Часть 1. Глава 5. "Все думали о своём и о чужом" (1/2)
Мне не спалось очень долго. Во всем доме уже как пару часов царила тишина, и лишь завывающий ветер то и дело дёргал раму от окна, бил своими вихрями по его стеклу, носился по крыше, и его эхо раздавалось за пределами дома, где-то далеко в роще.
Я опасался леса с самого переезда в этот посёлок. Да нет, я его опасался всегда, сколько помню себя. Каждый раз, когда мы приезжали сюда, к бабушке, она мне наказывала быть очень осторожным, лишний раз не заходить в хвойную гущу, а тем более в её глубины. ”Лес да лес”, — думал всегда я и спокойно бродил где вздумается. Я ощущал его возможную опасность, но все равно был более-менее спокоен и радушен к нему, но теперь не представляю, как вообще буду ходить сквозь него в школу, в полной темноте и в полном одиночестве. Вова не выходил у меня из головы весь вечер. Я не рассказал про него ни родителям, ни сестре, словно старался их защитить от этого кошмара, страха, беспокойства и бессонной ночи. В голову лезли пугающие картины с абсолютно разными сюжетами. Был ли убийцей человек или зверь — мне любой вариант не давал никакого покоя. Однако, если это все-таки дело рук какого-то местного маньяка, то вероятность попасть под его нож, или другое холодное оружие, возрастает во много раз, ведь он не зверь; он может выйти за пределы леса и подкараулить везде, будь то дом или школа. А если он действует только в лесу? Там уже точно никто не услышит и не придёт ко мне на помощь.
Я очень надеюсь, что Рома сейчас дома. Он тоже являлся виновником моей бессонницы, ведь его состояние меня ужасно настораживало как на протяжении всего дня, так и настораживает до сих пор. Главный вопрос: добрался ли он до дома? Не менее важный вопрос: как он себя чувствует? Я его таким ещё никогда не видел, однако по нему все же трудно понять, что он чувствует на самом деле. Но его слова, взгляд, жесты; неужели ему настолько тяжело? Однако чему я удивляюсь!? Он лишился отца, а сегодня был день скорби. Черт! Как же стыдно! Если бы я только знал, я бы хоть что-то путное сказал или вовсе ничего не говорил. Тяжело ему, ой как тяжело, и я только теперь абсолютно понимаю, насколько резкими и отвратительными для него были слова учительницы и вброс Бяшки ранним утром. Хотя, я тоже не далеко от них отстал...
После окончания уроков и выхода из школы я стал очень много думать, часто даже не вникая в диалог, который вели мои приятели. Порой кажется, что я могу всю жизнь провести в собственных мыслях, а потом к семидесяти годам очнуться, оглянуться и продолжить думать. Ребята даже ворчали на меня, когда я несколько раз подряд на их вопрос отвечал: ”А?”, ”Повторите” и т.п.
Мне так хотелось поговорить с Ромой. Каждый раз, глядя на него, я пытался увидеть его настоящие эмоции, хотел прочитать его мысли. Конечно, всё должно быть очевидно; любому будет тяжело после потери родного и дорогого человека, так ещё и на войне, где спастись очень сложно, а спасти кого-то ещё тяжелее, особенно если ты далеко, если ты ещё ребёнок, который всё, на что способен — это ждать и верить в чудо; верить в возвращении своего отца с поля боя — живого и невредимого.
Интересно, он не сильно разозлился на мой чересчур внезапный и неловкий жест? Вот блин! Только сейчас осознаю, насколько это странно выглядело. Хотя, странно ли? В момент, когда в моей голове что-то переклинило, и я вдруг обнял Рому, я ощутил глобальную в этом необходимость. Мне показалось, что это именно то, что ему нужно — простые объятия. Почему я так думаю? Теперь я и сам не знаю. Ромка точно не похож на того, кто любит хоть какой-то физический контакт, если это, конечно, не набивание чужой морды; поведение моего товарища так и кричит, что он сильный, самоуверенный и суровый, ему чужды телячьи нежности и это совсем не по его части! Но ведь порой так хочется ощутить чье-то тепло, чьи-то легкие, пусть даже короткие, объятия, которые способны напомнить, что все вокруг хорошо, что тебя ценят и в тебе нуждаются. Мне самому не хватает этого тепла. Поэтому я и решил, что моему товарищу не хватает этого ровно также, как и мне. Но вот понять бы наверняка, чего ему не хватает на самом деле и о чем же он всё-таки думает...
”Хоть бы он добрался до дома. Умоляю...” — с этими мыслями мальчик плавно погрузился в беспокойную дрёму.
Я сломя голову бегу по лесу, пропуская мимо себя все кленовые, еловые и кедровые стволы. А они глядят на меня своими дуплами — глазами; они следят за мной и злобно ухмыляются. Кажется, словно они вот-вот вырвутся с корнями из промерзшей земли и, качаясь из стороны в сторону, побегут за мной, а их ветки — кривые и длинные руки, схватят меня за ноги и утащаят в хмурую и зловещую чащобу, разорвут на мелкие части, затыкают своими остреями до смерти и бросят умирать. Но бегу я не только от них. За мной уже кто-то гонится. Он почти рядом; он рычит, стучит зубами, воет и хрипит моё имя, а от его топота под ногами дрожит земля и пускает трещины — глубокие бездны. Провалишься — сгинешь навсегда. А его рычание раздаётся уже у самого уха; это нечто не отстаёт, а лишь бежит; от него веет смертью.
Вдруг стало до жути тихо. ”Неужели отстал?” — в надежде думаю я и наконец-то останавливаюсь. Грудная клетка едва ли не разрывалась от бешенного колота сердца, а в ушах, по мимо оглушающей тишины, присутствовал звон, который полностью окутывал моё сознание — я был словно в скафандре, который, к сожалению, не придавал мне ни защиты, ни уверенности. Я обернулся. Никого. Только чёрная, беспросветная даль. Неужели я спасён?
— А-а-антошка, — раздаётся позади, относительно моей разврнутой головы, тягучее рычание, такое хриплое и удушающее. Вот она, смерть, в своем самом, что ни на есть, ужасающем обличии. Я, весь дрожащий и полумертвый, посмотрел в лицо чудовищу: на меня дышало существо с огромной вытянутой пастью, его дыхание было ледяным и разило гнилью; на голове чудовища торчали два здоровенных изогнутых рога, а глаза были залиты кровью и смотрели прямо в мою уветающую душу. — Твой дру-у-уг... — тихо завывая, начало говорить существо, а на меня повеяло холодом. Монстр выглядел как гибрид человека и животного, самое настоящее воплощение кошмара и опасности; огромные рога и горизонтально расположенные зрачки рисовали образ бараньей головы, только вот зубищи была как у самого настоящего волка. Его глаза резко выпучились, а морда закрутилась и превратилась в более ужасающее и немыслимое месиво.
— Тво-о-ой дру-у-уг...— его фраза снова оборвалась и растянулась эхом на всю округу. Меня начинало трясти: я словно проваливалась под снег, а существо глядело на меня сверху-вниз; оно склонило свою мохнатую и рогатую голову куда-то в бок; вновь повисла тишина. Я пытался не смотреть на детище дьявола, я пытался зажмуриться, но даже сквозь закрытые веки я видел его морду: перекрученную и бешенную; существо смотрело на меня, а его пасть медленно открывалась, а сквозь тройные ряды острых зубов сочилась тёмная жидкость и стекала по его мохнатой и длинной бороде и тёмной грязной шерсти. Я застыл, а монстр мерзко и зловеще захохотал.
— Он мё-ё-ёоо-ортв! — протянул с гоготом и блением демон на всю дремучую округу, отчего мои уши словно лопнули, а его морда стала расплываться, подобно плавящемуся на солнце пластилину, а из пасти всё разился оглушающий хохот, который прекратился только тогда, когда из обличия монстра вылез ребенок, весь разодранный, с переломанной шеей и перерезанным горлом; все его тело было перекошенно и переломано, а из свежих ран сочилась алая кровь, которая моментально расплывалась на снегу огромной лужей. И вдруг, яркой вспышкой, на меня уставился знакомый грозный и нахмуренный взгляд, который, словно дуло пистолета, упёрся в мою переносицу.
Кровать шумно скрипнула. Антон подорвался с постели и резко оглянулся по сторонам, чуть ли не сворачивая собственную шею. По щекам, шее и спине стекал холодный пот; его дыхание было быстрым, шумным и резким. Он, выпучив глаза, задрожал и, моментально подскочив с кровати, бросился к окну. И кого он пытался увидеть в этом незначительном отрывке? В этой вырезки лесного пейзажа, которая была лишь малой частью всей таёжной чащобы? Антон, что неудивительно, так никого и ничего не увидел. В ответ на него смотрели лишь сосны, заснеженная поляна, лесистый горизонт, несколько голых стволов на переднем плане и затянутое тучами чёрное небо, с едва просвечивающимся лунным диском.
— Боже, — уперевшись ладонями в подоконник, дродащим голосом прошептал мальчишка, до сих пор ощущая в груди неугомонный стук сердца. У Антона заложило уши и в них появился назойливый глухой звон, на фоне продолговатого шипения и бешенного колота пульса, — Куда ночь туда и сон, куда ночь туда и сон, куда ночь туда и сон, — быстро торроторил Тоша, крепко вцепившись ледяными пальцами в светлый, более ледяной подоконник.
Мальчик глянул на часы. До положенного пробуждения оставалось полтора часа, за которые Антону так и не удалось сомкнуть глаз. Мальчик впервые хотел поскорее оказаться в школе, он глядел на часы чуть ли не каждые двадцать минут, в надежде, что до звона будильника остались считанные секунды. Но время шло мучительно долго, а вот паника, с самого вечера не отпускавшая подростка, накатывала все больше и больше с немыслемой скоростью. Тоша мёрз, его тело то и дело обливалось холодным потом, а голова гудела, отчего в скором времени попросту разболелась. Он, может быть, и смог бы уснуть, хотя бы на оставшийся час, но тревога и страх вновь увидеть кошмар, отнюдь не позволяли этого сделать.
Вдруг что-то произошло? Неужели Ромка не добрался до дома и потерялся? Нет, я не верю в вещие сны и все такое! Я не хочу в это верить, особенно в данной ситуации. Рома сильный и смелый, так что с ним точно всё нормально, и он добрался в целости и сохранности. Я обязательно увижу его в школе здорового и невредимого!... А если нет? Что если ему не удалось выйти из леса? Вдруг он сейчас лежит где-то в снегу, замученный, испуганный и...
От одних только мыслей о ситуации, случившейся с Вовой, лёгкие щимило, а тело бросало в ноющие судороги. Самая длинная и мучительная ночь в жизни.
Я застегивал нижнюю пуговицу светлой рубашки. Моё отражение в зеркале оставляло желать лучшего: какой-то нездоровый, чересчур бледный тон кожи, вялые и покрасневшие глаза, а под каждым из них по мешку, которые только подчеркивали вялость и тошнотное состояние. Словно не спал целую ночь. Хотя так оно и есть. Ведь даже те часы пока я спал, лишь сильнее меня вымотали и зародили мрачное и угнетенное состояние; сон заставлял меня представлять самые разные сюжеты, которые могли бы произойти наяву, или, что ещё страшнее, уже произошли...
Я вышел из ванной и направился на кухню. Там я застал отца, сидящего за столом, подпирающего спиной стенку гудящего холодильника и внимательно изучающего относительно старую газету; нам принесли этот номер ещё пару дней назад.
— Привет, пап.
— Доброе утро, Антон. Выспался? — не отрывая взгляда, поинтересовался отец.
— Да как-то не особо, — я вздохнул.
На самом деле, застать его утром дома было большой редкостью, ведь обычно в это время он уже был на работе, либо вовсе с неё не возвращался. После переезда я его очень редко вижу дома, а если и вижу, то он, как правило, сидит один на кухне и что-то читает, либо занимается делами на улице. Иногда я болтаюсь вместе с ним, как бы помогаю, но обычно меня отправляют обратно домой, объясняя это тем, что у меня не руки, а крюки.
Мне, признаться, не хватает отцовского внимания. Маминого от части тоже не хватает, но не хватает чего-то тёплого и нежного, а вот упрёков и обвинений хоть отбавляй. Папа ко мне более милодушен, чем мама. Возможно, это из-за того, что её агрессия в сторону отца распространяется не только на него, а задевает как меня, так и Ольку.
Хотя о чем я говорю? У меня хотя бы есть возможность с ним поговорить, видеть его. Это конечно очень абстрактно, но если бы не огонь, разговершийся в нашей семье, то папа был бы такой же, как и раньше: добрый, весёлый и по-своему заботливый. Нет, он и сейчас такой, но меньше. Точнее, ему просто не до нас с Олей. Я это вижу и пониманию, но просто иногда складывается ощущение, что его и вовсе нет в нашем доме.
— Опять читал свои журналы пол ночи?
— Да нет, просто не спалось, — я налил себе чай из громоздкого и тяжёлого металлического чайника и сел напротив отца. Завтракать совсем не хотелось.
— Ну бывает. Как в школе дела? — он прелестнул страницу газеты, — Подружился уже с кем?
Мысль о Роме пустила по телу рой мурашек, а в животе скрутило. Хотелось быстрее оказаться в школе и убедиться, что все хорошо...
— Да, подружился.
— Это те ребята, которые тебе провожали? Когда ты очки посеял? — наконец отец поднял глаза, что выглядывали из густых, местами поседевших бровей.
— Д-да, они, — я почему-то виновато опустил взгляд и уставился на свое испуганное отражение, что криво расплывалось в светлой эмалированной кружке.
Во мне пробудилось резкое желание побеседовать с отцом. Его спокойный и вовсе не язвящий тон действовал на меня умиротворяюще, помогал ощутить былой семейный уют, по которому я безумно скучаю; захотелось просто побыть с ним. Но я не мог придумать, что ему сказать. Мысли бились совсем в другом русле, да и без того я просто не понимал, о чем можно завести диалог; словно между нами давным-давно не было ничего общего. Я хотел что-то спросить, да не мог придумать что; хотел рассказать о чем-нибудь, да не понимал, что стоит говорить, а что нет. Может ему и вовсе не интересно? Может мы лучше просто помолчим, но побудем вместе и тогда я уже что-нибудь придумаю?
— Ты чего застыл? Опоздаешь же, — отец вернул меня на землю.
— А, да-да, — я спешно хлебнул чай и благополучно обжёгся, но всеми силами постарался этого не показывать; лишь поморщился.
— Ну аккуратно, Антон, — кажется, он все-таки заметил. Повисла тишина.
— Слушай, пап, — я сглотнул, — А в лесу много диких зверей?
— Думаю много. Зайцы точно носятся, — он тряхнул газету, — Ходить в школу страшно?
— Д-да нет, — вдруг резко, но, кажется, не особо убедительно отмахнулся я, — Просто мало ли что...
— Мало ли что, — он тихо повторил мою фразу и хрипло выдохнул, — Ну коль я сегодня дома, то ты давай, допивай свой чай. Подкину тебя до школы.
Эта новость меня очень обрадовала, но я, опять же, не подал виду. И всё-таки мне было очень страшно идти через лес. Вова, слова Ромы, мой сон — всё это играло большую роль в моем зародившемся страхе, от которого у меня до сих пор крутило живот, голова противно гудела, а ноги с руками чуть потряхивало.
— У тебя пятнадцать минут. Я пока заведу нашу ласточку, — он отложил газету и улыбнулся мне своей доброй, тёплой и уставшей улыбкой. Я трепетно кивнул.
Уже стоя у трещащей машины, я запихнул на заднее сиденье сначала рюкзак, а потом и самого себя. Мы выехали на дорогу, что обводила хмурую чащу, через которую я прямо сейчас мог идти, а точнее бежать, стараясь как можно скорее вырваться из пугающих дебрей. Я глядел на заснеженную тропу, по которой мы вчера шли вместе с Ромкой, а та постепенно удалялась из моего поля зрения. Я снова испугался увидеть то, что вырисовывало моё сознание; я боялся увидеть возможную жертву, которая не смогла выбраться из этой хвойной преисподни, не смогла спастись от дьявола и теперь лежит где-то здесь, у корня какого-нибудь дерева или в снегу, без мысли и чувства.
Я нервно вздохнул и отвернулся от окошка. Мои глаза сомкнулись и я испугался, что могу заплакать от собственных страшных фантазий.
Посёлочная дорога, фонарные столбы, мусорные баки, пара ларьков, деревянные домишки — всё это оказывалось позади и почти не привлекало на себя внимание Антона, который снова погрузился в свои глубокие и тревожные думы, а его взгляд, что якобы глядел в затонированное окно, был пустым. Зачастую, в голове крутилась лишь одна фраза; фраза, которая просила все высшие силы лишь об одном; фраза, которая одновременно успокаивала и тревожила; фраза: ”Я его точно увижу в школе”.
Наконец показалась школа. Отец остановил машину у обочины и обернулся, глянув на меня.
— Не вешай нос, а то последнии очки потеряешь.
Я смущённо усмехнулся, только вот улыбка получилась слишком уж кривой и неестественной. Если бы не гурьба тревожных мыслей, я бы ликовал от счастья; от слов отца и от его внезапного и столь приятного ко мне отношения; отношения, которое вдруг в нем пробудилось. Хоть бы оно никогда больше не засыпало...
Антон вылез из машины и спортивной ходьбой помчал до школы. Поездка с отцом смогла успокоить его нервный пыл, но стоило только подумать о плохом, так сразу возвращалась тревога и страх, от которого дышать становилось труднее, а ладони становились мокрее и мокрее.
Мальчик пропустил мимо себя себя курящих на крыльце старшеклассников, не обратил внимания на остальных ребят в фойе, что толпились у раздевалки, не поздоровался с хмурым фахтером и дефилирующими по коридору учителями. Единственный раз, когда Тоша останавливался, был как раз-таки у раздевалки, когда он сквозь толпу школьников пропихнулся, всучил старушке — гардеробщице свою куртку, и, схватив номерок, полетел до нужного кабинета.
Ему было жарко и холодно, он осмотрел в коридоре ребят, но не увидел ни Ромы, ни Бяши.
Антон отворил дверь. Открылся вид на одноклассников: одни что-то бурно обсуждали, другие дремали, лёжа на парте, а кто-то вообще сидел один, ещё не дождавшись своего соседа, а чьи-то парты полностью пустовали...
Ромы и Бяши и в классе не оказалось. Ну, до урока ещё целых пятнадцать минут, а они так рано ещё ни разу не приходили. Ну, при мне уж точно. Добредя до своей предпоследней парты, я уже было хотел закинуть на неё портфель и начать выгребать тетрадь с учебником, как заметил, что на краю уже лежала погрызанная ручка и помятая тетрадка. Я напрягся и наклонился, дабы прочитать кем подписана эта побитая жизнью зеленая обложка.
— Чё ты тут трешься? — раздался позади меня противный знакомый голос, от которого я дернулся, — Вали от моей парты, мудила, — я оглянулся. Бабурин. Его не было на занятиях почти неделю, и я уже было решил, что больше никогда его не увижу. Слишком уж быстро он убегал тогда, в лесу, что казалось убежит настолько далеко, что больше не сунется в школу, а снова будет искать новую, в которой никто даже не будет подозревать, каков он на самом деле.
После короткого рассказа Полины по поводу Бабурина, я представил, кого он из себя представляет. В прошлой школе я уже встречал таких ребят, которые строили власть на костях, которые за счёт унижения и оскорбления других пытались казаться круче, сильнее и значимей на их фоне. Также, моё окончательное мнение сложилось, когда я увидел, что Семён — это лишь шестёрка, которая и шагу в сторону боится сделать, ведь чуть что, так сразу прижмут и обличат жертвой. То, как он помыкал Ромке, меня очень расхрабрело, отчего я и смог сказать то, что скрутилось на языке. Ну хоть тогда я не промахнулся; тогда, в лесу, когда мои нынешние товарищи еще были на вражеской территории, а Бабурин вместе с ними. Как же я был доволен собой, ведь последнее, чего я от себя ожидал, оказалось самым подходящим оружием. Я смог послать этого придурка, смог вмазать и отстоять свое имя; я смог попасть в самую цель. О, Полина, спасибо тебе за то, что ты мне рассказала, ведь не знай я положения Семена, то всё обернулось бы намного плачевнее. Но я смог. Я показал этому упырю, что последнее слово далеко не за ним.
Я нахмурился и перетащил рюкзак на самую последнюю парту, всю заваленную плакатами как учебными, так и советскими; парту, всю изрисованную и еле живущую. Неужто Сёма решил, что я без Бяши и Ромы ему не наваляю? Ещё как наваляю! Пусть только ещё хоть раз назовёт меня мудилой. Однако, тогда мне упала на руку его слабость, в первую очередь моральная, а вот сейчас... Вдруг пока его не было он набирался сил и готовил план возмездия? Так! Я его не боюсь! Он трус, и этим все сказано! И очки мои спёр!
До урока оставалось пять минут. Парта хулиганов все ещё пустовала, в то время как остальные уже были при своих хозяевах. Я глядел то на дверной проём, то на широкую спину Бабурина, который сидел сгорбленно и за всё время ни разу ко мне не повернулся, и ни разу никому ничего не вякнул. И вдруг, под самый звонок, дверь распахнулась. Мои брови восторженно дернулись, но потом снова приняли обычное, расстроенное и встревоженное положение, когда в класс залетел только Бяша, а за ним плавно зашла учительница. Рома не появился.
Все в классе поднялись с места, приветствуя учительницу истории.
Впопыхах добежав до своей парты, беззубый убрал с лица взмокшую чёрную чёлку и, оперевшись на парту рукой, а колено поставив на стул, потянулся в мою сторону, протягивая руку:
— Здарова, Тох, — зашипилявил Бяшка. Я пожал его руку. — Ромыч не пришёл ещё?
— Нет, — с виду спокойно ответил я.
— Ой, бля. Опять пиздюлей схватит, на, — как-то даже переживающе покачал головой бурят, а после нахмурился, когда его внимание упало на сидящего впереди меня Бабурина. — Хуя, на, свинобаза объявилась, — глумаще прорычал Бяша, а Семён, в свою очередь, что-то тихо пробубнил себе под нос и сгорбился еще пуще.
— Чё-чё? — заегозил Бяшка, склоняясь к Бабурину.
— Завались, предатель, — хмуро буркнул мальчишка, вжимая голову в плечи. Мои брови в негодовании сомкнулись. Бяшка же молниеносно запылал.
—Чё сказал, на?! — он потянулся к Семену через парту, ставя колено на соседний стул, — Думаешь без Ромыча я тебя не отпиз...
— Что за шум, последнии парты!? — крикнула учительница истории, хмуря свои тонкие тёмные брови, — Урок начался! Подровнялись и замолчали!
Бяша принял ровное положение у своей парты, прежде бросив на Семёна презрительный взгляд, так и кричащий: ”ещё пересечёмся, гандон”.
На протяжении всего урока я глядел по сторонам: то на преспокойного Бяшу, который, как и я, вовсе не слушал каким же было ремесло и торговля в Средневековье, то моё внимание переключалось на окна, в которых кроме мутного неба и лесистой долины ничего не было видно, то на Бабурина, который был тише воды ниже травы, то на светлую дверь, в которой я бесконечно ожидал появления Пятифана. Прошла уже половина урока, а мои нервы сдавали на нет. Конечно, не исключено, что он снова прогуливает первый урок, так ещё и историю, но вдруг на это есть более веская причина чем лень? Вдруг мои расспросы в лесу слишком на него надавили? Но я ведь просто хотел дать ему возможность высказаться, ведь вчера он весь день был сам не свой. Лишь под вечер повеселел, ну я и решил, что в таком расположении духа он точно согласится спокойно поговорить на эту тяжёлую для него тему. Но видимо я снова ошибся. Просто, я на мгновение увидел в нем себя, что ли; я увидел в нем того, кто просто нуждается в разговоре и какой-то моральной помощи. Может я слишком много на себя взял, может я много кого из себя возомнил и зря полез в его жизнь? Но я просто хотел помочь! Однако пусть он лучше не пришёл, потому что зол на меня и на весь мир, чем с ним что-то случилось. Вот дерьмо! Не надо было пускать его одного! Но если бы я настоял, чтобы он остался у нас, он бы послал меня в ещё более грубой форме. Не знаю как лучше, просто не знаю! ”Ну где же ты, Рома? Ну приди, побей, пошли меня! Но приди...”.
— Пиздец короче Ромычу, на, — говорит Бяша, ковыряя носком ботинка дырку в деревянном полу.
Мы стояли в коридоре, перед третьим уроком. Меня трясло. Я пропустил мимо ушей все темы, которые были на прошедших уроках, я прослушал все домашние задания, я не услышал всего, что говорил мне Бяша, пока в его словах вдруг не прозвучало имя хулигана...
— Почему? — испуганно начал я, так как мой мозг тут же срулил в плачевное русло.
— Да классуха и директриса из него все кишки выбьют, — шипилявит мальчик, хмурится и расстроенно поджимает пухлые губы.
— А, это да, да...Интересно, где он, — мне захотелось услышать предположение Бяши. Точнее, мне хотелось хоть немного успокоиться от ерундовой ситуации, которую может вкинуть бурят.
— Может опять мать прессанула, — как-то опечаленно произнёс он.
— И в наказание не отправила в школу? — мне был непонятен чужой ход мыслей.
— Да нет, там пиздец короче, на, — недоговаривет Бяша, омахиваясь.
— О чем ты?
— Да забей, на.
Такой расклад меня вовсе не успокоил и не утешил. Я встревоженно посмотрел на поникшего приятеля, который более резво и агрессивно начал ковырять ногой дырку.
— Ты лучше скажи, что мы будем делать со свинотой, — вдруг перепрыгнул с темы Бяша и хищно глянул в кабинет, где наверняка всё так же смирно сидел Семён.
— Не знаю, а что с ним делать надо? — встречно начал я, всеми силами стараясь переключиться на обычный лад, на непринуженый ход мыслей без тревоги и паники.
— Да он во, на, оправился походу, — Бяша скрестил на груди руки, — Пора ему напомнить, чё по чём тут. И очки твои на родину вернуть, на!
— Да ну его, — коротко и даже как-то грубо выкинул я, хмурясь и опуская взгляд в пол.
— Ну пусть еще вякнет. В рот говна напихаем, на! — корча недовольную гимасу подытоживает мой приятель, а я одобрительно киваю.
Прошло ещё два урока. Бяша все ещё сидел один, но уже более напряжённо. Его состояние выдавала нога, резво дёргающаяся под партой, которая, если прибавить звука, отбивала бы бешеный чёткий ритм. Бурят точно что-то знал; знал, что могло воспрепятствовать появлению Ромки в школе. Но мне он так ничего и не сказал даже после моего повторного аккуратного вопроса насчёт пропажи хулигана. На самом деле, вброс Бяши немного меня успокоил, так как теперь я рассматривал не только трагичный вариант, а ещё один, напрочь для меня закрытый.
Перед последним уроком Бяшка куда-то без меня сленял. Но судя по номерку из раздевалки, который он крутил в руке, намечался перекур. Видимо, припас ту сигарету, что ему вчера выделил Рома.
В классе было довольно мало человек; все вышли в коридор. Я сидел, а точнее лежал, разглядывая на парте чужие карикатуры, начерканные ручками и карандашами. Некоторые были полустёртые, а некоторые, казалось, были довольно свежие. Видимо, выделенная мне парта была местным холстом...
— Эй, Антон.
Я поднял взгляд и увидел перед собой тёмный сарафанчик, из под которого выглядывала белоснежная блузка.
— О, Полина. Привет, — я сел ровно, а та аккуратно присела на место Бабурина, который тоже куда-то ушёл, кажется, впервые за весь день.
— Помнишь, я обещала тебе кое-что принести? — она улыбнулась и приподняла аккуратные бровки.
— А, да-да, — пусть во мне и не было сил на какие-либо действия и эмоции, я всё равно малость запаниковал и робко улыбнулся, — И что это?
— Вот, — она протянула руку, в которой лежала касета в цветастой обложке, — Здесь сборник блюзовых импровизаций на гитаре, — она снова робко улыбнулась, а я взял кассету, да так осторожно, словно в мои руки попал настоящий хрусталь, — Там правда довольно мало композиций, но есть одни из моих любимых. Думаю, тебе должно понравиться.
Я взглянул на кассету и пропустил довольную улыбку. Подняв взгляд на Полину и попытался сильно не лыбиться, но уголки губ все равно невольно поднимались вверх.
— С-спасибо, я обязательно послушаю! Мне как раз подарили кассетный плеер на новый год.
— Ого! Везёт! Я бы тоже очень хотела такой, — она вздохнула.
— Хочешь дам тебе его как-нибудь? — встрепетнулся я, а она тихо хохотнула.
— Было бы здорово, — радостно проговорила Полина и поднялась со стула. — Как послушаешь, расскажешь, как тебе такая музыка.
— Обязательно! — закивал я, все ещё не поборов в себе восторг и удовольствие. Девочка снова улыбнулась и вернулась за свою парту.
Я уже и позабыл об обещании Полины. Но зато какой сейчас был сюрприз! Наконец-то я воспользуюсь своим новогодним подарком, а то плеер есть, а вот кассеты дома ни одной. Папа обещал привезти мне пару штук – одолжить у приятеля, как он говорил, но так и не привёз. Забыл наверное. Но ладно! Как здорово! Приду домой и сразу сяду слушать!
Последний урок прошёл спокойней. Полина помогла мне немного отвлечься, а кассета, что лежала у меня на парте, вытягивала из угнетающих мыслей и доставляла какое-то умиротворение и лёгкий приятный трепет. Конечно, я всё так же паниковал, переживал и накручивал сам себя; голова моя на протяжении всего дня трещала, а в животе как будто метались сурикены и резали изнутри.
Тревога ужасно вымотала и со школы я уже выходил слабый, замученный и вялый. Тяжелее сегодняшней ночи выдался только сегодняшний день, и лишь кассета с блюзом была утешающим лучиком.
По дороге домой Бяша о чем-то трещал: строил большие козни на Бабурина и на десят раз рассказывал мне, насколько сильно ему понравилась ”Орбита” и что он скорее хочет покурить снова...
”Я должен сознаться” — вдруг взбрело в мою голову.
— Слушай, Бяш, — кажется я его перебил.
— Чё?
Вдруг в горле запершило; ком тревоги упёрся в глотку, но не такой, какой был тогда, перед покупкой сигарет, а другой, более удушающий и угнетающий. Мой живот скрутило, а грудь затряслась вместе с конечностями.
— Ну чё? — нетерпеливо проныл Бяша.
— В-в общем, — я сглотнул, — Вчера, когда ты ушёл, Рома пошёл меня провожать. И мы, короче, дошли почти до моего дома, — моя речь была слишком сбивчивая, но я изо всех сил старался говорить твёрдо, — А п-потом он пошёл один. Было очень поздно, — тут я затораторил, — Я предложил ему остаться, а потом доехать до дома с моим отцом, он отказался и пошёл через лес один и...
— Блять, смысле один, на?
— О-один, — подтвердил я, сглотнув.
— Сука, — резко ругнулся бурят, а его вид стал более встревоженным и дёрганным. Он с опаской покосился на лес, а после уставился на меня; он словно не знал куда себя деть.
— Погняли, блять!
— Куда? В лес?
— Потом в лес! — вскрикнул он, уже начиная быстро шагать по бугристому отпечатку от шин, что протягивался по вдоль обочины, — Домой к нему погнали, на! — с агрессией и потерянностью буркнул Бяша и зашагал еще быстрее, почти переключаясь на бег. Я не медля побежал следом.
— Слышал про Вову Матюхина? — сквозь вздохи начал Бяша.
— Д-да, — мой голос прозвучал виновато.
— Полный здец! — он с горечью сплюнул в сторону, — Герой, на, — тут его голос прозвучал как-то презрительно.
— Кто герой?
— Да Ромыч, блять, — рыкнул Бяша, быстро перебирая ногами.
Я не понял что имел в виду мой товарищ, и по моему лицу это было крайне очевидно. Бяшка глянул на меня и нахмурился. Неожиданно было услышать от него язвительность в сторону Ромки... Что ж такое?
У Роминого дома мы оказались очень быстро. Теперь хоть знаю где он живёт. Вокруг ограды был не вычищенный снег, на котором виднелись довольно глубокие следы, которые шли от ворот до самой дороги; некоторые доски забора, огрождавшего полесадник, были целы, а некоторые обшарпаны и находились в косом положении; ворота тоже чуть склонились назад, а гараж выглядел так, словно про его существование давным давно забыли: весь облезший и заметённый огромным сугробом снега, чуть ли не по самую грудь. Бяша пробрался к калитке и повернул кольцеобразную ручку на девяносто градусов влево. Калитка отворилась и мы тут же вошли во двор. Бяша подбежал к окну, что было у самого крыльца, и заглянул в дом. Внутри висели занавески, отчего Бяша так ничего внутри и не разглядел. Я наблюдал за ним; я не знал куда себя деть и что вообще нужно делать; я не понимал как посодействовать. Мы поднялись на крыльцо и бурят дёрнул большую, грозную, железную дверь. Закрыто. Бяша зачем-то дёрнул ещё раз, а потом, с особой силой, громко постучал. Я затаил дыхание и начал ждать с нетерпением. ”Будь дома, будь дома, будь дома...”.
Повисла тишина.
— Вы чё творите?
Я чуть было не вскринул, а вот моё тело сильно, наверняка заметно, дёрнулось. Я резко обернулся и увидел перед собой Рому. Он стоял все в той же кожаной куртке, ни капли не разорванной, в той же чёрной шапке, не измазанной кровью; стоял все тот же целый и невредимый, со своими извечно нахмуренными бровями и сморщенным носом. Над его головой была здоровенная деревянная лопата, в два раза больше самого Ромки; держал он эту лопату с замахом, словно готовился бить и обороняться, точно принимая нас за воров.
Честно? Я чуть не кинулся его обнимать, но, слава богу, сдержался и лишь порывисто и, наконец облегчённо, выдохнул.
— Ты дома... — руша тишину, тихо, на выдохе, прошептал я и вытер со лба пот.
— А где ещё мне быть надо? — опуская лопату, с негодованием начал Ромка.
Бяша до талого молчал, и вдруг резко крикнул, что я аж вздрогнул:
— Аллё, на! — он спустился с крыльца, — Ты че совсем? — все так же с криком продолжил Бяша.
— Слыш, блять! — рыкнул в ответ Рома. Я испугался.
— Ты чё на место Вовки намылился, на!? — если бы не шепелявость, то Бяша бы звучал более грозно. Злой Бяша в моих глазах выглядел как козленок, который всеми силами пытается вырваться из амбара, дабы погулять на лугу ещё чуточку времени. Однако его слова смогли ввести меня в ошеломляющий ступор. Я всё понимаю, они друзья, даже хорошие и близкие, но чтобы Бяша огрызался на Рому? Такое вообще когда-то случалось?
— Чё блять?
— Зачем в лес попёрся?! — с опаской выкрикрул бурят, кажется, еле сдераживая свои эмоции.
— Ты блять его видел? — вдруг Рома дёрнул ладонь в мою сторону. Я невольно нахмурился, а глаза мои округлились.
— Чё за геройство, блять!? — не сдержался Бяша.
— Ты че совсем уже залыски попутал, баран?! — Ромка шагнул в сторону Бяши, скалясь, хмурясь и крепче сжимая в кулаке деревянный черенок, словно ещё хоть один псих со стороны Бяши, и Рома замахнётся.
— Эй, ребят, — тихо начал я, но меня, кажется, даже не услышали.
— Да потому что опять ты с этим самым! — всё-таки продолжил возмущаться бурят, попятившись назад.
— А че ты предлагаешь, блять? Чтобы и этого грохнули? — раздраженно прокричал Пятифан, снова тыкая в мою сторону. Такой расклад меня совсем не утешал. Неужели Рома действительно пошёл меня провожать, лишь бы со мной ничего не случилось?
— Эй, ребят! — снова подал голос я, но уже более звучно, отчего на меня наконец посмотрели, — Давайте мы это спокойно обсудим! — я старался говорить не резко, чтобы никого не раздраконить ещё пуще.
— Ты ничего не понимаешь, тихо! — рыкнул на меня Ромка.
— Ну так объясните мне! — и тут я уже рассердился. Мальчики замолчали, одарили меня взглядом, переглянулись друг с другом, а после Рома вышел вперёд и, воткнув лопату в снег, подошёл к входной двери, впихивая ключ в скважину объёмного чугунного замка.
— Заходите давайте, — смиренно, но с тем же раздражением буркнул Пятифан и впустил нас в сенцы, а после и в дом.
В доме было так же, как и в ограде: вроде всё чисто, цело, стабильно, а вроде ковардак, который всеми силами стараются устранить, да не получается. Пока мы разувались я глянул на мусорный пакет, что стоял в прихожей, у входной двери. Он был крепко завязан, отчего мусор в нем был сильно пережат и виднелись как очертания прочего, вроде бумажных упаковок и кожуры от овощей, так и очертания бутылки. А снизу, если мне не показалось, сквозь тонкий материал прорезались осколки разбитой посуды. Мне стало неспокойно, ведь разбитая посуда ассоциировалась у меня далеко не с счастьем. Может раньше я бы так и подумал, мол ”на счастье!”, но последнее время в нашем доме бились тарелки или кружки далеко не от чьей-то неуклюжести. Мама часто роняла посуду в процессе ссоры с отцом. Однажды она специально швырнула тарелку об пол, когда ужасно разозлилась. Отец тогда так громко кричал, что-то вроде: ”Ну давай вместе всю посуду перебьем! Давай, Карина! Мы же миллионеры!”. В тот момент я как можно громче включил звук на телевизоре, чтобы Оля не услышала этих пугающих и удушающих слов; не слышала этих бесконечных криков и холодной ненависти...
— Ты один? — оглядываясь начал Бяша, стягивая с плеч дутую куртку. Было видно, что ему жарко; это выдали тут же засученные по локти рукава свитера и чуть взмокшая чёлка. Я, признаться, был точно такой же.
— Да, мать ещё с утра на работу уехала, — закидывая шапку на верхнюю полку крохотного гардероба — встроенного в стену шкафа, не громко буркнул Ромка.
— Ну терь ясно, че не пришёл в школу, — комментирует Бяша, по хозяйски следуя на кухню. Рома же тихо щёлкнул языком и тоже последовал на кухню, а я уже аккуратно побрел за ними.
— Классуха как обычно распсиховалась, на. Я сказал, что ты умираешь.
— Чё? Какой умираю?
Мы все уселись за небольшой квадратный стол с облезшей, где-то порезанной скатеркой.
— Да лан, сказал, что ты заболел.
— Чёртов гений.
— Да, я такой, на.
Мы на мгновенье замолчали.
— Так... — неуверенно начал я, поджимая губы, — Что это сейчас было? На улице...?
Ребята вдруг синхронно нахмурились и переглянулись.
— Да Бяша долбоёб, вот что случилось.
— Сам ты долбоёб! Теперь всех подряд через лес водить будешь, на?
Если от злого Ромки я плюс-минус знал чего ожидать, но вот от злого Бяши...
— Ещё слово и тебе язык вырву, блять!
— Ну п-пацаны, — я сам невольно сохмурил брови, — Мы же договорились, что спокойно обсудим это. Что происходит? О чем вы говорите?
— Да наш Ромыч, на...
Ромка вдруг перебил Бяшу.
— Ой да помолчи ты уже! — он поддался вперёд и упёрся животом в край стола, а руки сложил на нём же, переплетя пальцы в замочек. — Вовку помнишь? — я кивнул, — Ну короче, он же тогда один домой попёрся, а никто и в толк не взял, что уже поздно, мало ли что случится...
Рома говорил неохотно и вдруг вовсе замолчал.
— Надо было нам проводить его, короче, — вмешался Бяша, как бы завершая Ромкину мысль, ведь тот даже не фыркнул что-то против, а лишь нахмурился, — Ромыч, ты щас не бухти только, но внатуре, на! Мы гуляли все вместе, на! Хватит одного себя винить в случившемся.
И тут все встало на свои места; меня осенило, отчего и сердце быстрее забилось, и телу жарче стало.
— Да потому что ладно ты, пень пнем, ладно остальные пацаны, те ещё идиоты. Но как я сам не додумался, ебанный ты в рот!
На лице Ромке нарисововалось сожаление и какая-то злоба, точно обращенная к самому себе. Он даже хлопнул ладонью по лбу и сжал в кулак тёмную чёлку.
— Ромыч, я тя же ударю.
— Рискни, — замученно протянул хулиган, хватая себя за макушку, а после вовсе укладывая голову на твёрдую столешницу.
Значит Рома так переживает из-за пропажи Вовки. Нет, не так; он переживает из-за того, что не смог предотвратить его пропажу. Но ведь, Бяша прав, да и как можно было предвидеть такое страшное событие, особенно если до этого ничего подобного не происходило. Наверное не происходило. Ну, при ребятах точно, ведь они бы мне наверняка рассказали. А вот если мне когда-то бабушка наказывала опасаться леса, значит в её лета уже случались подобные происшествия. Но это было другое время; сейчас такого просто никто не ожидал. Я понимаю состояние Ромы; понимаю это гнетущее сожаление; понимаю, что вина может окутать там, где её и вовсе не должно быть, словно весь мир держится на одном тебе, и случись в нем что, так виноват оказываешься именно ты. В этом тебя уверяет твой внутренний голос; внутренний крик, который уверяет сплошь и полностью, что происходящее именно на твоей совести, на твоих плечах; словно, подумай ты дважды, то ничего страшного бы и подавно не случилось...
— Ром, Бяша прав.
— Ну во, на!
Я сглотнул и глянул на макушку товарища, после переводя взгляд куда-то в стол и невольно начиная теребить пальцем край скатерки.
— Не твоя вина, что именно в тот день какой-то зверь оказался голодным, — тихо произнёс я.
Рома крепче вцепился пальцами в свои кортюсенькие на макушке волосы.
— Ну братан, — горько и досадно протянул бурятёнок, кладя ладонь на Ромкину спину, — Тоха прав, на. Зато теперь будем бдительней! Ромыч, мы все одинаково виноваты перед Вовкой, на, — он чуть склонился к своему другу, хлопая того по спине.
Рома тяжело вздохнул, отчего его спина и плечи плавно приподнялись.
— Ну давай ещё поной на моем плече, — раздался глухой возглас, после которого хулиган наконец поднял со стола голову. Взгляд его был такой тяжёлый, такой замученный, и сначала он пал на меня, а после и на встревоженного бурятёнка.
— Ну ты падла, — качнул головой Бяшка. В ответ на это Рома лишь криво и горько хмыкнул.
Между нами вновь повисла тишина. Пока я размышлял о прошедшем диалоге, ребята, кажись, делали то же самое, ведь когда я наконец очнулся и глянул на них, оба глядели в одну точку, точно вникуда.
— Бабурин сегодня в школу пришёл, — вдруг, дабы переключить себя и остальных, начал я, ковыряя ногтем прорезь в скатерке.
— О, бля! Точняк, на! Прикинь, объявился! Видимо смелости набрался, на! — Бяша мигом оживился и дернулся на табуретке.
— Ну мы ему эту смелость мигом выбьем, — процедил Пятифан, задумчиво щурясь, — Я уже думал забился где-то и на дно залег, — он хмыкнул. Это был не очень весёлый хмык: он граничил на перепутье с раздражением и хищным удовольствием.
Ребята залепетали, и меня это очень порадовало и успокоило.
— Ага! Как же, на! Пропердел неделю дома, а теперь бабка в школу отправила. Ну и лошара, на.
— Чё он хоть, не выёбывался?
— Да он, — я включился в разговор, — Весь день из класса толком не выходил. Сидел сам себе, бубнил что-то и, что самое интересное, даже ко мне ни разу не повернулся. Только вот перед первым уроком...
— Да язык в жопу сунул и сидел, попёрдывал, на! — вдруг перебил меня Бяша. Я удивлённо хмыкнул.
— Ты что забыл, что он тебе ляпнул?
— Чего-чего? — Ромка ошарашенно и увлеченно заглянул Бяшке в лицо, — Ну ка! — теперь хулиган глянул на меня, ведь Бяша демонстративно отвёл взгляд.
— Да он, говорит, ”завались”, — пояснил я, — А после пыхтит, хмурится...
— Вот те на. Ну я его... А ты, слышишь, — Ромка обратил внимание Бяшки на себя, — Всыпал ему?
— Да ну его, на! Кому он сдался...
— Бля, Бяш, ну ты и тефтеля.
— Сам ты тефтеля, на!
— Ну вмазал бы ему!
— Я хотел, на!
— Да что ты говоришь. Ладно, хрен с тобой. Сам с ним разберусь.
— Ты чё, Ромыч, я с тобой, на! Говорю, хотел всыпать, так мы сразу к тебе побежали!
— Да ну тебя, — отмахнулся Ромка от Бяши и уставился на меня, — Говоришь, к тебе не лез?
— Да, — встрепетнулся я, увлекшись перепалкой ребят, — Вот это было, честно говоря, странно с его стороны!
— Ну так конечно! Перепугал своим красноречием свина да в жбан зарядил, — от этих видимо приятных воспоминаний, Рома тихо и сдержанно посмеялся, — Как бы он теперь тебя больше чем нас с Бяшкой не боялся.
Я, слабо веря в такое предположение, смущённо и криво усмехнулся.
— Ничё, ничё, на, мы ему напомним, кого нужно бояться, — вдруг самоувернно вмешался бурят.
— Да пусть только пёрнет! — раскрепостился Рома и даже вышел из закрытого подавленного состояние, — Тут же нож в печень получит!
Могу сделать вывод. Чтобы воодушевить Рому, ему достаточно показать мулету, ведь он как бык: полон сил и энергии лишь в бою!
— Так, пацаны, я в туалет. Без меня план возмездия не обсуждайте только! — резко подскакивая с табурета, воскликнул Бяша, — Весь день терпел, на! — уже в прихожей продолжил он, — У нас там опять кто-то целый толчок дерьма наложил, ну и вонь, на.
— Нам обязательно об этом знать? — корча лицо, фыркнул Ромка.
— Естесна! — загоготал мальчишка.
— Он мне десять раз уже об этом рассказал, — замученно усмехнулся я.
— Так я тебя же спасал, на! А то зайдёшь, вляпаешься...
— Да иди ты уже! — точно не желая большую слушать про прелести школьного туалета, тяфкнул Ромка, после чего Бяшка скрылся за входной железной дверью, прежде запрыгнув в какие-то колоши.
Я взглянул на Рому, а тот, в свою очередь, уставился на меня, глядя из-подо лба, из под чёрных густых бровей. Это меня немного напрягло и я, сидя на кухонном дряхлом диванчике, выпрямился — вытянулся как струна и невольно отвёл взгляд в сторону. Не знаю, что сейчас лучше сказать. Из интересных происшествий уже все поведали, а вспоминать вчерашний вечер мне показалось очень дурной затеей.
— Так распереживался за меня, что аж Бяшке рассказал?
Я обомлел и, кажется, покраснел. Сказать, что я не переживал — это очень крупно соврать.
— Ну, не на пустом же месте... переживал, — смущённо пропустил я.
— Ну терь понимаешь, что через лес одному шататься так себе затейка.
— Да я ещё вчера это прекрасно понял. А вот ты...
— Слыш, бля! Нравоучения в жопу себе засунь.
— Понял-понял! — Тоша приподнял руки вверх, а-ля ”сдаюсь-сдаюсь!”.
Ромка вяло усмехнулся.
— М-да-а... — он почесал затылок, — И вообще! — Ромка вдруг грозно навёл на меня свой указательный палец, — Ты меня то с собой не сравнивай, а?! То ли на меня нападут, — он вдруг сунул руку в карман олимпийки, — А бля, нож в куртке. Ну короче, то ли я, то ли ты. Бабурину в морду и я зарядить могу, так что не обольщайся. Дохлик ты.
Мне почему-то стало обидно.
— И не делай такое лицо, как будто я не прав, — Рома с уверенностью приподнял брови.
— Но тем не менее... Хорошо, что ты цел, я уже боялся, что...
— Ничего мне не будет! Нехер сопли на пустом месте жевать, слышишь! — Ромка, перебив меня, аж подскочил со стула, но после обратно на него плюхнулся и отвёл хмурый взгляд в сторону, щёлкая языком. Теперь он снова был на нервах, что выдавала его какая-то дерганность. — Чё вы надолго? А то мне до прихода матери ещё снег этот вычистить надо.
— О, ну... Может тебе помочь? — воодушевленно начал я, даже приподнимая ранее нахмуренные брови.
— Не надо, — фыркнул Рома, и тут же раздался дверной скрежет и в доме вновь появился Бяшка, весь дрожащий и озябший.
— Ну дубак! — прокомментировал бурят, будучи в одном свитере, — Че вы тут? Уже придумали как свину морду надерем, на?! — хрустя пальцами продолжил он, заходя к нам на кухню.
— Завтра решим, — коротко и холодно выкинул хулиган, глядя в противоположную от Бяши сторону.
— Эй, Бяш, — немного смущённо, но с долей хитрости начал я, с опаской поглядядывая на реакцию хмурого товарища, — Может поможем Роме со снегом, чтобы он поскорее освободился?
Ромка резко повернулся в мою сторону, точно негадуя от этакой моей затеи.
— О! Тогда чё сидим, погнали! — положительная реакция Бяши была очень к стати.
— Э-э! Че за благотворительный фонд? Валите давайте, у меня итак дел по горло! — зарычал Ромка, поднимаясь со стула и направляясь к выходу из кухни, словно готовясь нас выставить за дверь. Бяша же ловко перехватил его, закидывая руку на чужие плечи, обхватывая шею и прижимая к себе.
— Тащи лопаты, Ромыч! — улыбаясь, воскликнул Бяшка. Я тоже сдержанно улыбнулся, поднимаясь с места.
— Где я вам лопаты возьму!? У нас одна и та разваливается! — он пихнул Бяшу, вырываясь из его не особо крепкого хвата. Бурят же пожал плечами и добродушно улыбнулся, светя прощелиной между зубов.
— Ща чё нить придумаем! Всё, погнали, на!
Мы моментально запрыгнули в свои куртки, шапки(за исключением Бяши) и ботинки, и вывалились в заснеженный двор. Расчищенно было всего пару полос, и то одна из них резко обрывалась: то ли это от того, что лопата внезапно крякнула, то ли от того, что Рома ринулся атаковать нагрянувших ”воров”.
Ромка подошёл к лопате, что косо торчала из снега. Дабы вытащить снегоуборочный инструмент, он дёрнул черенок вверх. И конфуз! – из снега, кроме деревянного тёмного черенка, ничего больше и не вылезло: Ромка держал в руке голую, отныне бесполезную нам деревяшку.
— Да ёбанный в рот! — обрывая нашу немую сцену завыл Ромка, поднимая обречённый взгляд в верх, к самому небу, словно кто-то там мог увидеть и услышать его страдания и послать новенький рабочий инструмент; как Бог послал вороне кусочек сыра, и сейчас в самый раз вновь расщедриться, но послать не сыру, а лопату!
— Ах-хах-ха! — без какого-либо злорадствия захохотал Бяша, наколняясь и вытаскивая из сугроба отвалившееся полотно лопаты, — Не кисни, Ромыч! Ща я тебе такую лопату забабахаю! Тащи гвозди, на!
— Да ты её щас окончательно на тот свет отправишь! А ну отдай! — хулиган попытался выдернуть из рук Бяшки полотно, но тот не поддался и сам крепко в него вцепился.
— Тащи гвозди!
— Да что ж ты за баран такой!
Тепепь из двора Ромы, в ближайших нескольких метрах от него, можно было услышать отчётливый ритмичный стук, который знаменовал взаимодействие молотка с гвоздями. За новоиспеченной мастерской мы наблюдали крайне увлеченно(насчёт Ромы не уверен, но я уж точно); наблюдали за Бяшиной вознёй с несчастной лопатой, которая по началу вообще не слушалась своего мастера: черенок несколько раз валился на снег, не желая принимать в основании полотна стойкого положения. Когда такое происходило Ромка начинал ворчать и ругаться, но момент, когда этот черенок зарядил Бяшке прямо по макушке, заставил хулигана посмеятся; и это смех был даже не злорадный; так, дружелюбно-глумящийся.
— У меня производственная травма! — заныл Бяша, потирая голову; сидел он вдали от нас, на корточках, у открытого сарая, откуда Рома и вытащил молоток и коробку с гвоздями.
— Слыш, трепло! Доделывай, коль взялся! — крикнул в ответ Ромка, более удобно разваливаясь на одной из ступенек крылечка, на котором мы вместе с ним и сидели.
— Кстати, Ром...
— Чё?
— Насчёт Сёмы.
— Ну не тяни. Ещё чё вякал?
— Можно и так сказать. — Я опустил задумчивый взгляд на свои руки, а точнее на рукавички, вышитые линейными незамысловатыми узорами из зелёных и коричневых ниток. Говорить не говорить? И почему меня это так зацепило вообще? — Утром, когда Бяшка начал на него ругаться, он, ну, Семён, назвал его, Бяшу, предателем. — И я смолк, ожидая хоть какой-то реакции со стороны главаря былой банды. Ромка же изумленно вскинул брови.
— Вон чё, — тихо буркнул Пятифан.
— Что думаешь? — аккуратно продолжил я.