиваются Эрвину в плечо и грудь. Он похудел. Потерял в весе. Потерял себя.
Это неудобно, непрактично и нецелесообразно. Тело Леви вялым, теплым грузом давит на Эрвина, его голова откинута назад, пока Эрвин не прижимает ее к стыку своей уцелевшей руки, чтобы тот не травмировал шею. Его дыхание слабо прорывается через заложенный нос. Если от этих действий повредились швы, кровь потечет через бинты прямо Эрвину на форму. Белая рубашка будет испорчена.
Эрвин прижимает его к себе. Обхватывает рукой поперек тела. Прикасается к его волосам.
— Мы сегодня победили, Леви. Можешь отдыхать сколько угодно. Ты сделал все, о чем я тебя просил. Теперь можно отдохнуть. Позаботься о себе. Ты должен увидеть нашу победу, — тихонько бормочет он в висок Леви, в основном обращаясь к самому себе.
Он не испытывал такой физической близости ни с кем уже много лет. Он даже не помнит, когда в последний раз к нему нежно прикасались, или когда он сам прикасался к кому-то другому. И уж точно он никогда не прикасался к Леви так, как сейчас, пусть и думал об этом как о чем-то далеком и недозволенном где-то раз в неделю. В один конкретный кризисный период — каждый день. Это пьянит. Эрвин ненавидит себя за то, что поступает так, когда Леви не может протестовать: берет, истощает Леви, крадет его время во сне и наяву, потому что Эрвину нужно чувствовать его тепло, его плоть и обрести мимолетный покой при виде его бледной кожи.
Его будит крайне озадаченная медсестра. Один из соседей Леви по палате умер ночью, и санитары расстилают его койку. Шея ноет, но он отдохнул лучше, чем ожидал. Леви выжил; он все еще теплый и дышит в объятиях Эрвина. Его лицо прижимается к груди Эрвина, как будто он повернулся ночью, или Эрвин сам повернул его. Он извиняется перед медсестрой, высвобождается, застегивает пальто и уходит как ни в чем не бывало. Он так и не рассказал об этом Леви. Не рассказал никому.
***</p>
В субботу утром Эрвин проснулся от удара по почкам.
— Я слышала сову, папа. Кажется, она была в моей спальне, — говорит Айрис. Она извивается под одеялом, прижимаясь к его груди, как будто хочет согреться.
— Не думаю, что она была у тебя в спальне, — говорит полусонный Эрвин, потирая глаза.
— Была. А потом я сказала, чтобы она убиралась, и она вылетела из окна. Я слышала. Она наделала шуму.
— Это был ветер, золотце. Прошлой ночью была буря, помнишь?
— Я думаю, сова устроила бурю. Я думаю, сова сказала мне, что это она устроила бурю, — ее голос — яркий всполох холодного солнца. Он пытается быстрее прийти в себя. Раньше он всегда был начеку. Возраст взял свое.
— Она тебе прямо так и сказала?
— Угу, — ее холодные ноги упираются ему в бедро. Локти впиваются ему в ребра. Она всегда прибегает к нему в кровать по субботам.
— Леви еще здесь?
— Да. Его поезд отменили.
— Можно он останется?
— Ему придется.
— Можно он отведет меня в школу в понедельник?
— Посмотрим, но потом ему надо будет уехать.
— Почему он не живет рядом с нами? Так было бы проще. Тогда бы ему не пришлось ехать на поезде.
— Хм, — Эрвин приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть на нее. — Вот было бы здорово, а?
— Если бы у него была дочка, мы бы подружились. Она бы стала моей сестричкой.
Эрвин беспокоится, что Айрис одиноко. Он не отказывает ей в прогулках с друзьями и праздниках, он вообще мало в чем ей отказывает, поскольку она, кажется, ничего не хочет, но Эрвин беспокоится, что она растет в этом пустом доме, где он постоянно возвращается. Он хотел осесть где-нибудь в тишине, на свежем воздухе, где можно спокойно побыть одному и не доставлять никому проблем. Но он не учел, что без матери Айрис, возможно, наконец захочет чего-то: компании, живого общения с новыми людьми. Чего-то, что будет поддерживать ее растущее любопытство.
Эрвин взял бы на воспитание осиротевшего на войне ребенка, если был бы уверен, что способен в одиночку растить двоих. Он еще не до конца уверен, что может справиться даже с одним. Наверняка Айрис было бы веселее с братом или сестрой. Расти и играть вместе с кем-то, кто тоже радуется каждому новому дню. Возможно, Эрвин смог бы искупить вину: полюбить детей тех, кого убил.
— Значит, Леви тебе понравился? — спрашивает он.
— Он маленький, но не боится.
— А чего ему нужно бояться?
Ее светлая макушка упирается в его подушку: похоже, Айрис задумалась над ответом.
— Мышеловка большая. Ветер страшно воет. Он здесь никого не знает.
— Он взрослый. Взрослые обычно храбрые.
— Он грустит? — она моргает, глядя на него. Еще один вопрос, на который Эрвин не знает, как ответить.
— Иногда он грустит. Но он просто молчаливый человек, а это не то же самое.
— Он грустит, потому что не ходил в школу?
— Да. В какой-то степени.
— Папа, он твой лучший друг?
В последнее время Айрис, как и большинство детей ее возраста, усвоила эту особую социальную иерархию. Изучение превосходных степеней явно изменило ее образ мышления. Теперь все должно быть разделено на хорошее, плохое и лучшее. Сирина — ее лучшая подруга. Клубника — лучшая ягода. Из всех времен года она больше всего любит лето. Кто, в таком случае, нравится Эрвину больше всего?
— Да. Был когда-то.
— А сейчас нет?
— Возможно. Пока не знаю. Он ведь совсем недавно приехал.
— Спроси его. И тогда будешь знать точно. И тогда, если вы лучшие друзья, он должен жить рядом с нами, и тогда вы сможете более лучше общаться.
— Наверное, надо его спросить, — Эрвин улыбается. Он представляет, как встречает сонного Леви этим утром, ставит перед ним чай и выдает: ”Ты мой лучший друг, Леви?”. Представляет, как переступает через всю их кровавую, сложную, запутанную историю: страстную ненависть, безоговорочное доверие, тягучую любовь — и сводит ее к наивному детскому вопросу.
Леви — не лучший друг Эрвина. У него много друзей, которые справляются с этой ролью куда более надежно, регулярно и однозначно, чем Леви. Быть лучшим — значит быть самым полезным другом, самым надежным, самым постоянным, так? У Эрвина сейчас есть несколько таких друзей. Леви не разговаривал с ним шесть лет. Когда-то Леви пытался его убить. Леви настолько болезненно замкнут, что ему потребовались годы, чтобы признать, что ему нравится общество Эрвина. Их отношения грубые, напряженные, изношенные, истертые. Их не опишешь такими примитивными категориями.
Леви — не лучший друг. Тем не менее, он, возможно, самый дорогой друг Эрвина. Самый важный. Самый заветный.
— Если он откажется, ничего страшного. Можешь найти другого. Ты очень хороший и умный, — говорит она.
— Не надо жевать волосы, Айрис, — говорит он, вытаскивая ее косичку изо рта.
— Сколько времени?
— Сможешь сама понять?
— Да! — она вскакивает с кровати и бросается к часам над камином. Встает на цыпочки и протягивает руку вверх, обводя пальцем в воздухе круги на циферблате, сосредоточенно нахмурив брови и проговаривая про себя цифры.
— Пять минут девятого!
— Помнишь, что цифра пять — это не пять минут?
— Почти восемь тридцать.
— Да?..
— Да… — она считает про себя, шепотом: десять, пятнадцать, двадцать — ритм, который она усвоила, — восемь двадцать пять?
Эрвин, теплый ото сна, уже уселся в постели:
— Молодец.
— Значит, пора вставать! — говорит она.
— Ладно, отличная идея. Нам еще нужно съездить в город до завтрака, — поскольку их теперь трое, еда уже закончилась.
***</p>
Эрвин смотрит, как Леви моет посуду. Его руки по локоть в воде, Леви яростно оттирает одну из керамических кружек, волосы привычно убраны под косынку, словно он годами этим занимался.
Каждый раз, когда Эрвин пытается помочь, он получает грубое: ”У тебя вторая рука пока не выросла” и толчок в плечо. Видимо от привычки демонстративно отнекиваться трудно избавиться.
Ужасно жаль, думает Эрвин, все еще наблюдая за ним, что все это кажется таким нормальным. Леви исчез из его жизни на шесть лет, а теперь он снова здесь, перед Эрвином, ворчит по поводу его набора чистящих средств и выполняет за него рутинную работу, как будто так всегда и было.
Что-то все же изменилось. Леви расслабился. Стал менее замкнутым. Эрвин отмечает, что ему идут длинные волосы, аккуратно уложенные вокруг лица, а дальше ниспадающие чуть ниже плеч, насколько он понял, когда мельком взглянул на Леви накануне. Его виски, как и у Эрвина, начинают седеть. На лице появились морщины. Костяшки пальцев огрубели. И голос тоже.
Его шрамы хорошо затянулись. Тот, что проходит через глаз, все еще глубокий, но тот, что тянется вокруг губ, побледнел настолько, что его можно и не заметить. Если, конечно, не знать, как он возник, как покрывался коркой и заживал. Сейчас он похож на ямочку.
Его правый глаз все еще мутноват, но он двигается так, как будто у Леви никогда не было проблем со зрением. Он ступает свободно, но все еще немного неуклюже. Как будто все еще не уверен, что за роль отведена ему в этом новом мире. Невысокий, стойкий, исполосованный шрамами мужчина средних лет, чья юношеская стройность переходит в дородность, он покрывается морщинами и сединой. Эрвин может смотреть на него часами. Он не уверен, что ему когда-нибудь надоест.
Он никогда не думал, что ему вообще доведется. Леви был создан и взращен для насилия, по крайней мере, Эрвин всегда так думал, именно такое впечатление Леви всегда производил. Видеть, как он стареет, как находит теперь в жизни место для отдыха и покоя, как бы трудно ни было к этому привыкнуть — все равно что наблюдать, как природа отвоевывает старый замок: крепкие, четкие линии его крепостных стен ослаблены и искорежены плющом, твердый камень осыпается по краям, полевые цветы пробиваются сквозь подвалы, птицы гнездятся в башенках. Увядание мягкое и неспешное, оттого особенно красивое.
Может, Леви и не был создан для этого, но ему идет: эти новые привычки тонкой пылью оседают на его плечах и тянутся изысканным шлейфом за некогда воинственным образом.
— Эта кастрюля — просто дрянь. Поверить не могу, что ты готовишь в ней еду для ребенка, — Леви с гримасой смотрит на самую большую кастрюлю Эрвина.
— Дети не должны расти в тепличных условиях, — говорит Эрвин, безучастно отрывая уголок своей газеты.
— Поэтому ты кормишь ее ржавчиной? Все ясно, — Леви с досадой ставит кастрюлю обратно. Эрвин улыбается.
— Надо будет купить новую.
Леви вытирает руки. В кладовке снова появилась еда. Эрвин вышел покормить и вычесать Мышеловку. Айрис делает уроки в гостиной. Эрвин слышит, как она проговаривает слова вслух. Она такая же, как и он: любит читать, и ей для этого не требуется особое поощрение.
— В прошлый раз ты был с котелком в руках, — вспоминает Эрвин.
Леви удивленно моргает:
— И что с того?
— Ты в этом хорошо разбираешься.
Леви кладет кухонное полотенце на стол и скрещивает руки:
— Я люблю готовить.
— Правда?
— Да.
— Я мог бы и догадаться.
Леви пожимает плечами и немного расслабляется:
— Я живу один. Иногда готовлю от скуки.
— Что готовишь?
— В основном, марлийские блюда. Рецепты с континента. Мне нужно часто заказывать специи для чайных блендов, так что потихоньку совершенствуюсь и в восточной кухне.
Леви, в своем тихом, чистом домике, аккуратном и красивом, скромном, но уютном — готовит. Экспериментирует. Пробует новые вкусы со всего мира.
— Могу и для вас что-нибудь сготовить, если хочешь, — говорит он грубовато и с напускным безразличием.
— Из меня такой плохой повар? — дразнит его Эрвин.
Леви моргает:
— Не ахти.
Эрвин раскатисто смеется от всей души. Как же он скучал по Леви.
— Капитан, мое сердце разбито.
Губы Леви подергиваются, и он отводит взгляд от Эрвина.
— Это меньшее, что я могу предложить в благодарность за ночлег.
— Звучит так, как будто я не хочу, чтобы ты здесь находился. Это не так, — говорит Эрвин. Ему все лучше удается говорить о своих чувствах. Айрис знает не понаслышке. Дети не улавливают тонкостей, намеков и подтекстов, поэтому ему приходится объясняться четко, чтобы она не поняла его неправильно. С этим навыком жить стало проще.
— И все же давай я попробую, — отвечает Леви небрежно, все еще не глядя на него.
— Хорошо. Спасибо тебе, — Эрвин встает со вздохом. Нужно еще закончить пару диаграмм.
— Я думал отвезти тебя в город и немного погулять. Может, поужинать в хорошем ресторане, раз уж ты так редко тут бываешь. Но с такой погодой, похоже, не получится, — он смотрит в окно. Дождь плотной пеленой падает на землю. Серое небо заслоняет солнце, поэтому на улице темнее, чем должно быть в это время.
— Ты уже выходил сегодня. Подхватишь простуду, если пойдешь снова, — говорит Леви. Через открытую дверь Эрвин слышит, как Айрис напевает буквы алфавита.
— Ну, не могу предложить ничего увлекательного, но если ты не шутил насчет готовки — продуктов полно.
Леви подходит к кладовой:
— Есть что-то, что она не ест?
— Репу, но я ее и не покупаю.
Леви фыркает, кивает, изучает снедь:
— Ясно.
— Только прошу, завязывай с уборкой, я больше не вынесу.
— Мне казалось, я тут гость. Разве гостям не положено делать все, что хочется?
Эрвин вздыхает:
— Как скажешь, капитан.
— Я больше не капитан! — кричит Леви в спину выходящему из комнаты Эрвину.
Тот уходит в гостиную и сидит на ковре с Айрис, пока та пересказывает ему домашнее задание и тихо бормочет, если он ее поправляет. У нее хорошо получается. Скоро она сможет сама читать то, что ей по вкусу.
— Ты большая умница, — отмечает он. — Сделала все задания, так что можешь теперь пойти поиграть. Я пойду в кабинет поработаю, но если тебе что-то понадобится — просто позови меня.
Трудно работать по выходным, ведь Айрис нужна компания, чтобы не скучать в одиночестве, но Эрвин всегда может сделать перерыв, если дочери потребуется его присутствие. Доктор Экхарт никуда не денется.
Эрвин нашел новый горный источник рядом с самой южной вершиной. Там обнаружились необычные залежи минералов, поэтому он изучил тот маршрут, взял образцы и теперь записывает свои наблюдения, чтобы отправить их в конце месяца. Эрвину далеко до Ханджи; по большей части он может предложить лишь результат наблюдений и описание деталей ландшафта, который он так хорошо изучил. После того, как он опишет вершину, с этой конкретной горой будет практически покончено.
Он перечитывает весь отчет, изучает половину диаграммы, пристально вглядывается в каждое слово, пока у него не начинают болеть глаза. Возможно, никто бы и не узнал, что Эрвин когда-то был правшой, учитывая, как он привык пользоваться левой рукой.
Несколько часов пролетели в тишине и покое, а ливень практически сошёл на нет. Воск со свечи уже капает на стол. Эрвин чувствует приятную усталость. Удивительно, что Айрис до сих пор не ворвалась в кабинет, опрокидывая книги на пол и повисая на спинке его стула.
Он выходит из кабинета, чтобы поискать ее, останавливается в гостиной и через дверной проем наблюдает сцену на кухне.
Айрис и Леви что-то готовят, вернее, пекут: все поверхности и его ребёнок с ног до головы покрыты мукой. Леви снова надел фартук; он спокойно и терпеливо обращается к Айрис, замешивающей тесто в миске:
— Аккуратно.
— С ним же ничего не сделается!
— Ты можешь повредить тесто.
— И ему будет больно?
— Да. И выйдет невкусно.
— А можно мне потом несколько кусков?
— А ты осилишь несколько?
— Да! Да!
— Тогда давай спросим папу.
— Но папа даже не верит, что у меня в комнате была сова.
— Папе, наверное, виднее.
— Это было ночью. Он не мог проверить!
— Как она выглядела?
— Она была в очках, как мисс Фросспар. Но более выше!
— Выше, чем твоя низенькая учительница?
— Выше меня и тебя.
— Ну, не так-то сложно быть выше нас троих, как думаешь?
Она со всей силы ударяет по тесту руками и смеётся над поднявшимся облаком муки.
— Как я тебя учил? — Леви рассеянно, без злости, помешивает что-то на плите и поглядывает на часы.
— Ой, — улыбка сходит с ее лица. Она наклоняется к миске. — Прости, тесто. Тебе больно?
— Аккуратнее. Давай теперь раскатаем его.
Эрвину кажется, что он тут будет лишним, пусть все и происходит у него дома, а перед ним его давний друг и собственный ребёнок. Он уходит в тень, облокачивается на диван и продолжает наблюдать за ними. Сердце наполняется теплом.
— Какая тяжелая, — Айрис с трудом пытается удержать скалку, и в итоге Леви забирает ее.
— Ты берись за этот конец, а я — за другой, и будем раскатывать вместе, хорошо?
— Хорошо!
Они берутся за работу под чутким руководством Леви. Эрвин до этого ни разу не видел, чтобы Айрис с такой охотой помогала готовить. Она очень хочет впечатлить Леви, хочет ему понравиться. У неё это всегда проявляется через внимание к деталям.
— Тяжело, — говорит она.
— Давай сюда, — он накрывает руку ребенка на другом конце скалки своей, обхватывая ее с двух сторон, и помогает ей медленно раскатывать тесто. Айрис теперь почти не видно, только ботинки на стуле выглядывают между ног Леви.
— Кажется, это будет… особенный пирог. Уникальный, — говорит Леви с долей сарказма. Он отходит к котелку на плите, пока Айрис продолжает возиться с тестом. До Эрвина доносится сладкий фруктовый аромат.
— Леви, ты — папин лучший друг, — она в привычной манере разбрасывается случайными утверждениями посреди разговора. Эрвин тихо улыбается.
— Конечно, — Леви сейчас больше волнует варенье, которое он помешивает.
— Мы с Сириной лучшие подруги.
— Я наслышан.
— Она лучше всех прыгает на скакалке.
— Серьезно?
— А ты умеешь прыгать?
— Не думаю.
— Попрыгаешь потом со мной.
— Попрыгаю?
— Да.
— Ты всеми лучшими друзьями папы так командуешь?
Айрис серьезно кивает, а затем отвлекается, вдавливая подушечку пальца в раскатанное тесто.
— У папы нет других лучших друзей.
Леви хмурится, снимает котелок с плиты и снова помешивает содержимое.
— Конечно, есть. У него много друзей. Вчера я встретил Аму.
Айрис просияла:
— Ама наливает мне пиво!
Как же. Ама наливает ей яблочный сок, выжимает туда лимон и называет это все пивом.
— Какая безответственность. А если ты запьянеешь?
— Запьянею?
— Поглупеешь. Что если от пива ты поглупеешь как взрослые?
— Я умная, а не глупая.
Лицо Леви делается растерянно-удивленным, и Эрвин замечает это только сейчас. Он возвращается к пирогу.
— Что тут такое, Айрис?
— Я сделала сову.
Леви наклоняет голову и сгибается над столом:
— Вот как. Да, теперь вижу.
— В доме было так тихо, — Эрвин решает, что это подходящий момент, чтобы прекратить подглядывать и дать о себе знать. Леви кидает на него быстрый взгляд. Айрис все ещё увлечённо рисует пальцем по тесту и даже не смотрит на него.
— Золотце, ты помыла ручки?
— Да. Леви сказал, надо дважды.
— Ты засунула их в рот. Это негигиенично.
— Пап, смотри: сова, — она нарисовала на плоском тесте два грубых овала друг поверх друга, внешний — с треугольным клювом на лбу.
— Вижу. Выглядит очень здорово.
— Твою картину придется залить вареньем. Если хочешь, можешь потом сделать сову сверху, — Леви стряхивает муку с рук и пробует варенье на кончике ложки.
— Из чего ты его сварил?
— Нашел в кладовке малину и ревень. Ревень больше ни на что не годится.
— Ты не по рецепту готовил?
— Я умею в стратегию. Столько планов и построений за эти годы выучил, как никак.
Айрис дополняет пирог деталями и бормочет слово «сова» себе под нос. Леви взбивает в чашке яйцо.
— Иди-ка сюда, — он аккуратно отодвигает Айрис в сторону и укладывает пирог в жестяную форму, приминая пальцами по бокам.
— Сейчас будем накладывать варенье, осторожнее.
Эрвин положил руку дочери на плечо и следит, чтобы она стояла подальше, пока Леви выливает варенье в форму.
— Пока, сова! — печально говорит Айрис.
Леви берет идеально ровный верх пирога, который он раскатал сам, и накрывает им форму с хирургической точностью. Он выдаёт Айрис вилку и показывает, как примять края.
— Можно порисовать яйцом?
— Можно, но не перепачкай все.
Она сосредоточенно красит края. Эрвин смотрит на Леви и ухмыляется.
— Чего ты лыбишься?
— Спасибо, что присмотрел за ней.
Леви пожимает плечами и снимает фартук.
— Подумал, ты захочешь поработать в тишине.
— Айрис, тебе понравилось?
— Пап, Леви готовит хорошее тебя, — она задорно хихикает.
— Уверен, так и есть. Я бы в этом ни на минуту не усомнился. Леви очень талантливый.
— Пусть Леви отведёт меня в школу, — просит Айрис. Она сосредоточенно нажимает на тесто вилкой, от усердия высунув язык. Пусть пока неумело, но она учится.
— Если будешь хорошо себя вести, то отведёт.
— Леви, я хорошо себя вела?
— Очень хорошо. Несмотря на шум и беспорядок, — она смеётся от таких комментариев.
— Дай яйцо!
— Скажи «пожалуйста», — Эрвин держит чашку так, чтобы Айрис не могла до неё дотянуться.
— Пожааааааалуйста.
— Постарайся все не перепачкать, — говорит Леви. Наверное, с его любовью к чистоте и порядку, ему тяжело присматривать за ребёнком. Эрвин почти не задумывался о том, в каком состоянии находится его дом. В какое состояние он приходит после выходных.
Возможно, потому что дом чище, чем обычно. Возможно, потому что Леви прибирается, когда Эрвин не видит.
Айрис искупала пирог в яйце, и Леви, стоящему позади неё, приходится вытирать все поверхности, залитые ей в порыве усердия. Она с восторгом наблюдает, как пирог отправляется в духовку.
— Сходи теперь вымой лицо и ручки, солнышко, — говорит Эрвин.
Когда Айрис уходит, он продолжает:
— Никогда раньше не видел, чтобы она с таким интересом помогала готовить. Явно хочет произвести на тебя впечатление. Обычно ей быстро надоедает, когда я прошу помочь.
— Просто она меня видит впервые, — Леви изо всех сил протирает столешницу. — Так-то неплохо. Возиться с ребёнком. Она смешная.
— Она иногда бывает очень требовательной.
— Интересно, в кого она пошла.
— Она бы этого никогда не узнала. Она не видела, каким я был на службе, а сейчас я подчиняюсь всем ее прихотям из чувства вины.
Любовь, рожденная виной. Вина убийцы, избежавшего плахи, течет по его венам. Как он может ей хоть в чем-то отказать?
— Может, ты и балуешь Айрис, но избалованной ее не назовёшь. Так что не будь слишком строг к себе.
Эрвин улыбается. Получается весьма странная улыбка, острая и пронзительная.
— Ты макароны не покупаешь что ли? — спрашивает Леви.
— Их сюда очень дорого доставлять.
— А здесь их не производят? Муки-то навалом.
Эрвин пожимает плечами:
— Не знаю, не слышал. Может, скоро начнут.
— Ну, это большое упущение. У меня есть отличный рецепт пасты, — Леви изучает имеющиеся овощи. — Значит, драники.
— Тебе помочь?
— Нет.
— Ладно, пойду тогда искупаю Айрис. Зови если что.
Айрис за день устала: купается без привычной суеты и спокойно сидит, пока Эрвин поливает ей голову из ковшика. Она несколько раз опускает палец в воду и снова его достаёт — вверх-вниз — и наблюдает за кругами на воде с отстранённым любопытством, словно складывает в голове детали паззла. Малышка так любит воду.
— Можно я снова буду готовить с Леви?
— Может быть, завтра.
— А он потом уедет?
— Да. Ему надо домой.
Намытая и переодетая, она потихоньку начинает клевать носом, так что Эрвин относит ее наверх и укладывает в кровать. Надо не дать ей заснуть, а то потом будет весь вечер носиться по дому.
Эрвин оставляет ее в кроватке.
— Ужин готов, можем начинать, — говорит Леви.
— Хочешь выпить?
— Ладно, давай.
Гости захаживают к Эрвину нечасто. Доктор Экхарт не пьёт, и, хотя у него есть друзья в деревне, Смит все равно чувствует себя немного отстранённо. Странно принимать в гостях давнего знакомого, вместе отдыхать и пить виски. Говорить с Леви становится все легче. Им удается заново привынуть друг к другу.
Они слегка напиваются: приятно и по-ребячески. Леви минут десять подшучивает над его бородой, а Эрвин в ответ пытается выведать у него как можно больше несущественных подробностей о его нынешней домашней жизни, отчего Леви все больше и больше смущается и злится. Когда Айрис спускается вниз, потирая глаза и заявляя, что проголодалась, Эрвин уже устал смеяться.
Леви быстро накинул свой фартук и теперь жарит драники на Эрвиновой плите будто так и надо. Быстро же мой фартук стал «его».
Он хорошо готовит. За столом тихо. Айрис быстро доедает драники, несмотря на то, что внутри жареные овощи, а она больше любит запечённые. И как только Леви добился такого вкуса из тех продуктов, что были под рукой?
— Что это за соус, Леви? Он и сладкий, и соленый одновременно.
— Соль, уксус, мёд и горчица.
— Так просто.
— Да.
— Можно добавки? — просит Айрис.
— Больше не осталось.
— Жалко.
— Ты же мне говорила, что в тебя влезет несколько кусков пирога.
Это поднимает ей настроение. Пирог вышел кривоватым, все таки тесто раскатывал пятилетний ребёнок, но начинка идеально сочетает в себе сладость и терпкость, а верхушка пропеклась до золотой корочки. Эрвин спрашивает себя, испёк ли Леви этот пирог сходу или продумал до мелочей первое блюдо, которое он приготовил для старого друга.
Почти первое блюдо.
— Я ем сову! — говорит Айрис с ложкой наперевес, вся измазанная в варенье.
— Значит, ты победила, – отвечает Леви.
— Как волк, — она кивает со счастливыми глазами, поглощенная едой.
— Как волк? — Эрвин привычно переспрашивает ее, чтобы она могла развить свою мысль.
— Ну, волки едят зайцев и всяких других зверей. Они победили. Они голодные.
— Да, — вставляет Леви, — все так.
Она поддевает дно своего куска.
— Мы похоронили сову в варенье.
— Точно.
— Мы молодцы.
***</p>
Следующий день начинается с золотистого рассвета. Все это кажется слишком правильным: родные земли заботливо приветствуют Леви, как раз перед его грядущим отъездом.
— Думаю, мы все же сможем отправиться в поход, Айрис, — говорит Эрвин за завтраком.
— Куда-то собираетесь? — спрашивает Леви. Его волосы, мокрые после душа, свободно собраны на затылке. Он, как и всегда, держит свою чашку с чаем за ободок.
— Мне нужно разведать один маршрут в горах. Не хочешь прогуляться с нами?
Леви выглядывает в окно проверить погоду:
— У меня нет подходящих ботинок.
— Ничего страшного. Можешь одолжить у Амы.
— Есть тут у вас сапожник?
— Да.
— Нормальный?
— Да, мои заказы всегда выполнял исправно.
— Работает по воскресеньям?
— Должен.
— Тогда куплю новые. Оставлю себе на память.
— Ладно.
Земля пружинит под ногами. Скоро лето. Эрвин обьясняет Леви, как добраться до сапожника, и тот выдвигается в путь верхом на Мышеловке. Так он кажется ещё меньше. Эрвин смотрит, как он удаляется по грунтовой дороге.
Он пробует увлечь Айрис вместе приготовить обед для их похода, но она постоянно отвлекается, чтобы поиграть на ксилофоне. Несвязное пиликанье просачивается из ее комнаты, пока он нарезает хлеб.
Леви вернулся раньше, чем Эрвин предполагал. Он сразу переобулся в новые ботинки.
— Твоё имя творит чудеса. Он мне их практически задаром отдал.
— Кестер мастер своего дела. Он раньше делал ремни для УПМ в Тросте, ты знал?
Брови Леви взметнулись наверх:
— Ого, правда? Все возвращается на круги своя.
— Не хочу в поход, — говорит Айрис. Эрвин вздыхает. Одеть ее одной рукой, если она сопротивляется — задачка не из лёгких.
— Конечно, хочешь, Айрис. Ты так этого ждала.
— Мне нужно написать песню.
— Тебе нужно написать песню. Но ксилофон никуда не денется, напишешь, когда вернёмся.
Она сердится, как Эрвин и предвидел. Леви закончил со своим рюкзаком и подходит помочь обуть Айрис.
— Я здесь ещё никогда не гулял, — он склоняется перед ней на одно колено. — Надо, чтобы ты мне тут все показала.
Интуиция его не подвела, как и всегда. Айрис смягчается и кивает. Надеть на неё пальто уже гораздо легче.
Эрвину надо наметить и закончить один маршрут до того, как приедет доктор Экхарт, но он выбирает более живописный путь в горы, ведь Леви идет с ними.
Позднее утро прогоняет облака. На выстланной камнем горной тропе холодно и красиво, внизу расстилаются земли Марии — зеленые, золотые, просторные. Настроение Айрис значительно улучшается, и она весело забегает вперёд, а потом возвращается обратно, отчего проходит вдвое больше, чем взрослые. Леви молчит и созерцает: во все глаза смотрит на землю, вбирая в себя как можно больше. Солнечное тепло в эту пору хрупкое, словно паутинка. Они перебираются через поваленные ветки и грязь — следы бури. Неподвижный воздух становится холоднее по мере того, как они поднимаются все выше, он щиплет Эрвина за нос и уши.
Они останавливаются на скалистом выступе, чтобы попить и отдохнуть. За час Леви не сказал ни слова, только периодически отвечал на несвязные вопросы Айрис.