Часть 1 (2/2)
Он задевал теперь головой дверные проёмы, смеялся тягуче и хрипло, своим прокуренным насквозь голосом нашёптывая Сириусу гадости в уши. Он всё ещё не писал родителям трогательных писем с жалобами — родители умерли один за другим. Он коротал каникулы у Лили Эванс, возился с горелыми котлами и бездумное что-то строчил в потёртых блокнотах.
Однажды Джеймс сказал, что Снейп толковый парень. Жаль, что природа обделила его внешностью.
Лили Эванс толкнула его в плечо и отвернулась, Ремус скрылся за книгой, Питер — уткнулся в тарелку. Сириус глядел на Снейпа, сидящего за слизеринским столом. Снейп был бесконечно…
Нет, он не был красив. Он не был как Сириус — у Сириуса был фамильный прямой нос, фамильные смоляные кудри; глаза, порочно небесные и огромные; ресницы, кукольные и завитые. Снейп не был красив: он был необычный. Странный. Самую малость юродивый.
Бедный и всклоченный, в старых мантиях из комиссионки. В отцовских свитерах, снятых с покойного плеча за ненадобностью. Горбатый, ссутулившийся, костлявый как смерть. С носом, похожим на клюв орла; с глазами, чей белок был желтоват и несвеж; с волосами, похожими на паклю, свисающую с чужих крыш. Снейп был бесконечный.
— Я, кажется, его люблю, — сказал Сириус.
Лили Эванс подавилась тыквенным соком и забрызгала Джеймсу жилет, Ремус выронил вилку, Питер удивительно чутко промолчал.
И дни с того дня превратились в маггловский калейдоскоп, который под любым углом показывал Снейпа. В библиотеке, жующим кончик пера. На парах, заправляющим тусклую жирную прядь за ухо. На выходных, в доме дяди Альфарда, играющим на фортепиано. На летающем мотоцикле, — «Мерлин, не расшиби нас, Сириус!». За покупками в Писсаро, в компании Мальсибера, под деревом во внутреннем дворике, и, наконец, во сне.
Когда Снейп прокрался в сны Сириуса, Сириус уже знал — он привык, его поджилки и сердечные струны тряслись и бренчали — он должен признаться. Сегодня. Или на этой неделе. Или в этом месяце…
— Ты мог бы сделать это, ну, например… После завтрака? — спросил Ремус.
— После завтрака подойдёт, — шепнул на ухо Питер.
— Перед завтраком ещё лучше! — Джеймс честно пытался встать. Потом запутался в одеяле и снова упал, олень. — Давай же, Бродяга!
Серая сипуха влетела в окно и сбросила на тумбочку Ремуса новый выпуск «Пророка».
— Потом шансов может быть куда меньше, — на Сириуса с первой полосы глядел Гриндевальд, безбожно улыбаясь и сверкая глазами. Сириус верил Ремусу — потом шансов вообще могло бы не быть.
— Так! Что ты скажешь ему, Бродяга, а? Что ты задумал?
Сириус вообще ничего не думал — никогда, ни с кем, ни для кого на свете. Но Сириус знал, что Снейп был невероятным — даже если не для всех, даже если только для него одного. Сириус знал, что сделал бы Снейпа болезненно счастливым. Он бы старался, Сириус, очень старался.
Перед завтраком Сириус узнал, что Снейп наклоняется до земли, чтобы достать до него; что губы Снейпа кофейные и искусанные, что его волосам совсем не помогает шампунь, который Сириус притащил для него на Рождество. Что орлиный нос Снейпа мешает им целоваться, что Снейп хрипло паршиво смеётся, когда Сириус заявляет ему: «Мерлин, детка, ты чертовски красивый!». Сириус, кажется, знает, что будет в завтрашнем дне.
Он совсем не предполагает, что однажды осенью Снейп окажется в Азкабане, а у него останется только Гарри — с травяными глазами и без кофейных веснушек.