Mou > Комиксы > Правила этикета и уголовный кодекс

Сталинград (1/2)

Правила этикета и уголовный кодекс Пофигистка_по_жизни. 203820K

Предыдущая глава Список Следущая страница

В промежуток между сорок восьмым и пятьдесят четвёртым Вильгельм четырежды попал в хирургическое отделение и единожды – в реанимацию.

Сначала был бой одноручным стилем со Смоленском, оказавшийся легче, чем он думал. Смольный не привык к потере глаза и двигался так, будто у него не было слепой зоны и проблем с оценкой расстояния. А они были.

Дуэль двуручниками с Новгородом-который-Великий Вильгельм, к собственному удивлению, выиграл. Святогор не учёл, что Вильгельм умеет фехтовать полуторучным стилем, используя раненую руку как опору рычага.

Сражение с Псковом Вильгельм проиграл и быстро. Хоть Степан и уступал ему в силе, меч-бастард катастрофически не догонял одноручник. Спасибо Кромову, что тот по старой памяти не стал сильно издеваться – всего лишь разрезал два ребра и оба лёгких.

Бой с Тверью – Вильгельм принципиально не называл её новым именем, ему было неприятно, что нескольким городам дали одно и то же имя, это ведь непрактично – он проиграл по той же причине. Он просто не успевал за Василисой. После, уже в больнице, он подумал, что не зря ураганам дают женские имена.

Сражение с Владимиром превратилось в ад. Они нанесли друг другу много лёгких ран, вымотались, но явного перевеса не было. Согласились на ничью.

Очень тяжелый поединок с Нижним Новгородом Вильгельму дался одним чудом. Пусть он и выиграл, но именно в этот раз он отправился в реанимацию.

Когда сознание тускло от кровопотери – Святослав сумел попасть в живот – он услышал, как кто-то опять вызывает его на дуэль. Уже в больнице пруссак узнал, что это был Сталинград. Определённо, это был худший новый год за последние девять лет.

***

За год Вильгельм выкопал кучу информации о своём противнике. Что-то его удивило, что-то – нет.

”Сталин Григорий Фёдорович, бывший дворянин, профессиональный военный, член партии.

365 лет от основания, 174 года от получения статуса города.

Раннее название – Царицын, в 1925-м был переименован в Сталинград, тогда же сменил фамилию с ”Царицын” на ”Сталин”.

Был центром уезда, в 1918-м году стал центром Царицынской – позже Сталинградской – губернии.

Краткая биография: воспитывался казаками. Воевал почти везде, где можно. Воспитывал многие города Юга. Сразу поддержал советскую власть. Ни разу не высказывался против линии партии.

Знает русский, французский, немецкий.

Отлично владеет шашкой и саблей. Не пользуется мечом. Хорошо стреляет из пистолета.

Характер упорный, жёсткий…

И так далее. Неплохо, конечно – три листа информации”.

Вильгельм не сомневался, что и Сталинград постарался разведать о нём. Военный, как никак. Что ему удалось найти? У кого он спрашивал? А впрочем, без разницы. Вряд ли он снова повстречается с этим человеком.

Он вложил листы в конверт, подписал. Надо будет передать это кому надо. В его сейфе в Швейцарии скопилась неплохая библиотека досье и компромата. Как сказал лет сто назад Кёльн: ”Лучше шантаж, чем убийство. Следов меньше”.

***

– Раз. Два. Три, – выстрел сигнального пистолета.

Надо признать, для своего возраста сражался великолепно. Чувствовалось, что он привык к оружию, крови, убийствам и прочим атрибутам военной службы. Но – для своего возраста. Нет, конечно, Вильгельм не считал себя взрослым – семьсот лет и по немецким меркам очень мало – но его противник даже по сравнению с ним очень молод. Даже если не думать о нём с точки зрения, скажем, французов.

Разница в возрасте была заметна. Пруссак считывал всё: движения глаз, положение кисти, сила удара, постановка ног и другие мелочи – он предсказывал каждое движение. Уклоняться и блокировать он мог долго. Но было одно ”но”.

Разница в форме. Оппонент был сильнее, быстрее, проворнее, гибче. От каких-то ударов Вильгельм скользил по мраморному полу, некоторые едва не сбивали его с ног, один раз он ошибся и чуть не порвал связки на руке.

Разумеется, он мог бы попробовать взять его измором, Вильгельм не сомневался, что у Царицына не получится пробить его защиту – слишком он предсказуем – но не факт, что противник уступает ему в выносливости, скорее наоборот.

В целом, поединок ему очень напоминал прошлогодний с Новгородом, только с очень сильным, агрессивным, предсказуемым и неопытным Новгородом.

”Сила, ловкость, выносливость и скорость против опыта. Неприятное сочетание. Надо закончить это как можно быстрее”.

Он ускорился. Если он не сделает что нужно за пять минут, он устанет и проиграет. Вильгельм с холодной досадой подумал, что переоценил свою способность к восстановлению. Ну, или недооценил умение Святогора попадать в критические места.

К чести Сталинграда, он и защищался отлично, жаль, что также предсказуемо.

О. Ему не нравится. Конечно, никто не будет в восторге от раны на ведущей руке, но зачем атаковать с такой яростью?

Теперь понятно, зачем. Серия мощных, коротких ударов, которые грозили переломом или руки, или копчика. Блокировать это скоростное безумие было чистым самоубийством, и Вильгельм уводил их вбок – но даже так руки дрожали – пусть это и грозило потерей равновесия.

Зря.

Последней мыслью было: ”Какой идиот разлил вино на мраморном полу?!”

В глазах сверкнуло и потемнело.

***

Сначала пришло ощущение своего тела. Оно было в порядке – если это слово вообще можно применять к телу воплощения, которое не было в своём городе почти двенадцать лет. Между здоровьем ментальным и физическим Вильгельм предпочитал первое. Лучше постоянное головокружение, обмороки, разрывы сосудов и остановки сердца, чем глухая боль, ненависть к себе, сожаление и желание умереть. И без того проблем хватает.

Потом вернулся слух. За окном не шумят машины. Деревья не шелестят. Только ветер. И шелест страниц. И тихое чужое дыхание на пределах слышимости.

Зрение, что интересно, не работало. Он знал, что открыл глаза, но видел лишь темноту. А. Понятно. На висках было ощущение ткани – кто-то замотал ему глаза.

Всё в совокупности выглядело странно. Он лежит на спине в кровати под тяжелым одеялом, где-то на верхних этажах – иначе бы слышал деревья, голоса или машины – в комнате с кем-то, да ещё и с бинтами на голове.

Он сел и тут же зашипел от головной боли.

– Очнулись? – спокойно спросил Сталинград.

– Как видите, – Вильгельм массировал виски под добротным слоем бинтов. Странно. Почему здесь Царицын, а не Псков, согласившийся побыть секундантом в отсутствие Минска? – Прошу прощения, но где я?

– В моей квартире.

Вильгельм замер. Что. За… Мысли остановились от такого нелогичного поведения.

– У вас травма головы, – Сталинград прервал его размышления о своих потенциальных целях. – Люди в вашем состоянии не живут.

– Почему я здесь, а не в больнице?

– Потому что я так решил.

Железный аргумент.

– О. И что же вы от меня хотите?

– Ничего криминального, просто поговорить. Я не хочу проблем с Минском.

– Разговор в больнице вас чем-то не устраивает?

– Как видите, – Сталинград вернул ему его же слова. – Вы были без сознания шесть часов. Думаю, сейчас вам стоит поесть.

– Чтобы вы меня отравили?

– Чтобы Минск мне голову оторвал?

– А вдруг там галлюциногены?

– В вашем состоянии они были бы критичны. Я уже сказал, что люди в вашем состоянии не живут.

– И что со мной?

– Раскол черепа. Мозг у вас, прошу прощения за выражение, в кашу.

Теперь понятно, почему ему так плохо, как было только в детстве.

– Правильно ли я понимаю, что вы притащили непонятно куда человека, которому лучше лежать и не шевелиться?

– Сомневаюсь, что такая мелочь вам повредит. И я настоятельно рекомендую вам поесть, – судя по звукам, Сталинград встал, отложив книгу, и подошёл к кровати. – Поднимите, пожалуйста, руку. Я проведу вас в столовую.

– Зачем было бинтовать глаза?

– Бинты иначе не держались. У вас расколот череп. Поднимайте руку.

Вильгельм тихо зверел. Он не был в обиде за тошноту, головокружение, слабость, за головную боль, от которой хотелось взять пистолет и закончить начатое – это был несчастный случай, act of God, вины Сталинграда в этом нет. Он был в бешенстве от ситуации.

Вильгельм ненавидел быть на чужой территории: он чувствовал себя уязвимым. Сейчас он был не просто уязвим, он был слаб! Он не мог простить себе этого – что попал в такую идиотскую ситуацию, что лишился, пусть и на время, зрения, что без пистолета находится в одном пространстве с красноглазым психом-фанатиком.

Спокойно. Тебе плохо, потому ты психуешь. Спокойно. Надо думать, что делать.

Он поднял руку. Сталинград – он не мог называть его по фамилии: в голове всплывал другой человек, и это мешало мышлению – на удивление аккуратно сжал его запястье и потянул вверх. Вильгельм спустил ноги с кровати, медленно встал и чуть не упал, но Царицын железной хваткой удержал его.

– Вы только не убейтесь здесь, – в голосе была насмешка.

– Не думаю, что удар головой опасней авиации.

Вильгельм с каким-то равнодушием подумал, что не может вспомнить, какая это была для него по счету война. Войны с литовцами, поляками, шведами, саксонцами, баварцами, австрийцами, померанцами, французами, испанцами, русскими, британцами, датчанами – всё слилось в один хоровод шума, пороха, грязи, крови и стали. Семьсот лет постоянных смертей и криков. Забавно, но даже его первым отчётливым воспоминанием была война – крестовый поход против прусских племён. И он в ней был не на той стороне. Нет, не то чтобы это можно было назвать полноценной войной, но для него тогдашнего, ещё мальчишки, это было худшим кошмаром.

Сталинград повёл его, спасибо, что медленно: Вильгельм не вполне понимал, где низ, где верх. Столовая оказалась следующей дверью по коридору. Царицын щелкнул переключателем, и пруссак чуть не рухнул на колени от последовавшей за резким звуком боли в висках.

– Прошу прощения, – всё та же насмешка. – Не думал, что всё так плохо.

– В моём состоянии люди не живут, – Вильгельм сжал зубы, чтобы не шипеть от боли.

– Садитесь, – Сталинград положил его ладонь на спинку стула. – Я сварил куриный бульон с рисом.

– Знаете, я в своей паранойе ограничиваюсь уборкой, – нет бомб, и то хорошо. На яды Вильгельму было уже как триста лет плевать. Если поменять структуру органов, большинство используемых ядов можно нейтрализовать или заблокировать почти сразу. Конечно, до уровня Парижа или, упаси боже, Вены ему как до луны, но и этого хватало.

– Мне нравится готовить, – просто ответил собеседник, вкладывая в его руку ложку.

О. Ого. Надо же. В нём есть что-то человеческое.

Когда-то слово ”Сталинград” заставляло его бледнеть, но сейчас превратилось в точку на карте, где произошло весьма неприятное событие. Вильгельм думал о том, кто воплощение этого города, что он за человек, насколько он изменился после этого, но со временем ему стало плевать. И без того проблем хватает. Это слово стало для него такой же пустой оболочкой, как ”Краков”, ”Неаполь”, ”Вроцлав”, ”Рига”, ”Вильнюс”, ”Венеция” и прочие названия, за которыми он не видел людей.

Какое-то время Вильгельм просто ел. Бульон нормальный, рис сварен правильно, знакомых ядов не чувствовалось – просто хороший суп. Даже странно как-то. Он ожидал мелких неприятностей, по типу пересоленной еды или синяков на запястье, но Григорий, похоже, не опускался до такого. Весьма… благородно. Даже приятно. Градус уважения к Сталинграду значительно превысил таковой у Варшавы. Стефания очень любила гадить по-мелкому. Ключевое слово – любила.

– Добавку будете?

– Нет, благодарю за предложение. Что вы хотели у меня спросить? – Вильгельм отодвинул тарелку. Ответы ему не повредят. Если что, он может недосказать, уйти от прямого ответа или обмануть. Он спокойно относился к Сталинграду, и не видел смысла намеренно молчать. Вряд ли он будет задавать вопросы, ответы на которые ещё неизвестны знакомым Вильгельма. Когда живёшь в одном пространстве с одними и теми же людьми несколько веков, неважно, дружишь ты с ними или враждуешь, вы все друг друга знаете насквозь.

– Вы вообще хоть что-нибудь чувствуете насчёт… недавних событий?

– Разумеется. Раздражение, сожаление, желание похоронить пару идиотов, – остальное Царицыну знать не стоит. – Ну, и, пожалуй, желание вернуться назад.

– И всё?

– А что ещё я должен чувствовать?

– Раскаяние?

– В чём?

– Может, в том, что из-за вас погибло семьдесят миллионов человек?

– Началось, – Вильгельм потёр виски. Очень хотелось застрелиться. Или повеситься. Или утопиться. – Давайте, для начала, вы скажете, как к вам лучше обращаться.

– Григорий.

– Хорошо, Григорий, – Вильгельм даже не стал думать, почему именно так, а не ”Григорий Фёдорович”, ”Сталинград” или ”товарищ Сталин”. – Скажите, почему вы считаете, что убийство это плохо.

– Потому что люди хотят жить?

– И что? – голова болела так, что хотелось лечь и не встать.

– Я не понял вас.

– Какое мне дело, что они хотят? – Вильгельм подумал, что русский язык его доконает быстрее, чем ярость Минска, потерявшего человека-швейцарский-нож как минимум на полмесяца.

– А если бы так поступили с вами?

– Но не поступили ведь, – русское обилие усилительных частиц его точно сведёт в могилу. – Послушайте, Григорий, я слишком долго был военным, у меня почти нет эмпатии. Я могу представить, что чувствует человек, но мне для этого нужны дополнительные усилия. Я не привык думать о чужих чувствах просто так.

– Вам когда-нибудь говорили, что вы – чертов психопат? – нервная усмешка.

– Разумеется. И больным ублюдком называли, и бездушной машиной для убийства, – Вильгельм позволил себе лёгкую улыбку. Вена не любила ругаться, но это никогда не мешало ей доносить свои идеи без потери смысла, – и, хм, как бы это правильно перевести, ебанутым маньяком. Привык за семьсот лет.

– Вы и в молодости таким развлекались?

– Разумеется. Я постоянно ходил в военные походы, пока не появилась моя сестра, Лёбенихт.

– Почему вы закончили карьеру военного?

– Устарел, – Вильгельм не стал говорить, что он и после Франко-прусской продолжал заглядывать в штаб. В частности, проверить Арденны было именно его идеей, пусть об этом – ну хоть здесь коллеги не подставили – никто не говорил.

– И вы так решили после Седанской катастрофы?!

– Проиграть такую войну не смог бы даже Берхард, – при всём уважении к бывшему другу, он отвратительно воевал. Для Вильгельма оставалось многовековой загадкой, почему в экономике Берхард умудряется выписывать такие кульбиты, что глаза на лоб лезут даже у Франкфурта-на-Майне, но в области военной тактики его предсказуемость и прямота могут сравниться разве что с поездом метрополитена. – Что-нибудь ещё?

– Вы ненавидите русских?

– Скажем так, я ненавижу коммунистов. Я собирал Германию не для того, чтобы какие-то баварцы и саксонцы под эгидой утопического бреда растаскивали её на части.

– Интересная характеристика. Что ещё вы ненавидите?

– Интересный вопрос. Больше всего я ненавижу три вещи: коммунизм, христианство и поляков.

– Что в этом списке делают поляки?

– Я считаю их вещами.

– А русских, значит, не считаете?

– С чего бы? Люди могут делать страшные вещи с другими людьми, даже считая их подобными себе, – эту истину он осознал ещё в детстве, в крестовых походах против литовцев, таких же язычников, как он. – Из людей я ненавижу Сенуа, Пшебышевскую, Тибро, Московского и Романова.

– А Темзенда?

– Не вижу смысла тратить эмоции на это, – Вильгельм вложил в голос всё своё презрение.

– Я думал, что список будет длиннее.

– Если распыляться, ничего не получится, – если ненавидеть всех, с кем воевал, можно свихнуться. Вильгельм старался не ненавидеть людей, слишком это затратная эмоция.

– Оно получилось?

– Определённо. С Московским, жаль, вышла осечка, но остальное получилось.

– И что, вы будете пытаться дальше?

– Разумеется, нет. Мы на одной стороне, и я заинтересован в победе.

– В вас хоть что-то от человека осталось? – странная, отчаянная попытка достучаться до пустоты.

– Думаю, да. Можете поговорить об этом с Киевом, у него больше опыта в вопросе человечности и долголетия.

– Вы хоть кого-нибудь любили? – последняя попытка найти человека внутри.

– Григорий, я такой же человек, как вы. У меня были супруга, друзья, сестра и брат.

– Вы их убили!

– Это не отменяет моих тёплых чувств.

– Тогда зачем?! – Григорий чуть не сорвался на крик.

– Борьба за власть, – причина была другой, но Григорию её не понять. Это понимал только Берлин. Ну, и Будапешт.

– Вы считаете, что это того стоило?

– Определённо.

– О боже, – во вздохе Григория было что-то вроде ”это неисправимо”.

– Я атеист.

– Я тоже. Вы когда-нибудь верили в бога?

– В христианского бога – нет. Только в языческих.

– И при этом вы были столицей христианского ордена, – скепсис сочился каплями.

– Вы удивитесь, но я и к евреям отношусь спокойно.

– Что дальше? Вы ненавидите немцев?

– Баварцев. И саксонцев.

– Что вы такое? – в голосе была странная тоска.

– Как написано на памятке Минска: ”неуправляемый семисотлетний психопат”. Кстати, памятка отличная, рекомендую. Уже на людях уровня Киева её не хватит, но с такими как я, Москва и Берлин она идеальна. И не пытайтесь применить её к Минску, он несильно уступает Киеву.

– В чём проблема?

– Скажем так, чтобы ментально уничтожить человека, Москва или Берлин будут использовать структуру и займёт это месяца два, а Минск и Киев это сделают самостоятельно и быстро.

– Кто бы говорил. Я слышал, что вы сделали с Архангельском.

– Слишком большая разница в возрасте, это не считается.

– Я младше Рафаила на пять лет.

– Но вы не слабак, неспособный взять себя в руки и справиться со своими проблемами. Кроме того, вы здраво оцениваете свои возможности.

– Не думаю, – он что, злится на себя?

– Да ладно вам. Если бы вы не поддались эмоциям и продолжили защищаться, я бы выдохся минут через пять.

– За пять минут вы бы меня разнесли.

– Не принижайтесь. Вы великолепно сражаетесь для своего возраста, умеете держать удар и ждать момент. Остальное придёт со временем. Я в ваши годы был не то чтобы терпеливей. Став старше, я перестал убивать просто так.

– А сейчас?

– Сейчас я не убиваю. Люди не в счёт, конечно.

– Вам настолько плевать на людей? – он даже не пытается достучаться, это обречённый интерес.

– Люди, в отличие от железа или угля, есть ресурс восполняемый.

Григорий как-то болезненно вздохнул. Вильгельму стало его жаль: жить в России и при этом ценить людские жизни – то ещё удовольствие. Для него понятия ”русский” и ”человек, для которого жизни просто цифры” были если и не вытекающими друг из друга понятиями, то не конфликтующими. Впрочем, в первое понятие можно вставить любую национальность его знакомых.

Возможно, он слишком привык к психопатам. Он уже забыл, что есть города, которым не всё равно.

Карл был бы не в восторге от его свершений, но Карл мёртв, а потому – плевать. Хорошо ещё, что Кнайпхоф напал первым, иначе Альтштадт совсем бы разочаровался в своём воспитании. Ну, хотя бы Лёбенихт обрадовала. Жаль, правда, что она забыла, что можно убить человека и без оружия.

Зря он это вспомнил. Виски прошила боль, будто кто-то опять прострелил ему голову.

– Прошу прощения, но, боюсь, разговор придётся закончить, – вслед за болью начались головокружение и тошнота. – Не могли бы вы отвести меня обратно?

***

Разбудил его громкий польский мат времён шестнадцатого века. И ладно бы просто польский мат – его знали все, кому не повезло появиться рядом с поляками до конца восемнадцатого столетия – но матерился человек, чьим самым грубым словом на памяти Вильгельма было ”идиот”. Кстати, относилось тогда это слово к его персоне.

– Господин министр, пожалуйста, не так громко, – каждый громкий звук производил эффект, сравнимый с забиванием гвоздя в его многострадальную голову.

– Как вы себя чувствуете? – Минск мгновенно успокоился.

– Паршиво. Где я на этот раз?

– Всё там же. Дебил, блядь, – Вильгельм искренне надеялся, что это не относится к нему. Не то чтобы он хотел жить, он не хотел мучительно умереть.

– Какие из моих поступков вас не устроили?

– Нет, к вам претензий нет. А вот Григорий очень меня разочаровал. Если вас это интересует, я выдворил его до того момента, как вы срастите основные структуры мозга и вас можно будет перевезти в больницу без риска неправильного сращивания.

– Но ведь меня сюда как-то перевезли.

– Мне не нужен дополнительный риск. Вам сейчас нежелательно даже вставать.

– Вы предлагаете мне ничего не делать неделю? – Вильгельм не любил скучать. В пустую голову лезли мысли, которых он боялся.

– Ну, если хотите, я могу вернуть Гришу…

– Нет!

– Тогда страдайте от скуки.

– Что вам нужно?

– Катарсис у Григория. Ему нужно получить ответы на свои вопросы.

Вильгельм понял, что он обязан отвечать на все вопросы. Голос Минска звучал вежливо, но это был приказ. Отлично, черт побери. Красноглазый фанатик получил отмашку на недельный допрос.

– Не думаю, что я хороший источник.

– Во-первых, вам не свойственно лгать просто так. Во-вторых, вы относитесь к молодежи с терпением и снисхождением. В-третьих, вы хорошо разбираетесь в психологии. В-четвёртых, вы отлично знаете, что там произошло. В-пятых, вы не причините ему вреда, – последний пункт прозвучал как угроза.

– А он причинит.

– Нет, он в этом не заинтересован. Ему нужны ответы, честные и чёткие, а от трупа, одурманенного или неблагонамеренного человека он их не получит.

– Господин министр, вы специально это спланировали?

– Конечно, нет. Просто пользуюсь ситуацией.

– А вам-то какая с этого польза?

– Киев будет очень рад тому, что его подчинённый наконец разобрался со своими проблемами и начал нормально работать. Ну так что, мне его возвращать?

– А куда деваться, – с тоской сказал Вильгельм. Минск слишком хорошо знал его слабости.

Даже нахождение без пистолета в одном пространстве с красноглазым психом-фанатиком лучше одиночества и собственных мыслей.

***

Григорий осторожно закрыл дверь и включил свет. Свет почему-то был холодный, беловатый.

Чужие ключи слегка жгли руку. Ни брелока, ни ленточки, ничего – просто три ключа на кольце. Григорий слегка позвякивал ими, чтобы не было так тихо.

В коридоре стояла железная вешалка, из тех, на которые цепляют плечики с одеждой. Её нижний уровень занимали туфли, блестящие от мертвенного света, и коробки – наверное, с кремами для ухода за обувью – сверху разместились шляпы, тоже безукоризненно вычищенные. Напротив висело зеркало во весь рост, но почему-то без рамы.

И всё. Ни картин с типичным сюжетом, ни фотографий. Определённо, эта квартира ему не понравится. Слишком пустая.

Он повесил пальто рядом с другими, официальными и чистыми настолько, будто вот-вот из ателье, положил в карман ключи, переложил в другую руку пустую сумку и открыл наугад дверь.

Предыдущая глава Список Следущая страница