Глава 4 Король (2/2)

Он толкает Чана на постель и садится сверху. Они часто касались друг друга в потаённых местах, но никогда по-настоящему не сливались, несмотря на то что у Чана было множество возможностей взять Минхо. У волчьего народа совсем не такое отношения к соитию, как у людей. Оборотни не считают это чем-то постыдным, тем, чем полагается заниматься в потёмках. На весенние благостные дни, когда молодняк в стае ищет себе пару, нередко любовники сливаются под открытым небом, и кто-то посторонний, случись ему пройти мимо, не заставит их пугливо разбежаться по кустам.

Бог людей запрещает им получать наслаждение, требует ненужной покорности. И Чан — открытое тому подтверждение.

Он скован, его поцелуй в губы целомудренный, а руки боятся спуститься по спине Минхо ниже и коснуться ягодиц. Интересно, он был таким же правильным мальчиком, когда делал Соён ребёнка? Шёл на их ложе с вынужденной решимостью, как воин идёт на войну? Минхо крепко хватает его лицо в ладони и широко лижет рот мокрым языком.

— Я хочу, чтобы ты вошёл в меня также, как мужчина входит в женщину. Я хочу тебя внутри себя, и мне будет очень грустно, если ты мне откажешь. У меня никого прежде не было, только ты. «Девственность» — так это называется у людей? Она — твоя. Ты и без меня это знаешь.

Он самостоятельно кладёт руку Чана себе между ягодиц. Минхо заполошно целует его шею, пробираясь пальцами к тесёмкам штанов.

— Знаю, — Чан впивается в белые бёдра ногтями и тесно прижимает к своему паху. Он слышит тонкий звук довольства, затем продолжает: — А ещё я знаю, что на самом деле ты чувствуешь. Злость. Раздражение. Досаду. Ведь я лёг с Соён раньше, чем с тобой. Мы можем обсудить это. Не обязательно рубить с плеча, Минхо.

— Я не хочу ничего обсуждать. Я слишком долго терпел твоё занудство. Просто возьми меня. И желательно молча.

Чан вывёртывается из объятий, чтобы снять плащ и арбалет. Минхо стаскивает с него рубаху и штаны. Чан откидывается голой спиной на холодный камень пещеры; по его спине тотчас бегут мурашки. Их губы сталкиваются, руки хватают друг друга крепче. Минхо чувствует спиной жар от костра, а грудью — жар чужого тела. Место ниже пупка горит и твердеет, сочится и просит, чтобы его коснулись. По вискам и по пояснице скатываются капли пота. Чан что-то тихо мычит, когда требовательный рот охватывает его сосок.

— Смешной, — Минхо слегка прикусывает нежную кожу, — Ты мог получить меня намного раньше, но воздерживался, как истинный святоша.

— Ты был ещё мал, — голос на грани шёпота, почти плаксивый, — Как я мог?

— Значит, ты признаешь, что трогал себя, думая обо мне, таком маленьком и беззащитном?

— Хватит! — Чан резко хватает его за волосы, сжимая их в кулаке, — Ты просил молча, разве нет?

Минхо закатывает глаза. Он на пределе и готов излиться от одного лишь неосторожного касания. Среди разбросанной одежды, где-то в слоях мехового одеяла затаилась бутылочка с маслянистой жидкостью. Минхо стащил её у ведьмы: это снадобье пахнет травяной мазью, и нужно, чтобы помочь телу привыкнуть. Чан откупоривает деревянную крышечку и льёт жидкость себе на изнывающую плоть. Минхо направляет его маслянисто блестящие руки куда надо. Он крупно вздрагивает, когда Чан проникает в него одним пальцем. Когда пальцев постепенно становится больше, ему хочется плакать.

Прежде чем войти, Чан опрокидывает Минхо на спину и разводит его ноги шире.

— Я вижу, что тебе больно, — мягкие успокаивающие поглаживания питают желание, как дерево питает костер, — Мне остановиться?

— Это хорошая боль. Да… хорошая.

Минхо чувствует в себе крупную горячую головку и, не сдержав слезливый всхлип, прижимает Чана к себе сильнее. Ему жарко, мокро, тесно, и да, так больно, что темнеет перед глазами.

— Я люблю тебя, — он шепчет это нетерпеливо, когда Чан кусает его грудь.

— Я люблю тебя, — говорит одними губами, сжимая одеяло в кулак.

— Я люблю тебя! — уже громче, позабыв в исступлении своё имя.

И из раза в раз Чан отвечает одинаково: мерный толчок, за ним ещё один. Затем быстрее и быстрее… В висках стучит суматошное сердце. Сбивается дыхание. Срываются стоны. Минхо резко смыкает ноги, издаёт отчаянный мучительный вскрик и замирает. Пахнет тающим от огня льдом и выплеснувшимся на живот семенем.

Сейчас. Юг, охваченный войной.

</p>

Их ведёт за собой темная птица с загнутым клювом и белой шейкой. Госпожа Хромоножка сказала, что это пустынный орёл, и он — королевский вестник. Сынмин не понимает, почему Госпожа так быстро бросила поиски своего друга и дочери и отправилась на юг. Он догадывается, какой король призывает её к себе, но не смеет задавать вопросов. Она дала ему выбор: остаться на Севере и выживать самостоятельно, либо быть под её защитой в другой части Аринкара. Сынмин слышал, что за поимку лазутчика полагается огромная награда, и он мог бы получить её, рассказав кому надо, кто такая Госпожа Хромоножка. Однако Сынмин не подлый человек и знает, что счастье приносят не деньги (особенно полученные предательством), а люди. Когда он забывает о том, что Госпожа убийца и вражеский воин, ничто не мешает ему представлять, что она его мать. Когда он забывает о том, что на юге бушует война, ему видится, что там его ждёт новый дом.

Пустынный орёл сопровождает их в каждом городе, в каждой деревне, где они останавливаются, и поторапливает громким истеричным криком. Вскоре северные земли заканчиваются и наступает лесистое Междуземье. У горной реки, стиснутой со всех сторон могучим ельником, Госпожа говорит:

— Здесь мы пойдем быстрее. Одолжи мне свою сумку. Спасибо. А теперь отвернись, Сынмин.

Он слушается. Слышно, как за спиной шуршит одежда, с тихим лязгом расстегиваются ремни и падает на камни клевец. Кажется, ничего не происходит. Но спустя пару мгновений чья-то звериная морда мокро задевает ладонь Сынмина, гулко урча. Сердце ухает вниз, но он находит в себе смелость обернуться. На том месте, где была Госпожа, теперь стоит кошка размером с добрую лошадь. Шерсть у неё короткая, золотисто-коричневая, а глаза с яркими зелёными радужками. Усы, белые и жёсткие, торчат упругими дугами. Сквозь сомкнутую пасть видны кончики клыков; могучие лапы прячут в себе загнутые когти. Сынмин никогда раньше не видел такого зверя: вроде тигр, но без полос; вроде лев, а без гривы. Значит, вот какой жестокий демон убил приора. Таинственная зеленоглазая кошка кажется очаровательной и безобидной, но кто знает, какие ещё ужасающие силы она в себе прячет.

Голос женщины звучит у Сынмина прямо в голове:

«Скорее забирайся мне на спину».

***</p>

День меняется на ночь, а ночь — на день с невероятной скоростью. Хромота не мешает Госпоже мчаться по лесам, точно стрела. Сынмин с силой прижимается коленями к её бокам, цепляется пальцами за гладкую шерсть, но всё равно пару раз падает. Горячий кошачий язык зализывает мелкие раны и царапины на его руках, и те сразу же исчезают. Сынмин не знает, сколько прошло времени, какой сейчас день и чьи вокруг земли, но знает, что осталось недолго: чем ближе юг, тем сильнее пахнет огнём. Деревья постепенно редеют, вместо них из земли торчат обрубыши, изуродованные злыми топорами. Сожженные торфяные болота и лесные холмы едко пахнут и выглядят как чёрные язвы. Где-то вдали горит красное-красное зарево, точно садится второе солнце; там раздаётся механический шум, что-то взрывается и рушится.

«Добывают жидкий камень. Нам туда не надо» — Госпожа раскрывает широко пасть, чтобы зевнуть, затем влажно чихает, распушив усы. Весь путь она везла на себе тяжесть человеческого тела и почти не отдыхала. Сынмин чувствует стыд за то, что он такой беспомощный.

Спустя ещё несколько дней появляется каменная крепость с красными башенками и с красными стягами. На стягах изображён золотой силуэт бегущей кошки с раскрытой пастью; её клыки остры, а вытянутые вперёд лапы смертоносны. Это знак Короля-Перевёртыша.

На внешней стене их ждёт пустынный орёл, с укором разглядывающий прибывших. Стража, вооружённая пищалями и поясными клевцами, с подозрением косится на Сынмина, но пропускает внутрь.

За внешними стенами кипит жизнь: по двору снуют слуги, запинаясь о сердитых гусей; псари кормят собак, и вой стоит ужасный; в стойлах лягаются кони и резвятся жеребцы, а рядом доярка смазывает тяжелое коровье вымя скользким жиром; плотники шкурят свежую древесину, а каменщики складывают новые стены.

Река, протекающая сквозь крепость, попадает на большие деревянные лопасти и приводит в движение множество колёс. Такую технологию Сынмин видел только в мельнице, однако здесь речная сила помогает работникам переносить тяжести и молоть известь для строительного раствора. Видимо, здешний хозяин намерен обновить и расширить свои владения: строительство тут повсюду.

Сынмин замечает на внешней стене свежие заделанные разломы, где-то полностью разрушены смотровые башни, а на воротах внутренней стены есть черные пятна от пожара. Алые флаги с золотой кошкой, водруженные на пики, треплет ветер. Когда Госпожа Хромоножка минует внешние владения и выводит Сынмина за внутренние ворота, его охватывает первобытный ужас.

Кошки всех мастей — красно-коричневые, бурые, черные, белые, как молоко, даже дымчато-розоватые — заполонили весь двор! Кто-то чинно прохаживается у подножья хозяйского дома, нервно размахивая тонким хвостом; кто-то, изнывая от жары, резвится у колодца и расплескивает на себя воду; есть драчуны и задаваки, ленивые сони, растянувшиеся животом к верху, и игривые непоседы. Сынмин ловит на себе их равнодушные, любопытные, враждебные взгляды и жмётся к мягкому боку Госпожи теснее.

— Перевёртыши?

Она отвечает так:

«Мы не называем себя подобным образом. Пумы — будет верно. Элитное войско короля. Сейчас мы на заслуженном отдыхе. Но это ненадолго».

— Что это значит?

«Мало просто захватить чьи-то замки, важно их удержать».

— Ты вернулась! — звонкий юный голос звучит с верхней галереи. Там, хватаясь за перила, улыбается светловолосый юноша.

У него усыпанные веснушками щёки и очаровательный нос кнопкой, который почему-то блестит. В краях, откуда Сынмин родом, таких людей называют Летними Детьми; они счастливые и приносят счастье другим.

— Я так сильно по тебе скучал!

«Разве могла я проигнорировать королевского посыльного?».

Юноша перекидывает ноги через перила и с кошачьей ловкостью спрыгивает на землю. С такого расстояния видно, что нос у него поблёскивает, потому что в него вдето украшение: крошечное колечко с камушком. Госпожа Хромоножка лижет его лицо широким языком в знак приветствия. Сынмин старается не отсвечивать; наблюдать сцену воссоединения ему почему-то неловко, словно у него отбирают то, что он бессовестно себе присвоил. Однако юный незнакомец не даёт ему спрятаться в тень:

— Кто ты такой, мальчик? Назови своё имя и зачем явился.

— Сын… мин. Я…

«Он мой, — Госпожа подставляет морду, чтобы юноша почесал ей нос, — Я нашла его в церкви и решила приютить. Он не доставит проблем, не переживай».

— Любишь же ты подбирать брошенных детей, Соён, — едкий хохот, — Я — Феликс. Надеюсь, мы станем хорошими приятелями, Сынмин. Сейчас я должен увести твою Госпожу, жди во дворе.

«Сынмин пойдёт со мной. Ему не помешает для общего развития».

Феликс мрачно хмурится. Его голос больше не доброжелательный:

— Ты знаешь — я не люблю, когда ты так делаешь. Но я не могу тебе отказать.

Они заходят внутрь хозяйского дома. Каменные коридоры освещены высокими круглыми окнами, а на стенах висят гобелены с вышитыми картами местности. Сынмин озирается по сторонам с открытым ртом и старается не отставать. Едва ли он хоть раз в жизни был в доме лорда.

В углу, между зажженными факелами висит растерзанный стяг прошлого хозяина крепости: пять бурундуков на зеленом поле в голубой окантовке. Неудачный фамильный герб. Сынмин невольно задумывается: если бы знак лорда был изначально другой — скажем, зубастый волк — выстояла бы крепость перед натиском кошачьей армии?

Король-Перевёртыш крепко обосновался здесь, перед тем как пойти войной дальше. Аринкар — большая страна. Ему понадобится много времени и много войска. Этот юноша, Феликс, должно быть, его доверенное лицо. Для чего Госпожа Хромоножка им нужна? Кто она для Короля? Неужели, действительно родная мать? Сынмин трясет головой: нечего об этом думать; не его дело. Однако, с другой стороны, если церковные догмы и молитвы — это вещи, которые не помогут ему выжить, то стоит задавать вопросы и учиться замечать детали. Знание — сила, что защитит Сынмина в случаи напасти.

В общем зале, что служит и столовой, и местом сбора, стоит колоритный мужчина в красных одеждах. Красный — цвет дорогой даже для аристократов, значит этот мужчина и есть Король-Перевёртыш. Ему не больше тридцати, но волосы уже задеты сединой. Слишком старый, чтобы быть Госпоже сыном. Обе мочки украшают висячие и вычурные, как у женщины, серьги, а от одного плеча к другому протянулась цепь из плоских, золотых полукружьев. Он вносит изменения в разложенную на столе карту, прищуривает один глаз, а другим всматривается сквозь линзу. Когда Госпожа предстаёт перед ним, Король говорит:

— Время наступает нам на пятки, а ты опять где-то пропадаешь, Соён. Ты нашла, кого хотела?

«Нет. Не успела».

— Успеешь позже. Мы собираем резервы. Силы с Алуши вот-вот прибудут. Узнала что-нибудь полезное о северных землях? Можешь начертить основные тракты и крепости на карте?

— Глупый вопрос, — Феликс тяжело плюхается на резное кресло, предназначенное для лорда, и бесцеремонно закидывает ноги на стол. Возмутительный и неуважительный жест, — Какие ей карты? Она притащила к нам детский сад и теперь будет с ним возится, как курочка-наседка. Ни одному святому не сравниться с ней в мягкосердечии.

Сынмин весь съеживается под изучающим взглядом мужчины в красном.

«Это один сирота, а не десять. Не преувеличивай, — будь Госпожа в человеческом облике, она бы точно закатила глаза, — Не забывай, если бы не моё мягкосердечие, тебя здесь не было».

Феликс делает громкое обиженное «пф-ф-ф», складывает руки на груди и низко съезжает по спинке вниз.

— В любом случае, война — не место для детей, — Король качает головой, и серьги в ушах красиво бликуют от огня свеч, — Когда мы двинемся дальше, сироту придётся оставить тут. Феликс прав — твои материнские чувства не принесут общему делу пользы.

«Я сама решу, что принесёт пользу, а что — нет. Если вас это не устраивает — на мою помощь можете не рассчитывать, — когда Госпожа это говорит, Сынмин не на шутку изумляется: Королям условия не ставят, — Пусть работает чашником или помогает тебе с книгами. Всяко лучше, чем слоняться без дела».

Возникает звенящая тишина. Король сурово поджимает губы. Феликс громко хмыкает. Сынмин, поддавшись опасениям, что из-за него у Госпожи начнутся неприятности, делает шаг вперед и обращается к Королю:

— Простите меня за мою дерзость, но не ругайте Госпожу. Она меня не подбирала, это я самовольно увязался за ней. Надеюсь, я смогу быть полезным для вас: я хорошо читаю, умею писа́ть и обучен счёту. Если вы не хотите видеть меня, отправьте к кухарям. Если же вам ничего от меня не нужно, прогоните взашей. Только прошу Ваше Высочество не ругать Госпожу.

Феликс так громко хохочет, что пугает пустынного орла, присевшего на окно послушать. Мужчина в красном машет на всех рукой, мол, надоели, и возвращается к карте. Весь его вид демонстрирует, что в разговоре он больше не участвует.

— А ты речист, — Феликс насмешливо смотрит на Сынмина сверху вниз, — Но бестолковый. Даром, что грамоту знаешь. Женщина, что привела тебя сюда, — помощница Короля Триецарства и его верная, пусть и упрямая, советчица. Её имя ты знаешь. Этого модника зовут Сынщик — он королевский стратег. А тот, кому ты должен кланяться и у кого должен просить, это я. Ибо я и есть — Король.