day 2 (2/2)

В комнате становится темно. Аня зажигает фонарик на телефоне и, мучимая сожалением и любопытством, крадётся к колонне. Вампир не шевелится. У него глубокие раны с запёкшейся кровью на обоих висках, и ещё одна — под глазом, голова низко склонена и руки, запутанные в цепях, висят безжизненными плетями. Но когда Аня приближается, кажущееся неживым тело вдруг вздрагивает. И голова вскидывается, и веки — уродливые без ресниц — поднимаются, и глаза цепко обшаривают Аню с ног до головы. Зелёные, по-кошачьи чуть светящиеся, очень-очень живые на таком мертвенном лице.

— Кто здесь? — хрипло спрашивает он, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла. И пристально рассматривает Аню, почти что пронизывает взглядом насквозь: — Ты не похожа на охотника. Что тебе нужно?

Аня вспыхивает — как так, неужели настолько видно, что она не такая, как Марк и Саша! — и с трепетом отвечает: — Я тоже с охотниками. Я пришла на тебя посмотреть.

Вампир склоняет голову набок; глубокая рана на виске тускло отблёскивает запёкшейся кровью.

— Смотреть-то не на что, — устало замечает он и снова закрывает глаза. Аня замечает, как затягиваются его ожоги — медленно, еле-еле, словно организм из последних сил пытается залатать раны, — и всё хуже справляется с желанием увидеть его лицо чистым, без ран и ожогов. Её охватывает странное чувство, когда зелёные глаза гаснут: словно исчезает какой-то удивительный, кажущийся нездешним свет. И в голове быстро прокручивается незамысловатая цепочка: вампиру нужны силы, чтобы регенерировать и в принципе чтобы не умереть — силы ему даёт кровь — он голоден и обессилен, один глоток крови не превратит его в берсерка — Аня как можно тише выбирается из комнаты, находит Сашин посеребрённый кинжал и так же тихо возвращается.

Если что, она этим кинжалом и ударит.

Вампир остаётся неподвижен. Словно он пытается все силы организма пустить на регенерацию, не желает растрачиваться ни на одно движение лишнее. Даже когда Аня проводит лезвием кинжала по ладони, он не шелохнётся, будто запах крови его совершенно не привлекает. Аня подносит раненую ладонь вплотную к его лицу — лишь тогда он реагирует. И немедленно приникает губами к порезу, без паузы, без малейшего удивления.

Это… щекотно. И как будто совсем не больно и не страшно. Аня заставляет себя быстро отнять руку — она надеялась, что ощущения ей подскажут, как быстро поить вампира станет опасно, но ощущения молчат, и приходится действовать, опираясь лишь на интуицию. Аня оборачивает раненую ладонь рукавом, неудобно перехватывает телефон и снова светит фонариком, чтобы поглядеть на результат.

Результат её ошеломляет. Обожжённая почерневшая плоть стремительно светлеет, словно очищается, обтягивается заново нарастающей кожей, восстанавливаются сгоревшие ресницы, брови и волосы. И через какие-то считанные минуты Аня уже смотрит на бледное, красивое лицо без ран и ожогов, без каких-либо следов ночной бойни. Она сказала бы, что это чудо, не будь это так жутко, не напоминай ей о нечеловеческой природе юноши крохотная, яркая капелька крови на нижней губе.

— Чего ты добиваешься? — ровным тоном уточняет юноша — так, словно его совсем не интересует ответ, но Аня едва отмечает это и совсем не придаёт этому значения. Зелёные глаза, ставшие ещё более яркими, завораживают её, их изумительный цвет кажется ни на что не похожим, ни с чем не сравнимым.

— Мне нужно знать, где ты живёшь, — шепчет она, машинально повторяя то, что ранее при ней обсуждали Марк и Саша, и неосознанно придвигается ближе. — Где логово. Твоё. Ваше. Где-то ближе к Марсовому полю, да? Я права?

— Узнаешь, — легко, почти ласково соглашается юноша. И зачем-то добавляет: — Иди сюда. — Аня медлит, и вампир вдруг делает рывок ей навстречу. Удерживающая его цепь лопается, как бумажная.

Но так ведь не должно быть!

Аня едва успевает вскрикнуть, но вскрик тут же гаснет: острые зубы глубоко вонзаются ей в шею, и дыхание передавливает невыносимой болью. Её попытки вырваться смешны и тщетны — вампир держит крепко, становясь сильнее с каждой секундой, опрокидывает Аню на пол и нависает над ней. Аня тщетно трепыхается под ним и слабеет. Она с удивительной ясностью чувствует, что стремительно истекает кровью; всё вокруг тускнеет, выцветает, становится плохо различимым. Аня едва чувствует, как вампир отпускает её, смутно ощущает, что он зачем-то вылизывает её шею напоследок.

— За что? — выдыхает она слабо, глупо и жалко, обмякая на чужих руках. — Я же… к тебе… за что? — Мысли путаются. Аня обессиленно закрывает глаза. Последнее, что в ней остаётся — это тревога: Боже, только бы вампир не напал сейчас на Марка с Сашей. Если окажется, что она погубила всех, это будет… Аня не может подобрать слова, знает только, что слово «ужасно» не подойдёт и близко. Потом выцветает и тревога тоже. Остаётся только мучительное ожидание: скорее бы уже всё закончилось.

Последнее, что она осознаёт ещё более-менее твёрдо — как вампир подхватывает её на руки.

— Ты не умрёшь, — жарко выдыхает он ей на ухо. Аня безвольно припадает головой к его плечу. То ей кажется, что он куда-то её несёт, то она снова проваливается в чёрное забытье. И почему-то всё никак, никак не умирает. Она понятия не имеет, сколько длится это мучительное метание между жизнью и смертью — но отчётливо запоминает, когда всё кончается: губ касается что-то горячее, затекает в горло, расползается по телу живительным жаром, взрывается в груди и животе снопами болезненно-сладких искр. Аня скулит и жмётся ртом к источнику этого жара — кажется, это чьё-то запястье, — цепляется за него в тщетных попытках получить больше, но поящая её рука быстро исчезает. Аня остаётся с пронзительно-сладким жаром наедине; она сворачивается клубком, оберегая этот жар, и дрожит, как в лихорадке, чувствует, как что-то неумолимо растекается по венам, как горит её тело, словно плавится изнутри, переплавляется во что-то совершенно иное.

Что-то стремительно захватывает её изнутри, и у Ани нет ни сил, ни способа сопротивляться.