Часть 1. Надежда (1/2)

Он был моей первой влюблённостью. Моим единственным помешательством со времён средней школы.

В тринадцать я ещё плохо разбирался в своей ориентации, а потому не понимал истинную природу своих чувств. Мне просто нравилось задирать его и выпытывать реакции; искать оттенки самых разных эмоций на его холодном — и слишком серьёзном для школьника — лице. Я нагло смеялся, когда удавалось заставить его щёки пылать: краснел он, конечно, от гнева, а не от смущения. И ещё я чувствовал себя до тошноты довольным, когда у нас с ним неизбежно доходило до драки. Саске (а именно так звали мою первую влюблённость) мог с хладнокровным равнодушием бросить меня через прогиб, если я неудачно поддавался, или сдавить предплечьем глотку. Я что-то слышал про его брата Итачи Учиху, известного как японского чемпиона по дзюдо, соревнующегося с ранних лет — наверняка он ещё в детстве учил братишку стоять за себя.

Мне нравилось, что Саске, при всей своей внешней замкнутости и неразговорчивости, не был занудой. Да, учился он безупречно, но дело было вовсе не в душной зубрёжке и не в попытках впечатлить родителей — ему правда легко давался материал. Он прилагал минимум усилий, чтобы исписать два листа с обеих сторон историческими фактами и терминами; безупречное сочинение с литературным анализом ему удавалось настрочить за двадцать минут, а сложнейшие для нашего уровня математические и геометрические задачи он щёлкал, как орехи. В классе его считали загадочным и недосягаемым. Все, кроме Шикамару — гения, которого вообще не заботили бренные проблемы эмоционально неуравновешенных школьников — и, как ни странно, меня.

Дело в том, что, несмотря на его светлый ум и пугающую остальных, не соответствующую подростку зрелость, я всегда видел в Саске самого обычного мальчика. Именно — ровесника. Именно — идеального соперника, с которым мне в тайне (в большой-большой тайне) очень хотелось подружиться.

Я не мог смириться с тем, что между нами лежала пропасть. Для всех окружающих было очевидно, что Саске — на вершине, а я — на дне. У Саске была влиятельная семья и безупречный табель оценок, а ещё он выглядел как настоящий принц со своей гладкой светлой кожей и тёмными, глубокими глазами. К тому же, Саске никогда не говорил лишнего на уроках, аккуратно носил свою форму, застёгивая рубашку на все пуговицы и туго затягивая под воротом галстук; он не нарушал правила, если не видел в этом личной выгоды, не задирал девочек, держась с ними вежливо и холодно. Саске был то, Саске был это, а Наруто…

Да, я был у всех занозой в заднице. В средней школе я никому не давал прохода, особенно одноклассницам — с ними я вёл себя абсолютно бестактно и беспардонно. Я рано созрел и из-за своего опекуна Джирайи так же рано потерял моральную невинность. В школе я не гнушался ни мерзкими комментариями, ни ещё более мерзкими жестами. Сейчас мне за многое было стыдно, но тогда мне казалось забавным, как одноклассницы начинали краснеть и заикаться даже от крохотных намёков на секс; я же, в свою очередь, наслаждался их нежными побоями — тетрадками, учебниками по голове или бросками тяжёлых сумок в спину. Сакура Харуно была первой девушкой, которая научилась давать мне отменных тумаков кулаками (конечно, сейчас мы были с ней не разлей вода). Может, за это мне казалось, что в неё я без памяти влюблён, однако моя настоящая влюблённость лежала в совершенно иной плоскости.

Если бы я знал тогда…

Но я не знал, а Саске прилежно оставался центром моей школьной жизни и каждый раз перетягивал на себя всё моё внимание. Я выискивал его взглядом в коридорах на переменах, я кидал в него скомканные бумажки на уроках и воровал у него карандаши с ручками из пенала, а потом с удовольствием делал вид, что понятия не имею, куда они делись. «Сам потерял, а теперь на меня сваливает», — показательно говорил я одноклассникам, тыкая большим пальцем в сторону Саске, мол, вот, вы свидетели.

Когда же Шикамару — именно он подмечал то, что ускользало от толпы — устало подтверждал для Саске, что именно я спёр у него принадлежности, драки было уже не миновать. И спокойный, во всём безупречный, непогрешимый Саске, как по щелчку, превращался в маленького злого гремлина, готового растерзать меня вклочья. И в столь разительную перемену, в подлинность этой перемены не мог поверить никто.

Никто, кроме меня.

Учителя и деректриса всегда давали Саске громадные поблажки. Я чувствовал, что в этом были замешаны деньги его богатой семейки, которая ещё со времён обучения Итачи немало жертвовала на благосостояние школы, но вообще — Саске и сам не давал поводов для дисциплинарных санкций, если только рядом не было меня. Поэтому в наших драках я всегда оставался крайним, несмотря на то, что время от времени Какаши-сенсей — наш классный — пытался меня защищать, намекая, что попробует разобраться своими методами. Однако его дар убеждения перед деректрисой Цунаде срабатывал редко — меня жестоко наказывали чисткой туалетов или тасканием библиотечных книг, и я злобно отдувался на принудительных работах за двоих.

И всё равно — в конце концов, оно того стоило.

Ведь в наших с Саске драках… О, я тогда ещё не мог понять, но это было сравнимо лишь со страстной, зверской прелюдией. Как я хватал и стискивал его, как рвал его рубашки, забирался сверху, пытаясь вжать его лицо или затылок в холодный пол. И как Саске отвечал с яростью — боль от его ударов могла ещё неделю звенеть у меня в теле; она сковывала мои движения, временно делала калекой и даже не давала нормально открыть рот во время еды, если Саске умудрялся разбить мне губу.

Мы раскрашивали друг друга синим, чёрным, фиолетовым. Мы оставляли друг на друге следы. Иногда мне в прямом смысле хотелось больно-больно укусить Саске, прогрызть кусок кожи и выпить всю его кровь. Это, конечно, я сознавал перед или после драки — во время самих разборок с Саске я совершенно ни о чём не мог думать.

Его запах, его налитые кровью глаза — всё это казалось мне смыслом жизни. Его злость. Я обожал, когда он злился. Я был влюблён в его ненависть.

Я очень хотел, чтобы это было взаимно.

Потому что он тоже стал меня провоцировать. Со временем — чем больше я к нему лез, тем больше он цеплял меня в ответ. В итоге дошло до того, что он даже не гнушался называть меня «приёмышом», ведь в классе все знали, что меня усыновил «чудак» — писатель эротических романов, — а моё раннее детство прошло без родителей, в детском доме. От таких намёков на моё дикое прошлое мне бывало не на шутку больно; зато тогда я дрался с особенным рвением, с отчаянием, не видя перед собой ничего, кроме багрового пламени.

Мы с Саске оба играли грязно, я признаюсь, но нам нравилась эта игра. Сейчас из всей средней школы я отчётливо помнил лишь это.

А потом он…

Он уехал. Вот так просто. Уехал — и всё.

Я не знал деталей, но я спрашивал у всех, у кого только можно было спросить. Где Саске? Где Саске? Где Саске? «Он больше не вернётся, Наруто. Он переехал с семьёй в Токио. Зато теперь не будешь огребать от него по полной», — сказал мне кто-то из одноклассников — может, Киба, может, Шикамару. И все вокруг искренне считали, что теперь я должен пи́сать кипятком от счастья или с широченной улыбкой стоять на ушах, празднуя школьную жизнь без Саске.

Однако я…

Всё было не так. Напротив, я как будто погас, разрядился, стёрся. Я был опустошён почти физически — словно от меня оторвали кусок и выбросили в мусор, назвав его гнилым и ненужным.

Весь тот день, когда я узнал, что Саске больше не вернётся и что он вовсе не подхватил простуду и не валяется дома с заложенным носом и температурой, я вёл себя неподобающе тихо. Заметили даже учителя. Я не ввязывался ни с кем в споры, я не реагировал на подколы и больше того — обожаемая мной Сакура тогда впервые подошла ко мне и спросила, в порядке ли я: с искренним участием, с искренним вниманием. А я равнодушно послал её к чёрту.

Когда я пришёл домой, я отказался от ужина и сразу заперся в комнате, не обратив внимания на бодрое приветствие Джирайи.

Дальше я просто… плакал.

Я понятия не имел, что со мной творится. Я не мог себе ничего объяснить. Я лишь плакал, плакал, плакал, как в последний раз: тихо, уткнувшись в подушку и стискивая её до ломоты в костях. Обида волнами захлёстывала меня. Он даже не попрощался, даже не попрощался со мной. Он ничего не сказал мне — не бросил хотя бы вскользь, не намекнул, не предупредил. И теперь его нет, совсем нет, как будто он умер.

Он исчез, а я даже не мог ему позвонить и наехать по телефону за такую наглость.

Лишь тогда, в тот переломный для меня момент, я истинно понял, что Саске вовсе не был мне врагом и что я слишком сильно к нему привязался.

Я страдал до самого конца учебного года. Уже гораздо позднее я узнал, что отец Саске, ещё давно унаследовав семейный бизнес в этих краях и более чем успешно его развивая, решился на тотальное расширение компании в столице. Уже некоторое время он подготавливал почву для решительного шага, и вот — когда труды окупились, он понял, что вести дела удалённо больше не имеет смысла. Забрав всю семью, вместе с женой и сыновьями, господин Учиха благополучно отбыл на север Японии.

Мы потерялись. Я скучал по Саске безмерно. Несколько месяцев я не мог нормально есть и спать, но зато стал больше внимания уделять учёбе, потому что сам процесс зубрёжек и решения задач напоминал мне о нём: о его умном сосредоточенном лице, о его безупречных ответах на уроках и надменных ухмылках, когда ему удавалось выиграть в споре по теме с другим учеником.

Под конец средней школы я, ко всеобщему изумлению, вошёл в десятку лучших по баллам из всех параллелей. «Это Наруто? Наруто Узумаки? Тот самый? Не могу поверить…» — шептались у меня за спиной, разглядывая обновленный табель. Меня это не волновало, а они продолжали сплетничать. «Да-да, как только Саске уехал, он сразу взялся за голову… Сто процентов, Саске сейчас тоже лидирует в своей школе в Токио. Они оба ужасно друг на друга влияли».

Если бы они знали, как сильно я был обязан Саске за то, кем я стал в его отсутствие и что благодаря ему понял.

Когда учёба в средней школе кончилась и все расползлись по старшим звеньям, я ещё крепче сдружился с Сакурой, которая поступила туда же, куда я, и попала со мной в один класс. Мне кажется, она была единственной, кто ещё тогда, после ухода Саске, заметил основу и корни перемены в моём характере — не только лишь внешние проявления.

— Ты не думаешь, что он… не был тебе другом? — спросила она меня однажды. Тогда нам стукнуло уже по шестнадцать, и мы достаточно повзрослели, чтобы копаться в себе более осознанно; и хотя я не мог забыть Саске, я по-прежнему не старался объяснить себе это помешательство. Но старалась Сакура.

— Не был другом? Мы ведь уже сто раз обсудили, я был идио…

— Нет-нет, я имею в виду… Может, эм… — Сакура тогда нехарактерно для себя замялась, и я внимательно на неё посмотрел. — Может, он тебе нравился? Как парень?

Она спросила резко: выпалила, как на духу, и испуганно вскинула на меня дикий взгляд. Казалось, она сама была ошарашена своим предположением; тем, что произнесла его вслух. Или она боялась моей реакции.

А я тогда…

Конечно, ударить её за такие мысли я не мог даже в шутку, да мне и не хотелось. Вообще-то, впервые услышав столь «нелепую» мысль, я от души рассмеялся.

— Нравился? Ты шутишь, что ли? Да это же…

Поняв, что я вовсе не злюсь, а просто не верю, Сакура перешла из обороны в атаку и с силой хлопнула меня по плечу:

— И вовсе это не бред, Наруто! Ты просто не видел, как вы тогда с ним дрались! Звери так не цапаются друг с другом. Причём у вас это было каждый раз, каждый раз без исключения! И знаешь, если от любви до ненависти один шаг, то и от ненависти до любви должно быть такое же расстояние.

Я только сильнее смеялся.

— О как! Сакура, брось, это всё твоё бабское воображение.

— Чего-чего? Бабское воображение? — возмутилась Сакура уже совсем по другой причине. — Я тебе дам, бабское!..

Остальное — неприятная история. Я тогда знатно получил — и за дело: в вопросах уважительного отношения к женщинам мне ещё многому предстояло научиться.

Однако предположение Сакуры впервые посеяло во мне зерно ещё более глобальных, катастрофических перемен.

С тем, что я би, я целиком примирился лишь к началу третьего класса старшей школы. Девушки мне тоже нравились, это правда, но за два года, во время которых я активно познавал свою сексуальность, я никогда не кончал сильнее, чем от мыслей о Саске, когда дрочил.

Я думал о нём особенно много в то время, и уже совершенно иначе: глубоко, до самого сердца и до… ну, в общем, не только до сердца. Я воображал, каким он стал, насколько возмужал и вырос. Я был абсолютно уверен, что вокруг него теперь собирались толпы, чтобы урвать хоть кусочек. Он и тогда приковывал взгляды, но сейчас, целиком пройдя созревание и уже готовясь поступать в какой-нибудь престижный токийский университет, наверняка он…

Я так сильно хотел увидеть его. Хотя бы раз, хотя бы глазком. Мне было плевать, что Саске мог вовсе не разделять моих новых чувств, открытых как бы пост-фактум, — от одного взгляда при беглой встрече никому из нас хуже бы не стало.

Но я понятия не имел, где искать его. Уже давно я выяснил, что информацией о переезде Саске ни с кем не делился, и уж тем более — никому не давал номер телефона и прочие приватные данные. Он всегда был довольно скрытен и будто даже подозрителен, так что я почти сразу сдался в попытках обнаружить хотя бы ниточку, ведущую к нему. Да, я знал имя компании его отца; да, я знал, что Саске — в Токио (конечно, самом густонаселённом городе страны), но что я мог сделать в поисках, не достигнув даже совершеннолетия? Это был бред отчаявшегося Ромео. Хотя ещё в шестнадцать я однажды всерьёз порывался отправиться на его розыск на каникулах — меня разумно отговорила Сакура.

Я, можно сказать, смирился с тем, что больше никогда не увижу Саске и навсегда сохраню его в мыслях и в сердце как первую любовь, которую я разглядел лишь годы спустя и которую утратил безвозвратно.

Но однажды это неуловимое, призрачное прошлое всё же ко мне вернулось. Вернулось и привело к моменту, где вся прожитая без Саске жизнь пронеслась у меня перед глазами и я с ослабшими коленями упал на первый попавшийся стул.

Но сперва — подробнее о дне, с которого всё началось.

Тогда во всех старших школах отмечали выпускной. Основное торжество со всем официозом и напутственными поздравлениями от учителей и директора уже кончилось. Итоговые экзамены были успешно мной сданы неделю назад, а поступать в университет я пока не собирался — хотел где-нибудь поработать, пожить в своё удовольствие, поискать себя. И вот так мы с Сакурой остались на улице вдвоём — в школьной форме, после линейки, вдыхая запах весны и уже как бы предчувствуя первый этап взрослой жизни.

— Слушай, а давай… — предложила вдруг она, пока мы сидели на скамейке в парке напротив школы, с ностальгией и лёгким трепетом любуясь её отчуждённым фасадом: да, сюда мы больше не вернёмся. — Давай навестим нашу старую среднюю школу, м? Деректриса Цунаде всё ещё дружит с моей мамой, так что нас пропустят, сто процентов. Мне просто, знаешь… хочется вспомнить весь этот путь целиком. Нам было трудно в школе, конечно… иногда даже просто кошмарно, — она посмеялась, наверняка вспомнив, как рыдала и рвала на себе волосы, не выдерживая нагрузки в середине последнего года. И как я успокаивал её и заверял, что всё будет хорошо, что мы сдадим и справимся, и что это нормально — сделать перерыв хотя бы на час. И как мы пошли с ней в кафе, где я заказал ей огромный бургер со стаканом холодного лимонада на карманные деньги, чтобы она смогла заесть и запить свой стресс. — С другой стороны… — Сакура мечтательно улыбнулась, — когда трудности уже позади, вспоминать о них так приятно. Ведь только из будущего ты понимаешь, что они сделали тебя сильнее. Да-да, не ворчи, я знаю, что звучит избито! Но всё равно… в средней школе с нами тоже много чего случилось. И Саске…

Я неопределённо хмыкнул, а она продолжала, сбившись с мысли:

— Если честно, я немного скучаю по Какаши-сенсею. Интересно, он ещё там работает?

— По нашему классному, хах? Да, я тоже. Помню, как он давал мне поджопники за драки, пока никто не видел, но мне кажется, в тайне я ему нравился.

— Ему все в тайне нравились, — выдохнула Сакура. А потом как-то странно усмехнулась. — У меня был на него краш.

Я прыснул.

— Кто бы сомневался.

— Да… — не обратив внимания на издёвку, Сакура запрокинула к небу голову и зажмурилась под светом мартовского дневного солнца. — Ну так что, ты в деле? — она приоткрыла один глаз, глядя на меня хитро и немного угрожающе, будто говоря «только попробуй сказать «нет», придурок».

Я пожал плечами, улыбаясь.

— Ну, поехали. Отсюда всего две остановки на метро. Заняться сегодня всё равно уже нечем.