Глава вторая (1/2)
Моисей сказал народу: не бойтесь, стойте — и увидите спасение Господне, которое он поделает вам ныне.
Было шумно; кто-то кричал, кто-то рыдал, и звуки плача, словно языки пламени, перепрыгивали из комнаты в комнату.
— Что происходит? — невольно задалась она этим вопросом. Среди суматохи и паники не было понятно, где вход, а где выход. Осмотревшись вокруг, она видела знакомые стены, выложенные камнем, но складывалось ощущение, что замок с каждой секундой становился все больше незнакомым и чуждым. Где Михела? Где Тайка?
Ноги едва держали, а спина дребезжала от боли. Тяжесть все сильнее ощущалась в груди из-за нехватки воздуха. Стены были объяты дымом — дышать было невозможно. Она оглянулась: сзади от страха крутились туда-сюда люди, а за ними — через главный вход — вбежали непонятные фигуры, в красном дыму, будто из преисподней. Они вздымали сабли к верху, хватали первых, кто попадался под руку, и веревкой уводили, а кого-то на месте убивали.
Огонь все больше и больше подступал; Ноа забралась по лестнице наверх, прячась от жгучего жала пламени в комнатах. Она понимала, что это не выход, а лишь отчаянное оттягивание неизбежного. Пол уже еле-еле держал — доски шатались, а некоторые уже падали прямо на первым этаж.
— Безумие, — прошептала девушка, упершись спиной о стену, и уселась прямо в углу. Крики смешивались в унисон, словно реквием, и где-то вдали послышался детский плач. Он был таким тихим, едва уловимым. Ноа уперлась руками и встала на четвереньки, двигаясь в направлении, откуда доносился тот плач.
Бог мой — скала моя; на него уповаю я; щит мой, рог спасения мое и убежище…
Ноа шла на звук, который все отдалялся и отдалялся; повернувшись назад, она увидела белый бугорок в мятой ткани — он издавал плач, едва двигаясь, едва подавая жизнь.
По обе стороны этого узкого коридора стены начинали чернеть, а дым — клубиться, создавая серые облака вокруг. Ноа тянулась руками к пеленке, свернутой, на полу, а по бокам стены уже ходили ходуном, не справляясь с пламенем. Огонь вбирал все, что видел перед собой, и только вокруг этого сгустка первородного греха он останавливался.
Восстань, Господи, и рассыплются враги Твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя!
— Это же ребенок, — подумала та. Темный образ женщины, держащий окровавленный нож, с распоротым брюхом — она безумно улыбалась, а затем испарилась, словно по волшебству, вместе с младенцем в руках.
Дым потихоньку спадал; и по сторонам виднелись темные головы с желтыми глазами… Там валялись и пустые бутылки с вином, и обглоданные кости, и кучи золота, которые уже давно обтерлись, потому что над ними чахли. Ничего не было похожим на то, что она когда-либо видела — пустые глаза, пустые души, уже больше не люди: взгляд на двести ярдов, порванная плоть, раскаленные могилы.
Каменные балки и несущие стены справлялись с натиском огня; красные тени с криками вбежали наверх. Они шпагами разрезали шторы, били стеклянные шкафы и фаянсовую посуду, снимали картины и разламывали их об колено, факелами поджигали все, что могло возгораться… Хотя какой был смысл, если все и так уже было в огне. Все они казались такими знакомыми: необъяснимое чувство, когда, с одной стороны, тело бросает в дрожь, а, с другой, — что-то откликается в сердце. Они были не людьми, скорее, призраками. Их гнев, хоть и обжигал, но по-другому. Их крики были наполнены горем, леденящие душу, словно все добро выкачали из воздуха… Возможно, они вернулись по какой-то причине. Возможно, мертвецы возвращаются за любовью или же за мщением.
Когда зашло солнце и наступила тьма, вот, дым как бы из печи и пламя огня прошли между рассеченными животными…ибо облако Господне стояло над скиниею днем, и огонь был ночью в ней пред глазами.
Страх пробежался по всему телу, парализовав, и на секунду она почувствовала, как сжимается рука на ее шее — смерть крепко впустила свои когти, заставляя задыхаться, просить о помощи, умолять. Нет никого и ничего в этом мире, подумала Ноа, закрыв глаза.