Часть 1 (1/2)
Джеймс по утрам был похож на настоящего оленя; с его большими влажными глазами и растрёпанной чёрной макушкой он скатывался с постели, теряя по пути руки, ноги или рога. Джеймс по утрам был особенно весёлым и шумным, слишком вдохновлённым: идей у него была тысяча и одна.
— Ну, — сказал он в понедельник, подслеповато разглядывая Сириуса с пола, — может, сегодня будет самое оно?
Ремус смущённо хихикнул за пологом, а Питер определённо-не-смущённо хрюкнул и едва не подавился:
— Сегодня точно самое оно, Сириус!
Сириус хотел провалиться под землю и жалел, что не мог превратиться в какую-нибудь страусовую птицу (и хотя бы голову вонзить в песок).
Про этих самых птиц рассказала Лили Эванс; очень давно, на первом ещё курсе, когда поезд уносил их в Хогвартс. В день знакомства у Лили Эванс уже были рыжие мягкие кудри, огромные травяные глаза и рассыпные кофейные веснушки. И, конечно, мрачный дружок с глупым именем — почти таким же, как у самого Сириуса.
Лили Эванс задорно смеялась, мягко улыбалась, знала сотни историй и была до кончиков волос маглорожденной. Джеймс был чистокровен до самых пят, нелеп до кончиков пальцев и влюблён в Лили Эванс до остановки сердца. Она, к счастью, была влюблена в него в ответ.
У них была смешная неловкая компания, право слово: три Гриффиндорца, непокорная рыжая ведьма и подколодная чёрная змея (невероятно талантливая в зельях). Даже если эта самая змея не считала себя частью Мародеров. Даже если…
Сириус змей не любил. Во многом потому, что их боготворила его мать. Как часть чего-то очень древнего и тёмного, мать украшала их дом изображениями сотен змей, раскрывающих подлые пасти, чтобы сожрать Сириуса с потрохами. Сириус потел, робел и скрипел. Потом попал на Гриффиндор.
Сириуса пороли нещадно, Сириусу не писали писем (но отправляли много кричалок), Сириус не получал открыток на Рождество. Он с лёгкостью бога прописался в доме Джеймса, полюбил пирожки Юфимии Поттер, свою спальню, плакаты квиддичных команд, и, наконец, Северуса Снейпа.
Снейп был горд, язвителен и некрасив. Снейп был талантлив, ядовит и тощ. Нестерпимо беден, нечеловечески высок, слишком тоскливо замкнут и жутко недружелюбно настроен. Одним словом, напоминал Сириусу мать — во всём, даже в манере дышать.
Маленький Снейп его злил. Не поддавался на выходки, не обижался на шутки. Не плакал, не писал дорогим родителям трогательных писем с жалобами. Смотрел на него, как злая собачонка из-под лавки или крыльца, и щерился, и кусался, и даже рычал (может быть, Сириус себе это придумал). Маленький Снейп был как мошка, как кнопка, как блоха. Сириусу мечталось подвесить его вверх ногами и стянуть с него брюки; потом смеяться, смеяться, смеяться.
— Ты дурной, Сириус, — сказал ему Джеймс.
Ремус белозубо улыбнулся, Питер хрюкнул — всё пошло своим чередом. Снейп остался стоять на земле, к вящему недовольству Сириуса — в брюках.
Сириус устраивал ему подлянки: подмешивал соль в чай, сыпал щекоточный порошок на его кресло, прятал его сумку, или пергаменты, или перья — только бы Снейп посмотрел! Но вместо этого Лили Эванс смотрела на него с укором, задирала высоко вверх свой игрушечный нос в веснушках и больше не рассказывала про страусовых птиц. Что ж, Сириус мог бы привыкнуть и к этому.
Сириус мог бы — хотел бы, мечтал бы, желал бы до глубины души — привыкнуть к чему угодно, смеясь и играючи принять новые правила, не обращать внимания, не думать по ночам, не смыкать до белизны веки. И всё-таки Сириус всё ещё не привык, даже если очень старался: ему нравился, чертовски нравился Снейп.
Снейп вытянулся высоко в небо, туда, где можно было достать руками звёзды. Ему нравилось играть на фортепиано, вдруг нашедшемся на чердаке дома дяди Альфарда (и это, на самом деле, был теперь дом Сириуса), нравилось долго смотреть на воду, разлившуюся на заднем дворе. Ему нравились тёплые свитера, неизменно чёрные и широкие, с очень длинными рукавами. Ему нравились пирожки Юфимии, нравился Квиддич, даже если он демонстративно воротил нос; нравилось курить кофейные сигары, тонкие и промозгло-коричневые. Сладкие на конце.
Сначала Сириус этого не заметил, а когда заметил — было уже очень поздно. Снейп больше не был похож на кнопку.
Не был он похож и на блоху, и на крошечную собачку под крыльцом; даже на змею он больше не был похож. Он поздравил Лили Эванс, когда она объявила о своих отношениях с Джеймсом, он хлопнул Джеймса по плечу и строго наказал беречь Лили Эванс. Он улыбнулся — у Сириуса перехватило дух и вышибло весь воздух. Питер, должно быть, снова хрюкнул.