Глава 1 (2/2)

Леви хрипло усмехается.

— Вы, наземные существа, совсем мягкотелые.

Эрвин снова улыбается.

— Оставайся. Скоро начнется гроза.

— Посмотрим.

Он допивает чай, а Эрвин пристально смотрит на него. Это не тяжелый взгляд — возможно, «взгляд» не то слово — Эрвин наблюдает за ним, как будто читает одну из своих книг.

— Чем ты занимался все это время? Я думал, ты окажешься в новом правительстве, — спрашивает Леви.

Эрвин издает смешок и отводит взгляд, чтобы посмотреть на огонь.

— Так и было, до поры до времени. Я работал в Совете по восстановлению и, естественно, помогал с Интеграцией. Они назначили меня консультантом по внешней политике, хоть это и не моя сфера компетенции, но было интересно; я постоянно знакомился с новыми людьми из разных стран. Потом я полгода работал с одним астрономом в обсерватории на севере. Потом какое-то время помогал Пиксису с военными реформами, и там уже решил, что хватит, пожалуй. Я ушел на пенсию и переехал сюда.

Он бросает взгляд на дверь, ведущую в коридор.

— У меня там кабинет. Я помогаю картографам и ботаникам, делаю наброски и оттиски. Я часто хожу в горы, ищу новые виды.

— Ты явно без дела не сидел,— говорит Леви. Эрвин побывал везде и всюду, а Леви, кажется, понадобилось шесть лет, чтобы просто прийти в себя.

— Я стараюсь приносить пользу, — отвечает Эрвин. — Не хотелось больше никем руководить. Я потерял хватку. Потерял свое преимущество.

Леви готов с этим согласиться. Эрвин теперь выглядит раскованнее. Он как будто сгладил углы своей личности. Леви со временем стал угрюмее, а Эрвин — добрее.

— Хочешь выпить чего-то покрепче? — говорит Эрвин.

Леви вздыхает. Он не большой любитель алкоголя, но все же он у Эрвина в гостях.

— Давай. Спасибо.

Эрвин наливает ему виски из своего маленького шкафчика со стеклянной дверцей. Леви задается вопросом, как часто он принимает гостей здесь, наверху, в коттедже, одиноко стоящем вдоль единственной дороги. Или он пьет виски в одиночестве, глядя на огонь, читая книгу, думая о будущем, а не о прошлом?

Так странно сидеть вместе, согреваясь и обсыхая, в этой тихой комнате, пока снаружи хлещет дождь. Они как будто снова в штабе разведки или в Стохесе, планируют операции, в то время как их круг доверенных лиц сокращается с каждой секундой. Леви не был наедине с Эрвином вот так почти десять лет.

Он изменился, но постарел не так сильно, как должен был. Жан Кирштайн выглядит вдвое старше своих лет, после всего, что он увидел и сделал. Родная мать Армина Арлерта не узнала бы его. Но Эрвин по-прежнему остается собой: такой же неуловимо сильный, такой же золотистый, хотя и поседевший, такой же невозмутимый и красивый, только на лице появились морщины, а из осанки исчезла строгость.

Он ловит взгляд Леви. Конечно, ловит, но Леви ничего не говорит, а просто идет взять свой бокал и случайно опрокидывает его. Содержимое разливается по столу, а сам бокал с грохотом падает на пол.

— Черт.

— Все в порядке, — успокаивает его Эрвин.

Он берет на кухне тряпку и протирает стол. Леви слышит скрип за закрытой дверью в дальнем углу: дом оседает, думает он, но тут с другой стороны раздаются два негромких, но отчетливых удара.

— Ох, — говорит Эрвин, вставая и перекидывая тряпку через плечо. Она может запачкать рубашку, но ему, похоже, все равно. Старый Эрвин был безупречен, а этот похож на уютный и разношенный домашний свитер. Леви наблюдает за его медленной, неторопливой поступью. Осанка уже не та. Он больше не держится в полной боевой готовности.

Он открывает дверь и опускается на колено со словами: «Прости, мы тебя разбудили?».

Леви поднимает голову, чтобы посмотреть. От тепла камина его тянет в сон.

Эрвин встает, подхватив на руки маленькую девочку. Дверь со скрипом распахивается, обнажая пустой коридор, где она только что стояла. Эрвин легонько толкает ее, усаживая себе на бедро и придерживая под поясницей. Леви вынужден признать, что он очень сильно удивлен. Желудок скрутило. Кровь со всей силы стучит в висках.

— Айрис, это Леви. Мой давний друг.

По прикидкам Леви, девочке около четырех лет. Растерянная и сонная, она потирает лицо кулачком. На ней белая сорочка с нелепыми рюшами — очень в духе Эрвина, с его-то познаниями в моде. Она моргает, глядя на Леви; это лёгкое любопытство, которое всегда присуще детям ее возраста. У нее светлые волосы, заплетенные в две косички. Она до боли, как две капли воды похожа на Эрвина.

Леви потерял дар речи. Эрвин ласково спрашивает ее:

— Мы слишком громко разговаривали?

Девочка кивает, пожевывая свою косичку. Ее босые ножки такие розовые. Она теребит тряпку на плече Эрвина.

— Прости нас. Давай я отведу тебя наверх и еще раз пожелаю спокойной ночи?

Леви никогда не слышал, чтобы Эрвин так разговаривал. Его голос такой мягкий, плавный и нежный, весь пронизан любовью. От этого Леви начинает паниковать. Ему хочется уйти.

Она не отвечает, украдкой поглядывая на Леви, словно только сейчас заметила его.

— Или ты хочешь познакомиться с Леви?

Она кивает со всей серьезностью. Какое знакомое выражение лица.

— Хорошо, но потом пойдем спать.

Он подносит девочку ближе, наклоняется, осторожно ставит ее на ноги перед Леви, который молча уставился на нее. Он забыл, как себя вести. Он забыл, как говорить. Во рту пересохло от адреналина.

— Мы с Леви подружились еще до того, как ты родилась. Я толком не видел его уже шесть лет.

Малышка — Айрис, поправляет себя Леви, поскольку она становится все более настоящей, — протягивает руку. Леви усилием воли принимает ее. Она слегка влажная. Он пожимает ладошку и чувствует себя глупо.

— Привет, — выдавливает он.

— Я Айрис, — говорит она.

Леви кивает.

— Очень приятно.

— Ты теперь живешь с нами?

— Нет, я просто пришел в гости.

— У нас четыре чашки.

— Хорошо.

Он совершенно безнадежен с детьми. Он может, не моргнув глазом, встретить ад на земле, но эта маленькая сонная девочка приводит его в ужас.

— Леви позавтракает с нами утром, — обращается к ней Эрвин, улавливая в ее словах что-то такое, чего не понимает Леви.

— Леви, — она говорит высоким, не до конца сформировавшимся голосом. Она называет его по имени. Она говорит: «Леви».

— Сколько тебе лет? — спрашивает она.

— Мне сорок два, — привычно отвечает Леви.

— С утра можешь спросить Леви о чем угодно, золотце, — говорит Эрвин, снова протягивая к ней руку. Она умело запрыгивает на него, чтобы тот мог управиться одной рукой, и обнимает за шею.

— Я скоро вернусь, — бросает он, словно происходящее в порядке вещей, и поднимается по темной лестнице с малышкой на руках.

Леви минут десят сверлит взглядом пламя, не думая ни о чем. Эрвин возвращается. Он бросает тряпку на стол и наливает Леви еще.

— Извини, она не привыкла, что гости приходят так поздно.

Леви уставился на него. Эрвин весело улыбается.

— У тебя есть дочка.

Эрвин смотрит на дверь, через которую он только что вошел, и задумчиво улыбается:

— Да.

— Сколько ей лет?

— Пять.

— Где ее мать?

Эрвин замолкает.

— Да ладно, Эрвин, я же не идиот. Ты не просто удочерил сиротку по доброте душевной — она твоя копия. Где ее мать?

— Она умерла.

— Ох. Прости.

Эрвин снова улыбается, на этот раз грустно.

— Все в порядке. Она умерла четыре года назад.

— Так вы живете вдвоем?

— Да. Она не помнит маму.

— Это плохо.

Иногда Леви думает, что лучше бы он вообще не знал свою мать. Иногда он бесконечно счастлив, что у него остались хотя бы обрывки памяти о ней. Она вся складывается из обрывков. Пепел, струящийся из окна.

— Прости, что не сказал тебе.

— Что тебе мешало?

Эрвин пожимает плечами.

— Хотелось предаться воспоминаниям. Хотелось поговорить о прошлом.

Леви усмехается:

— Почему? Прошлое было ужасным.

Эрвин снова улыбается ему. Леви не помнит, чтобы он так часто улыбался: коротко и легко, как будто он погрузился в приятные мысли.

— Не все. Не то, что связано с тобой. Именно об этом я хочу поговорить, а не о титанах.

— Все, что связано со мной, связано и с титанами, — Леви скрещивает руки на груди.

Эрвин тихонько смеется.

— Хорошо. Можем поговорить о настоящем, если тебе угодно?

Леви снова взглянул на дверь.

— Где ты познакомился с ее матерью?

Эрвин снова берет свой бокал, отпивает виски и откидывается в кресле.

— В Марли. Она была марлийкой.

— Вот как?

​​— Мы познакомились во время войны. Хотя до Интеграции между нами ничего не было.

— Чем она занималась?

— Она была офицером сопротивления. Ее звали Клаудия. Я…изначально не планировал ничего серьезного, но она забеременела.

Он смотрит в огонь, помрачнев. Леви хотел бы снова увидеть, как он смеется.

Он вздыхает:

— Она подхватила лихорадку, когда Айрис был годик. Можешь себе представить? Выжить после войны, на передовой, а потом умереть от лихорадки? — Он делает еще один глоток. — Это так несправедливо. Неправильно.

— Мне жаль, Эрвин, — Леви говорит от всего сердца, скорбит по этой женщине: достаточно храброй, чтобы воевать против собственной страны, и достаточно особенной, чтобы склонить Эрвина Смита к семейной жизни.

— Мне тоже.

— Какой она была?

— Очень храброй. Она отлично стреляла. Научила меня вязать, играть на пианино и рисовать. Говорила все, что думает. Я скучаю по ней.

Деревья за окном колышутся от ночного ветерка словно призрачные руки. Леви ерзает в своем кресле.

— А ты, Леви? — Эрвин встряхнулся и повернулся, чтобы посмотреть на него. — Ты обзавелся семьей?

— Нет. Я какое-то время присматривал за детьми — за воинами — но война заставила их быстро повзрослеть. Я им стал не нужен. Так что теперь я сам по себе.

— И ты счастлив?

Эрвин сидит в своей гостиной, купаясь в оранжево-золотых лучах закатного солнца. У него появились морщины вокруг глаз, а в щетине тут и там проглядывает седина. У Леви вдруг возникает ощущение, что он смотрит в телескоп не с того конца. Как будто он отошел от объектива и оказался в другом месте, в другом времени, где он — другой человек. Он чувствует себя оторванным от мира.

— Да, я счастлив. Я продаю чай.

— Правда? — Эрвин усмехается. — Держу пари, у тебя хорошо получается.

— Так и есть, — говорит Леви.

— Я обязательно загляну, если буду в Бэнстоке.

— Ты занимаешься чем-то еще? Кроме поиска новых видов.

— Мне выписали такую щедрую пенсию, что это ни к чему. Я присматриваю за Айрис — это работа на полную ставку.

— Она, вроде, умница.

— Ммм, — Эрвин кивает, — я переживал, что у нее не будет нормального детства. Я... — впервые за этот вечер он кажется немного смущенным, — мне снятся кошмары. Регулярно. Сначала было ужасно. Я пугал ее. Теперь я уже привык спать тихо.

Леви бросил взгляд наверх. Он представляет себе ее спальню, украшенную безобидными животными, книгами и игрушками. Дочь командора.

— Она никогда не поймет.

— Не поймет, и я очень этому рад, — говорит Эрвин, — мы ведь за это и боролись?

Леви чувствует, как уголки рта поднимаются вверх.

— Да.

— Оставайся на ночь, — повторяет Эрвин, глядя на него. Его глаза все такие же. Их голубое пламя прожигает желтоватую кожу Леви.

— Это приказ, сэр?

— Ха. Возможно, — тот улыбается, — сейчас уже слишком поздно, и я обещал Айрис, что она сможет расспросить тебя за завтраком.

— И чашек у вас полным полно.

— Хватит на всех.

Эрвин смотрит на него. Леви вздрагивает от этого непривычно пристального взгляда, пока не осознает, какая в нем заключена нежность. Эрвин смотрит на него нежно, он рад его видеть. Леви и сам рад видеть Эрвина, но это не значит, что он будет так на него смотреть. Они слишком стары для такой откровенной привязанности.

— Ты изменился, — говорит Эрвин.

— А? Как?

— Не знаю. Ты выглядишь спокойнее. Не такой суровый как раньше.

— Я пиздец как устал. Я постарел. Мне надоело злиться, так что теперь я просто ворчу.

Эрвин тихонько смеется, не забывая о девочке наверху:

— Ворчишь?

— Габи так говорит.

— Ну, она права. У тебя на лбу морщины.

— Еще бы, блять. Есть над чем похмуриться.

— Грубые клиенты, конечно, с титанами и рядом не стояли?

Леви пялится на него. Эрвин насмехается над ним.

— Мы все еще живы. Это главное, — говорит он.

Они говорят о 104-м до тех пор, пока не догорает огонь. Затем Эрвин встает и относит бокалы на кухню. Леви слышит, как он их моет. Он чувствует себя глупо, просто сидя здесь и ожидая указаний. Ждет, когда Эрвин скажет ему, что пора спать, возьмет на ручки и отнесет наверх.

Эрвин ведет его к лестнице. Там темно и пыльно, но тепло. Снаружи завывает ветер. Он указывает на коридор.

— Там, в конце, свободная комната. В ней есть раковина, но в доме только один туалет.

— Все в порядке.

— В комоде лежит запасная пижама.

— Спасибо.

Он собирается было идти, но Эрвин останавливает его. Он опускает свою тяжелую руку на плечо Леви и притягивает его к себе, в неловкое, слишком искреннее полуобъятие. Леви оказывается прижатым лицом к груди Эрвина, его руки безвольно свисают по бокам, пока тот держит его.

— Я рад, что ты приехал.

Мозг Леви перестал работать. Он моргает от потрясения, слышит сердцебиение Эрвина сквозь жар его кожи. Он собирается с силами и отталкивает его.

— Ну хватит, хватит, — говорит он кратко. Эрвин просто улыбается ему. — Спасибо, что позволил мне остаться на ночь, — добавляет он, не в силах грубить в ответ на такую доброту, такие искренние чувства.

— Увидимся утром, — произносит Эрвин и идет к другой двери. Леви видит, как он просовывает голову внутрь, улыбается и отступает, тихо закрывая дверь. Затем он направляется в другую комнату, ближе к лестнице.

Дождь стучит по крыше, и Леви прислушивается к этим звукам. В свободной кровати Эрвина, в одежде Эрвина, у Эрвина дома Леви думает о том, что они только что впервые обнялись. И для этого им потребовалось семнадцать лет.