Глава 3 Всего лишь люди (2/2)

В холке монстр выше пастушьей лошади, и, если Соён неверно выпустит болт, этот охотничий патруль станет для неё последним. Она не позволит себе закончить так, нет. Через три дня Чан будет ждать её у алтаря, они обещали друг другу.

Волк издаёт резкий рычащий звук, чем-то напоминающий смех, словно только что прочёл мысли Соён и теперь потешается на ней.

Снег поначалу редкий и мелкий теперь превращается в крупные хлопья, и валит так, будто кто-то наверху порвал перину. Если Соён умрёт здесь, её следов не найдут, её имя пополнит список всех сгинувших в этом проклятом лесу.

Волк не спешит нападать. Он наготове, но оценивается, приглядывается, и этим ещё сильнее злит. Соён не хочет отпускать замок арбалета первой, потому что знает, кто на самом деле перед ней.

Оборотень среди сотен других оборотней в северном лесу… но у этого есть имя. Чан сказал, его зовут Минхо. Чан сказал, они давно знакомы.

— Мне плевать! Слышишь?! — она кричит, поднимая с верхушек сосен чёрных воронов. — Он мой! Ты его не получишь! Ты и твоё племя издохнете ещё до того, как его сын родится!

Соён невольно касается своего живота.

Уши Минхо, что до этого были прижаты к голове, вдруг встают торчком. Он больше не скалится, но всё ходит кругами, и взгляд такой же нехороший. Волчий нос принюхивается, голова то и дело клонится в сторону, словно в задумчивости.

Он специально загнал соперницу в западню, чтобы раз и навсегда расправиться с ней, но теперь Соён видит замешательство. Значит, в нем есть доля человечности. Малыш в её утробе ни в чем не виноват.

— Смотри! — она опускает арбалет. — Я не нападу на тебя. Теперь дай мне уйти!

Минхо внимательно смотрит на опущенное оружие. Он не поворачивает назад, вместо этого уверено ступает вперёд, и в его блестящих глазах Соён видит какое-то намерение.

Она чувствует, как от страха дрожат ноги, как скачет губа, и медленно отступает, вцепившись рукой в оружие. На каждый её шаг назад Минхо делает шаг вперёд.

Позади — чёрные лапы сосен, готовые утянуть в гиблую чащу. Впереди — чёрные лапы оборотня, что вот-вот разорвут Соён на части.

— Пойми наконец, — её голос на грани слез. Но это слезы не отчаяния, а злости. — Тебе не суждено быть с ним! Его чувство к тебе — благодарность. Для Чана ты навсегда останешься тем диким волчонком, что однажды спас его, и никогда — кем-то большим!

Раздаётся громкий рык, и Минхо, что уже подобрался ближе некуда, делает резкий прыжок. Соён, не чувствуя себя от страха, выпускает арбалетный болт. Он застревает у Минхо в шкуре, но не останавливает его.

Огромная чёрная туша роняет Соён на снег, и зубы дырявят полушубок, вонзаясь в предплечье. Истошный крик прорезает холодную поляну, кровавый мак расцветает на снегу. Минхо дёргает челюстью из стороны в сторону, но недостаточно сильно, чтобы вырвать мышцы. Соён понимает: он не будет убивать её, но будет калечить в назидание. Свободной рукой она нашаривает на бедре охотничий нож с латунной рукоятью.

Первый взмах — Минхо ослабляет челюсти. Второй взмах — ладонь ошпаривает горячей кровью, и из глотки зверя доносится почти щенячий скулёж. Третий взмах — нож застревает в плоти по самую рукоять. Минхо делает несколько неуклюжих шагов назад и падает на снег.

Его истерзанный живот быстро опускается и поднимается, дымится и шипит; в пасти — высунутый тёмно-розовый язык и тихие жалобные звуки.

Соён держится за израненное плечо, а другой рукой устало волочит по земле арбалет, намереваясь уйти той дорогой, что пришла. Она могла бы добить оборотня, и рана не помешала бы принести его мёртвое тело в город, как трофей.

Её бы нарекли самой бесстрашной охотницей, и слава держалась бы с ней и после смерти. Все гордились бы ей, и ставили в пример её будущему сыну.

А Чан? Как ей смотреть ему в глаза после этого?

За спиной Минхо тонко скулит. Сердце Соён сжимается. Она останавливается.

Чан любит этого поганого волчонка, и её лживые слова, сказанные Минхо перед атакой, ничего не изменят. Чан не перестанет любить его даже после женитьбы на ней.

Соён оборачивается, смаргивая горькие слезы. На неё смотрит голый юноша с кровавой кашей вместо живота. Чуть левее лобка торчит рукоять ножа. В боку — оперение арбалетного болта. Его щеки мокрые от слез, он не может как следует дышать и говорить, хнычет и сгибает ноги в коленях.

— Помоги мне, Господи, — Соён шепчет это, когда опускается на одно колено рядом с Минхо.

Вытаскивать всё, что она всадила в него, сейчас нельзя. Охотничья сторожка недалеко отсюда, там есть травы, шёлковая нить с иглой и чистые тряпки. Оборотни — живучие твари, взрослые даже от дюжины болтов не дохнут.

Но этот… Совсем еще молоденький. Соён щупает его руки и бедра: мышцы стремительно холодеют.

— Хватайся, несносный ребёнок, — она берёт его под колени, и Минхо в полузабытье обнимает её шею руками.

Нельзя, чтобы он отключился, так что Соён поёт ему, пока идет сквозь сугробы по охотничьим тропам.

***

</p>Внутри домика жарко от оранжевого трескучего очага, пахнет кровью и травами. На кровати лежит и кричит черноволосый юноша, чьи руки привязаны к изголовью. Соён сидит на его бёдрах, чтобы не дёргался, и штопает рану у паха шёлковой ниткой. А в это время раной на боку занимается Чан: прикладывает заживляющую мазь, бурый мох, что вытягивает гной, и на всякий случай припечатывает всё охотничьим заговором. Минхо истошно воет, до хрипоты срывает горло и без устали кроет всех отборной бранью. Поначалу он лежал с тряпкой во рту, но либо тряпка попалась какая-то неважная, либо Минхо просто идиот: получилось так, что тот ей подавился. Соён могла бы посочувствовать ему: наконечник арбалетного болта разорвал ему мышцы, а острый заговорённый нож проткнул кишки и чуть не отнял у него то, что делает мужчину мужчиной. Однако она скорее продырявит его ещё раз, чем пожалеет. Эта блохастая тварь разворотила её плечо клыками и чуть не лишила ребёнка!

— Убери свои грязные руки! Слезь и развяжи меня! Я поотрываю вам бошки, когда освобожусь. Проклятая вонючая конура! Ненавижу! Хва-а-атит!

— Помолчи уже, — Чан не специально давит на рану, когда перевязывает. Минхо хватает воздух ртом, точно выброшенная из воды рыба, — Ты за зря тратишь свои силы.

— Сам замолчи! Твоя бешенная сука хотела меня убить! Почему ты ни в чём её не винишь?!

— Это ты напал на меня, — Соён разрывает нить зубами, яростно сверкнув глазами, — Ты — единственный, кто во всем виноват. Я готова была отступить и убрала оружие!

— Отступить?! — от злобы глаза Минхо выпучиваются, — Чан — мой! Всегда был и будет! Пошла прочь!

Он хочет крикнуть что-то ещё, как Чан поднимается в полный рост и впивается в него ледяным взглядом.

— Соён — моя невеста и носит под сердцем моего ребёнка, — он говорит медленно и строго, — Я люблю её. И тебя люблю не меньше. Ты не имел права подвергать опасности человека, что мне дорог. Когда ты повзрослеешь, Минхо? Ты хоть изредка думаешь о ком-то кроме себя? Я устал от твоих капризов.

— Мне… — Минхо со всей силы закусывает губу и тихонько хнычет. По его бледным щекам текут ручьи слёз, — Мне было страшно. Я не хотел её калечить, только испугать. Испугать! Развяжи меня скорее и обними.

Чан сильно расстроен, и его не трогают эти слёзы.

— Развяжу, если не будешь делать глупостей. И обниму, если пообещаешь не трогать Соён и больше к ней не ревновать.

Минхо яростно кивает:

— Я обещаю. Обещаю!

Возникает недолгая пауза. Чан кидает на Соён быстрый взгляд. Та неопределённо пожимает плечами. Минхо — глупый избалованный мальчишка, и ему не место рядом с Чаном. Ничто не заставит её поменять своё мнение.

Раздаётся измученный вздох, затем Чан отворачивается, чтобы окунуть ветошь в холодную воду.

— Нет, я не верю. Полежи-ка пока так. Тебе полезно.

Минхо цедит сквозь зубы:

— А мочиться мне как? Твоя подружка подставит мне кувшинчик?

— Обойдешься, — Соён сползает с его бёдер на пол, — Надо будет, под себя сходишь.

У Минхо заплаканное, совершенно беспомощное лицо, однако гордость ещё при нём. Когда Чан заботливо касается его лба прохладной тряпицей, тот взбрыкивает:

— Не тронь. Провалитесь вы оба!

***</p>

Под солнцем искрится иней, золотые лучи отражаются от раскидистых ветвей с нахлобученными снежными шапками. Вечернее небо по цвету как спелая слива. Соён выходит наружу, чтобы перевести дыхание и многое обдумать. Её хмурый взгляд бесцельно рассматривает горизонт. Изо рта вырывается густо-белое облачко пара. Она категорически не желает возиться с раненным волчонком, но отправить его к своим сейчас нельзя: швы разойдутся, и Минхо истечет кровью.

Дверь позади открывается, Чан встаёт рядом с ней, покрепче кутаясь в меховой плащ.

— Он урок усвоил, и теперь хорошо подумает, перед тем как скалить на тебя зубы. Однако, я обязан сказать, что это было чересчур. Он вполне мог умереть.

«А я? Я тоже могла умереть!» — Соён прячет эти мысли поглубже в себя и отвечает так:

— Решай уже что-нибудь. Так больше продолжаться не может. Ты намерен вытирать ему сопли, даже когда я рожу тебе сына?

— Он всегда был чувствительным. Не вини его за это. Ему всего шестнадцать.

— Знаешь, почему матери так рано отлучают младенцев от молока?

Чан удивлённо вскидывает брови:

— Нет. И почему?

— Потому что, если этого не сделать, ребёнок вырастит истеричным себялюбцем и будет вечно сидеть на материнской шее. Разве ты не чувствуешь, как тебе тяжело нести Минхо на себе? Он не уйдёт, если ты ему не скажешь.

Едва заметная улыбка появляется на губах Чана.

— Забавное сравнение, ведь из нас двоих у тебя единственной есть грудь.

Соён раздражается:

— Но дело-то не в сиськах, чёрт побери!

— Да, я понял, о чём ты. Мне не тяжело быть с Минхо, и я не стану выгонять его из своей жизни. Порой он бывает по-настоящему невыносим, но у всех есть плохие черты, разве это — причина перестать его любить? Да, он виноват, что напал на тебя. Ты хотела услышать моё подтверждение? — Чан берёт её руку в свою и нежно сжимает, — Соён, мне нужно, чтобы ты поняла: я не твой и не его. Я — ваш. Поэтому я не буду обделять одного и одновременно поощрять другого.

Он притягивает Соён к себе и зарывается пальцами в её светлые волосы.

— Вы оба — смысл моей жизни. Не заставляй меня выбирать между вами.