Часть 1. Надежда (2/2)
— Мм, а вот это неправда, — Сакура встрепенулась, быстро вставая со скамейки и поправляя юбку. — Ино устраивает вечеринку для выпускников. Начало сегодня в восемь — приглашены все желающие с нашей параллели. И из прошлых параллелей тоже, кто разошёлся по разным школам. Должна быть куча народу, повеселимся. Может, найдешь себе даже кого-нибудь, а то неужто так в девственниках и ходить? — она мне подмигнула, уже шагая вперёд по аллее, и я закатил глаза, следуя прямо за ней.
— И это говоришь мне ты. Как будто я не знаю, как ты сбежала от Сасори, когда у вас дошло до постели.
Мы пошли в сторону метро.
Сакура поморщилась.
— Это не считается, и не напоминай мне об этом ублюдке, пожалуйста. Он чуть меня не изнасиловал, он был просто фрик! Я не была готова участвовать в его больных фантазиях, — она гордо хмыкнула, сложив на груди руки.
Я ответил, что полностью её поддерживаю и всё-таки лучше оставаться в девственниках, чем переспать с неправильным человеком.
Мы говорили с ней как обычно: обо всём и ни о чём одновременно. В метро — молчали, потому что в поезде было слишком шумно. Когда вновь вышли из подземки на улицу и направились по знакомой дороге в сторону нашей старой средней школы — мы с Сакурой притихли уже совсем по другой причине: каждый из нас про себя начал вспоминать что-то своё.
Я, например, вспоминал, как однажды гнался за Саске по заснеженным тротуарам до магазина с посудой, мимо которого мы сейчас шли. Тогда была зима — мороз, почти неестественный для наших краёв. Саске забрал из шкафа в классе мою тёплую куртку и ушёл с ней как ни в чём не бывало. Я же заметил пропажу слишком поздно, провозившись с учебниками в сумке, стоя к шкафчикам спиной, и дал Саске нехилую фору. А потом — помню, как я бежал, бежал, бежал за ним в сменной школьной обуви, с болтавшемся на одном плече, набитым рюкзаком. Помню, как больно было дышать ледяным воздухом, как слезились глаза от встречного ветра и как горели от интенсивного бега мышцы ног.
Когда я нагнал Саске — по чистой случайности: он поскользнулся на припорошённом снегом участке, где скрывался лёд, — я думал, что придушу его к чёртовой матери. Я был так зол, так беспомощно зол, и меня колотило от холода, от жара, щёки жгло до боли. Я налетел на него со спины, пока он ещё не успел подняться на ноги и ткнул носом в свежий снег на тротуаре.
— С-сука, верни мою куртку, — прошипел я ему на ухо.
А он вдруг рассмеялся прямо подо мной, лёжа щекой на заснеженном асфальте, пока у него на носу, на лбу и на растянутых в ублюдочной улыбке губах таял чистый снег.
Я мотнул головой, отгоняя с пугающей живостью возникшие в голове картинки. Конечно, куртку я тогда забрал, но этот смех потом преследовал меня целую неделю. Я думал, как бы мне заставить Саске ещё смеяться, но при этом использовать не дружелюбный юмор, а враждебное насилие.
В груди у меня тоскливо потянуло, но чем ближе мы подбирались к школе, тем отчётливее и внушительнее становилось это чувство.
— Навевает воспоминания, хах? — тихо пробормотала Сакура, когда мы пошли мимо металлических прутьев забора, за которым виднелся пришкольный спортивный стадион.
В моём растревоженном сознании опять замелькали эпизоды прошлого. Я будто наяву увидел, как мы соревновались с Саске в забегах на эстафетах и в спортивных играх, вроде баскетбола, волейбола и футбола. Мы во всём стремились переплюнуть друг друга, не видели никаких рамок и границ, игнорировали правила и жалующихся на нас одноклассников, которые не могли справиться с нашим горячим темпом и зацикленностью друг на друге. В то время все вокруг могли сказать, что мы с Саске — не разлей вода, только не как товарищи, а как единственно важные друг для друга соперники.
На пару секунд моё сознание полностью затмилось прошлым, я утонул в нём целиком и почти пропустил момент, когда нам с Сакурой вдруг улыбнулась большая удача.
Мы не ожидали застать кого-то во дворе или на крыльце школы в такой час: линейки выпускных давно закончились, школьники разошлись по домам, а учителя отправились на кратковременный отдых. Однако, подойдя ближе к центральному входу, мы неожиданно наткнулись прямо на Какаши-сенсея, который разговаривал по телефону, стоя к нам боком и ковыряя носком ботинка бетонную ступеньку. Его фигуру, бледно-пепельные волосы и даже небрежно-деловой стиль одежды с ослабленным галстуком у горла и подвёрнутыми рукавами рубашки мы угадали безошибочно.
— Наруто, это же!.. — чуть не лопнула Сакура, вцепившись намертво в моё плечо.
— Да-да, — я широко улыбнулся и сразу позвал Какаши с расстояния, на весь пустующий школьный двор: — Какаши-сенсей!
Какаши недоумённо повернулся, всё ещё держа телефон у уха. Потом как бы с сомнением прищурился, присмотрелся и наконец — удивлённо округлил глаза, наверняка узнав в нас — выросших выпускниках — своих бывших маленьких учеников.
— Я перезвоню, — бросил он собеседнику в трубку и тут же пошёл нам навстречу, неверяще выдыхая: — Наруто? Сакура?
Я немного удивился, что он помнит наши имена.
— Какаши-сенсей! — обрадованная вниманием и сияя, как зимний снег в солнечный день, Сакура с удовольствием отлипла от меня и принялась щебетать, растроганно положив ладони в центр груди: — Вот так встреча! Мы боялись, что вы уже здесь не преподаёте!
— Куда же я отсюда денусь, — усмехнулся Какаши: я заметил, что он совсем не изменился, с тех пор как мы в последний раз слушали его напутственную речь на выпускном в средней школе. Единственное, что стало для меня неожиданностью, — я обогнал Какаши по росту и теперь смотрел на него скорее чуть сверху, нежели снизу вверх, как на «ответственного взрослого». Иногда я забывал, как сильно вытянулся к восемнадцати. — А вот что вы здесь делаете? Неужели пришли навестить?
— Да, всё так! — закивала Сакура. — Мы хотели встретить вас и… мм, может, кого-нибудь ещё из старых учителей? Если возможно, прошлись бы по коридорам, вспомнили бы ушедшие годы, ну вы знаете, ностальгия, — она обезоруживающе улыбнулась Какаши, и я едва подавил порыв поддразнить её, изобразив рвотный рефлекс. — Немного грустно, но мы теперь уже совсем не вернёмся в школу. Я поступаю в университет на медицинский, через две недели вступительные экзамены, а Наруто хочет искать работу, попробовать себя в чём-то новом, так что…
— Ма, у вас уже всё распланировано. Молодцы, — кратко похвалил нас Какаши, и я знаю, что мы с Сакурой оба приободрились, почувствовав прилив моральных сил. Раньше напутствия Какаши всегда вселяли в нас — тогда ещё детей — уверенность; его слова дарили ощущение, будто о нас заботятся и относятся к нам с ненавязчивым, но искренним вниманием. Так и теперь: Какаши смотрел на нас со спокойной, отеческой нежностью, и даже я смутился, неловко почесав затылок. Сакура же, как всё ещё по-детски влюблённая дурочка, краснела в тон своим светло-розовым волосам. Я, в общем, её не винил — видимо, от чувств к крашам из средней школы очень непросто избавиться.
— Правда застать других учителей у вас вряд ли получится, — продолжил Какаши, окончательно убрав телефон в карман брюк. — Практически все разошлись, я задержался по одному делу, но… — он смущённо почесал бровь, — теперь я даже рад, что остался подольше.
— Ничего, если не получится никого застать! Мы тоже вам рады, Какаши-сенсей, только, эм… Мы вроде как совсем с пустыми руками… — Сакура в последний момент спохватилась и вдруг панически уставилась на меня, а потом в негодовании сильно пихнула в бок локтем.
— Ауч! — я не успел увернуться и обиженно потёр пострадавшее место. — Ты же ничего не сказала!
— Мало ли что я не сказала, ты должен был мне напомнить!
— О, конечно, теперь я винов…
— Дети-дети, не ссорьтесь, — тут же посмеялся Какаши, примирительно махая руками. — Не нужно никаких подарков, мне сегодня и так уже надарили.
— Ох, точно! — сразу же переключилась Сакура. — Вы выпустили ещё один класс, да?
Какаши пожал плечами.
— Взял их сразу после вашего выпуска.
— Кажется, что прошло так много времени, но на самом деле, всего три года... Кстати, вы совсем не изменились, Какаши-сенсей!..
Дальше я почти не слушал. Сакура увязла в диалоге с Какаши; иногда меня тоже о чём-то спрашивали, и я с удовольствием делился, но в целом мне просто очень хотелось зайти внутрь. Мне хотелось попасть в наш старый класс, в наш самый первый класс. Дело в том, что на следующий учебный год после отъезда Саске нам отвели другой кабинет, так как предыдущий нуждался в ремонте. В итоге ремонт так и не начался — я любил думать: это оттого что вместе с Саске школа лишилась и щедрых финансовых подношений от семьи Учиха. В общем, класс оставался заброшенным до самого нашего выпуска — интересно, ввели ли его в эксплуатацию сейчас?
— Хотите зайти внутрь? — в какой-то момент спасительно и волнительно для меня предложил Какаши.
— Конечно! — оживлённо согласилась Сакура. Я лишь покивал, и вскоре мы втроём направились в главный школьный холл.
По моей большой просьбе Какаши очень любезно раздобыл нам ключи от старого кабинета. По пути на четвёртый этаж левого крыла школы он, также, рассказал нам, что необходимости делать масштабный ремонт в классе за прошедшие годы так и не возникло — помещением давно никто не пользовался по назначению. Теперь здесь временно хранились поломанные парты и стулья, которые нуждались в вывозе и переработке. Когда же мы с трепетом переступили порог пыльного, заброшенного класса, Какаши пояснил, что свет включить не получится из-за старых проблем с проводкой: вечер на улице, впрочем, ещё не наступил, и нам вполне хватило естественного освещения.
Я сразу заметил главное отличие от прошлого: шкафы, которые мы когда-то использовали под одежду, были вынесены, и теперь пространство у левой стены было завалено хламом. Однако основная учебная зона осталась нетронутой, почти как раньше.
Да, здесь всё было как раньше.
Я смотрел на этот кабинет с возрастающей тоской, и сердце больно сжималось от захлёстывающих эмоций. Та же длинная школьная доска с давно стёртым с неё мелом, тот же учительский стол в углу и кафедра по центру. Те же парты. Всё было покрыто пылью, и бледный дневной свет с теневой стороны здания, льющийся сквозь крупные окна, уныло ложился на однотонные пол, потолок и стены.
— Вау, он такой заброшенный, — с неясным волнением выдохнула Сакура.
— Да, но тут всё прямо как раньше, — я усмехнулся, уже пройдя внутрь и вглядываясь в детали. — Смотри, вот это я здесь нацарапал у Ино на парте, помнишь? Когда она дразнила тебя широколобой, а я изображал из себя рыцаря, — я посмеялся, указывая на бок парты, где прихваченным мной в тот день шилом сбоку было нацарапано: «Ина свинина».
Сакура прыснула себе в ладонь.
— Ага. Она так стеснялась этой надписи, что даже не сказала Какаши…
— Что мне кто не сказал? — возник будто из ниоткуда Какаши, который ещё секунду назад возился у дверей, пытаясь вытащить заевший ключ из замка.
— Ой, Какаши-сенсей!.. — Сакура продолжала хихикать, осторожно указывая на выцарапанную надпись. — Это Наруто…
— Мгм. Я знаю, — неожиданно признался он.
— Что? Знаете? — удивился я.
Он кивнул.
— Я подумал, это было хорошо, что ты защитил свою подругу. И Ино тоже получила урок, так что я не стал ничего говорить. Иногда стоит позволять ученикам воспитывать друг друга, потому что друг друга они слушают лучше взрослых.
— О… — мы с Сакурой изумлённо застыли. Мы многого не понимали в методах преподавания Какаши, но он всё же был отменным. Сейчас я думаю, так или иначе, в средней школе он дал нам много ценных уроков. И не только по математике.
— Но всё-таки моё любимое из твоих художеств было на парте Саске, когда ты притащил акриловые краски и нарисовал его изуродованный портрет, прямо вот здесь, — Какаши с усмешкой подошёл к бывшей парте Саске — третьей во втором ряду — и ткнул аккурат в середину.
Я разом смутился и с ужасом покраснел — о, я уже успел забыть об этом поступке. Сколько ещё подобного дерьма я вытворял, думая, что всё исходит из моей острой неприязни к высокомерному, напыщенному однокласснику, который тайно-тайно (очень тайно) меня восхищал?
— Ну… что было, то было, — посмеялся я неловко, отворачиваясь и молча переживая очередной момент своего единения с прошлым.
Эти воспоминания… Уже пятый год они были всем, что у меня осталось от Саске, и потому я держался за них особенно крепко. Незаметно для Сакуры и Какаши, я улыбнулся. Точно — я ведь нарисовал тогда его корявый портрет с разбитым носом, заляпав самый центр лица красной краской, будто кровью.
Моя парта стояла по диагонали от его — последняя, пятая, на третьем ряду. Я медленно подошёл к ней тоже и провёл пальцами по пыльной поверхности, растирая грязь меж подушечек. Да уж. Скорее всего, я был последним, кто сидел за ней — абсолютно сюрреалистичное чувство.
Любопытства ради я подцепил край парты и приоткрыл крышку, под которой раньше всегда в страшном беспорядке лежали мои тетради и учебники для разных уроков, что можно было не носить домой для домашних заданий. На дереве во внутренних стенках всё ещё оставались синие и чёрные пятна от моих потёкших ручек. Я окинул пустоту меланхоличным взглядом. Да, Сакура права: прошло всего три года (или пять лет — с этим классом), а чувство такое, словно целая вечность…
И здесь я вдруг заметил кое-что странное.
На сгибе крышки, в самом уголке, едва заметно белела маленькая бумажка. Или это была старая задеревеневшая жвачка?
Интереса ради я потянулся рукой и нащупал пальцами сухой, мелко сложенный клочок тетрадной страницы. Сперва я подумал, что когда-то и зачем-то сам запихнул его туда — вдруг расшаталась крышка, и я решил её починить? Я не помнил точно, хотя это было логично.
Но в ту секунду я ещё не мог и помылсить, что подобрался к самому ошеломительному мгновению, к самой роковой секунде своей жизни.
Я развернул небрежный обрывок листа: на нём карандашом были аккуратно выведены цифры номера телефона. А внизу — лишь две латинские буквы: «S.U.»
Я с грохотом отодвинул от своей старой парты стул и в бессилии на него рухнул.