Часть 1. Глава 1. "Не говори "оп" пока не подумаешь дважды, прежде чем прыгать". (2/2)
Обычно я такое ощущал в те моменты, когда врал маме, а та позже узнавала правду: подходила ко мне, грозно вставала в позу в форме буквы ”Ф” или, что ещё страшнее, скрещивала руки на груди, а после тихо, грозно говорила что-то вроде: ”Ты ничего не хочешь мне сказать?”. Или когда я с пылу с жару грубил Ольке, отчего она очень сильно потом на меня обижалась. Другими словами, в такие моменты я ощущал стыд. И сейчас тоже, после слов Ромки на меня упала глыба стыда, от которой я кажется даже стал краснеть. Возможно, на моем лице этого было не видно, но под курткой стало жарко, как бывает жарко от накативших тревоги и смущения. Я никак не ожидал такой реакции от Ромы, но видимо, напротив, попал в самое яблочко; я его задел. Дурной мой язык, и отчего же он так часто бывает не в ладах с мозгом? Такими темпами скоро я вновь со всем классом не в ладах буду. Этого мне ещё не хватает.
Сердце все ещё билось медленно, шумно, размеренно, саркастично, билось так, как хлопает злодей, когда хорошие ребята попадают в неприятные для их геройского положения ситуации.
— Ой, Ром, я не это им-мел в виду, я даже не подумал, что...
— А надо думать! А то вы все сначала ”просто не подумали”, — кавычки Рома изобразил одной рукой, свободной от сигареты, — А как потом за базар отвечать, так языки проглатываете, — он хмыкнул, бросив косой озлобленный взгляд из под своих густых чёрных бровей, которые всегда придают ему более устрошающий вид, независимо от расположения духа и настроения. Ну, либо Тоша просто не научился понимать этого человека. Но сейчас он точно знал: Рома обижен и рассержен.
Чувства стыда и потерянности до сих пор не покидали меня. Я шёл подле хулигана, растерянно бегая глазами, смотря то на снег, то на свои ботинки. Я уже второй раз затрагиваю табуированную тему для Ромы, ведь последний раз, когда он так рассердился, был, там, на лесной опушке, где мы впервые пересеклись. А разозлился он не на шутку страшно; я уж стойко решил, что живым не выберусь. И последнее, чего я хочу — это вновь разгневать нового и, в какой-то степени, опасного приятеля и получить кулаком по лицу. Но больше всего меня пугает, что когда-то мой язык доведёт до того, что Рома с Бяшей вновь привяжут к себе Семёна, посадят его на поводок, а после отпустят, натравив на меня. Нет, я этого ублюдка больше не боюсь, я боюсь другого: единственные мои товарищи снова отдадут меня на растерзание этому свину, а после и всему классу.
До школы мы шли молча.
— Аккуратно, блять! — вдруг на весь школьный двор раздался звонкий, но по своему хриплый и грубый крик.
”Блять!”
Пребывая в собственных размышлениях о том, как же загладить теперь свою вину перед приятелем, Антон вовсе позабыл следить за дорогой, за приближающейся школой и за её крыльцом, которое появилось так же неожиданно, как Пятифан метров двести назад. Да, ”блять!” — это единственное, что успел выкрикнуть белокурый, прежде чем смачно завалиться на обледенелую лестницу, подскользнувшись и впечатавшись ребрами в выступ одной из затупленных от времени ступенек.
— Да ёб твою мать, Тоха, растяпа ты слепошарый, — на эмоциях прогремел Ромка, спустя короткую паузу и короткий, глухой, болезненый стон со стороны Антона. Тайно пропустив ещё один стон, жмурясь, Петров стал медленно подниматься, во избежание ещё каких-то издевательских словечек с чужой стороны. Пятифан же помог тому встать, а после, со спокойствием и даже каким-то дружелюбием начал:
— Сильно ушибся? — поинтересовался он, прежде выкинув бычок куда-то в бок, в сугроб, и чуть наклонился, заглядывая в лицо неуклюжего товарища.
— Пустяк, — негромко ответил Петров, не демонстрируя на лице никаких эмоций, стараясь казаться крепким орешком. Слепым правда, но зато крепким! — Слегка ударился и всего-то, — добавляет мальчишка и, убирая руку от эпицентра боли, выдавливает улыбку. Ромка лишь покачал головой.
Уже в школе стоя напротив кабинета, мы не перекинулись с Ромой ни одним словом. Но эта, по моему мнению неловкая, а по мнению Ромки наверное обычная, молчанка продолжалась до появления Бяши.
— Здорова, пасаны, — живенько заговорил мальчишка своим шипилявым и свистящим голосом. Мы пожали друг другу руки. — Че хмурые такие, на? Кого оплакиваем? Помер кто? — после чего Бяша захохотал. Кажется, он решил попробовать разрядить обстановку. Я вслед за ним тоже пропустил смешок, решая подхватить Бяшину задорность. Я глянул на Рому, ожидая от него язвительной фразы вроде: ”Тебя щас оплакивать будем!”, но тот в свою очередь стал чернее тучи: он бросил яростный взгляд на Бяшу, отчего казалось, что вот-вот из его глаз вылетит стрела и пронзит Бяшку насквозь. Кажется, Рома даже оскалился, а затем процедил сквозь стиснутые зубы:
— Хули ты ржешь, урод, блять, — голос Ромки прозвучал как рык самого страшного лесного чудовища, зверя, словно огромного волка, который вот-вот кинется, разорвёт свою жертву, и хищно проглотит её прямо с костями. Я напрягся и вернул серьёзное выражение лица, но перед этим Ромка и мою улыбку кажется успел заметить.
— Э-э! Ты чё? — Бяша приподнял брови.
— Хуй через плечо, блять, — вновь прорычал Рома. — А ты хули лыбишься? — это уже он адресовал в мою сторону, а после, резко оторвавшись задом от подоконника, ринулся в сторону коридора, неприлично сильно пихая Бяшу плечом, от чего тот аж пошатнулся и попятился в сторону. Сказать, что я испугался? У меня сердце в пятки ушло. А одноклассники, что стояли неподалёку от нас тут же навострили свои любопытные глаза и уши, а те, мимо кого проходил рассержанный Ромка, крепко вжимались спинами в заштукатуренные стены, лишь бы спрятаться от негодования хулигана и головореза — лишь бы только не попасть под горячую руку.
— Ч-чё это с ним? — расстерянно и без былой задорности спрашивает у меня, а может не у меня, а у вселенной, Бяшка, провожая друга взглядом.
— Не знаю, — соврал я, и мы молча зашли в кабинет.
Пятифана не было пол урока на своём месте. Антон сидел на нервах, ведь был сполна уверен в том, что именно его слова, именно его фраза так разгневали хулигана, а Бяша оказался тем, на кого удалось спустить пар.
Другого варианта Петров просто не мог вообразить, от чего и провозгласил себя виновником чужого всплеска отрицательных эмоций. Всю половину урока Тоша провел в своих тревожных размышлениях, переживая как и за состояние приятеля, так и за свою сохранность. Ведь Ромка — это гром: никто не знает где, как и с какой силой он может ударить. Именно таких ребят опасался и сторонился всегда Антон, будь то детский сад, школа или двор. Но на сей раз ему посчастливилось, если можно так сказать, стать сторонником такого человека, его приятелем. И в этой связи Петров просто не мог остаться равнодушным: плюнуть и глубоко забить гвоздь на состояние и чувства своего нового товарища, отчего и решил непременно извиниться. Точнее, попытаться сделать это повторно.