Часть 2 (2/2)

— Я сказал бы ей, что она чертовски красива. Что она будет счастлива со мной. Если бы мог.

Ему не шло быть серьёзным, от слова совсем — он был заводной и неугомонный, как жаркая горящая спичка, как потешный королевский шут с бубенцами на шляпе. Но он всегда говорил (по ночам, когда глаза его слипались и кончик носа скрывался под покрывалом; когда луна заползала ему в ворот рубашки), что Том станет кем-то очень великим. Кем-то чертовски хорошим.

Вальбурга, должно быть, закатывала глаза во сне.

Так или иначе, Том ненавидел пятницы. И девушек в роскошных платьях, с глазами самих падших ангелов планеты; и падения, и прыжки, и плотские утехи…

Том бесконечно ненавидел проклятого Поттера. Том бесконечно был в него влюблён.

Даже если не так, как Абраксас был влюблён в Вальбургу; даже если не так, чтобы думать о нём в тишине; даже если не так, чтобы говорить о нём без остановки — а просто — так чтобы помнить его смешки, его травяные глаза и вороньи локоны, его острый нос и покатый смех. Или чтобы помнить его расписание, его место за столом в Большом зале; его шёпот в плечо или чуть повыше, когда Том случайно преградил ему дорогу. Чтобы помнить его отражение в зеркалах, и широкий кадык, и дивные пальцы, играющие музыку по вечерам.

В ночь после выпускного Абраксас долго не спит. Он ворочается, вздыхает и тревожно молчит.

— Если бы ты мог, — спрашивает он наконец, разглядывая Тома так, будто видит его впервые, — если бы осмелился. Что бы ты ему сказал?

Том никому никогда не рассказывает про Поттера. Он провожает его взглядом на уроки, в башню Гриффиндора, в Хогсмид и в розовое солнечное кафе, где Поттер салютует тонкостенной фарфоровой чашечкой очередной девчонке.

— Что он чертовски красивый. Что он…

Наверное, Абраксасу этого достаточно — поутру его и Вальбургу не сыскать не то что в Хогвартсе: их и в Англии нет. Проклятого Поттера, кстати, тоже.