Москва (2/2)

После первого убийства его трясло весь день, а ночью он убежал в лес просить прощения у убитого и его предков.

”Не бойся. Это было убийство во благо. Душа этого грешника горела бы в аду, не убей ты его”, – ледяной голос, тяжелая рука на плече, запах леса и ком в груди.

Нет. Это не было во благо. Убийство всегда будет убийством, какой бы ни была причина.

После одиннадцатого он перестал просить прощения – всё равно никто его не простит. После сорок шестого он перестал видеть во снах крики, слёзы, мольбы, тёплую кровь на руках, искажённые лица, огонь и чёрные кресты. После сто четвертого он перестал считать.

– В конце концов, вы просто человек, пусть и с легким изъяном в виде бессмертия. Рано или поздно и вы умрёте и предстанете перед судом.

Вильгельм улыбнулся и развёл руки. Меч рассек ему грудь от плеча до поясницы.

– Я проиграл, – эти слова он произнёс на русском, чётко и громко.

Все молчали. Минск стоял, бледный, его руки дрожали – он знал, что говорил Вильгельм. Киев выглядел потрясённым. Смоленск и Новгород смотрели на него с ужасом. Москва тяжело дышал, в его взгляде кипела ярость. Если бы Вильгельм не признал своё поражение публично, он бы продолжил атаковать.

– Господин министр, не могли бы вы отвезти меня в больницу? – пруссак кашлянул в локоть. На ткани остались красные пятна. Задето лёгкое. – Боюсь, я потеряю сознание минут через десять-двадцать.

– Позвольте мне, – голос Киева был мертвенно спокоен.

– Я испачкаю вашу машину, – последнее, чего хотел сейчас Вильгельм – оказаться закрытым в одном пространстве с серьёзной кровопотерей и воплощением в два раза старше него.

– Это мелочи.

– Дима, – с тихой угрозой сказал Минск. Друзья полминуты стояли, глядя друг на друга. – Ладно. Чтобы вернул мне его в состоянии не хуже, чем нынешнее.

– Принято. Гогенцоллерн, пошли.

Вильгельм похолодел от звука прошлой фамилии. Для Киева он так и остался Вильгельмом фон Гогенцоллерн, столицей Пруссии и первопрестольной столицей Германской империи, живым воплощением прусского милитаризма и немецкой военной машины. Твангсте знал, что это клеймо ему не убрать никогда.

Для всей Европы он навсегда останется безжалостным психопатом. Корону ему не снять никогда<span class="footnote" id="fn_32479876_6"></span>. Есть то, что не забывают.

Они прошли сквозь заснеженный сад, всё такой же заброшенный и мёртвый. Киев открыл машину и сел на водительское сиденье.

– Вы водите сами?

– Мне нравится рулить.

Какое-то время они молчали. Вильгельм мысленно считал на финском, просто чтобы отслеживать своё состояние. О чём думал Киев – загадка.

– Не думаете, что Москва решит вам отомстить за унижение? – хвала всем богам, что Киев милостиво решил не пытать его русскими падежами и разговаривал на немецком.

– Плевать. Это того стоило.

– Вы стали более склонным к риску.

– У повреждений мозга бывают и такие последствия.

– Меня удивляет, что вы не боитесь Москвы, однако Минск внушает вам ужас.

– Я знаю, как работать с такими как Москва. С такими как Минск – нет.

– Вы знаете, что с ним произошло?

– Я думал, это засекречено.

– Так и есть. Его закопали.

– Прошу прощения?

– Он не выжил бы за пределами своего города, слишком большие разрушения, потому его закопали на его территории. Он лежал под землёй три года. Теперь вы понимаете, почему он такой?

– Да, – Вильгельму поплохело. Это перебор даже по немецким меркам. Он пробыл мёртвым всего год.

– Вы правда не жалеете? Не пытайтесь врать, вы в слишком плохом состоянии для такого.

– Моими основными целями были Польша, Франция и Британия, и мне неприятно, что всё пошло в этом направлении.

– И всё?

– Это допрос?

– Если вы не хотите допрос по полной форме, отвечайте сейчас.

Вильгельм начал было думать, не притвориться ли ему, будто он в обмороке от кровопотери, но понял, что ничего не мешает Киеву продолжить разговор после.

– Думаю, не всё, но в своих чувствах я не разбирался.

– Почему?

– А оно мне надо? Жил ведь раньше без этого.

– Вы даже не хотите меняться.

– Зачем? Всё равно я для всех останусь военным с поехавшей крышей. Вы вот до сих пор зовёте меня по прошлой фамилии.

– Вы не думали, что это может измениться?

– Возможно, лет через сто и не для всех, но до этого ещё нужно дожить.

– Как вы думаете, что вы такое для Москвы?

– Трофей.

– Что-нибудь ещё?

– Проблема.

– Думайте шире.

– Я не в том состоянии, чтобы делать полный психологический разбор.

– Вы для него – живое напоминание о том, что все могут упасть, и что каждого можно предать.

– Предавал я, а не меня.

– Думаете?

– Берлин и другие имели на это полное право. Я достаточно портил им жизнь, чтобы они обозлились.

– Вы на меня намекаете? Я ведь тоже управляю спецслужбами.

– Нет. Я не в том состоянии, чтобы намекать.

– Вы когда-нибудь думали о том, чтобы устроить заговор против Москвы?

– Я не настолько идиот, чтобы заниматься таким в месте, где у меня нет ни влияния, ни структуры.

– Тогда чем вы думали, когда решили его спровоцировать? – Киев начал злиться.

– Я сорок лет хотел ему сказать это в лицо. Что там будут думать о моих словах другие – мне плевать. Если захотят его уничтожить – пожалуйста. В Германии меньшее количество власти в руках одного человека привело к сами видите чему. Если ваш брат готов удерживать свои полномочия и дальше, пусть готовится к войне против всех.

– Вы считаете, что это пойдёт на пользу России?

– Мне плевать. Я не русский, и никогда не буду русским для других. Не представляю, что должно произойти, чтобы перечеркнуть семьсот лет под немецким флагом. И знаете, раз уж разговор зашёл на эту тему, у меня есть к вам вопрос. Почему вы его терпите? Берлин знал, что если он перейдёт черту и снова попробует убить кого-то из городов, его уничтожат его же коллеги, как это произошло после падения Баварских Советов и подготовки к казни Мюнхена. Почему вы, товарищи, терпите этого неуправляемого ублюдка? Вы отвыкли от самостоятельных решений? Конечно, в Германии большинство воплощений так и не смирились с потерей суверенитета, но у вас было земское самоуправление! Вы самостоятельно держали на плаву империю всю прошлую войну, так почему вы позволяете командовать, издеваться, убивать?!

– Как погляжу, вы в отличном состоянии. Успокойтесь, мне неприятно отвечать на неуравновешенные вопросы. Если вы не научитесь контролировать себя, я скажу Минску, чтобы он нашёл вам замену.

– Я имею право вести себя на допросе так, как захочу.

Какое-то время они молчали. Вильгельм считал на албанском мелькающие фонари, но получалось плохо. Мысли обрывались, в глазах скакали черные точки, голова кружилась, во рту пересохло.

– Спасибо.

Вильгельм подумал, что ему послышалось и повернул голову. Нет. Не послышалось.

– За что?

– Вы показали, что в моём брате осталось хоть что-то человеческое.

– Тем хуже для него.

– Да, – Киев тяжело вздохнул. На мгновение на его лице, как на поверхности воды, поднялись следы долгой, полуторатысячелетней жизни. – Тем хуже.