Часть 2 (2/2)

— Согласен, — Чон выключает газ и занимает стул напротив Джемина, — Но что, если я подготовлю все документы, а он просто потом подпишет их? Он не будет знать об этом.

На поднимает голову, и в глазах его через океан отчаяния плещется надежда. По загривку Джехёна бегут мурашки, потому что не может быть у ребенка такого взгляда, не должно быть у омеги подобной печали, такого надлома.

Джемин кивает.

/

Джехён оглядывает потёртый подъезд многоквартирного дома в прежнем районе. Тут некогда жила относительно счастливая семья На. Как оказалось, родители Джемина сами были детьми, когда тот появился на свет, а потому сбежали из приморского поселения сюда в поисках лучшей жизни, которая так и не настала. С каждым годом становилось только хуже. Отсутствие простого аттестата об окончании школы, наличие младенца на руках у омеги, отсутствие опыта работы и слабая физическая сила альфы — всё это не давало молодым родителям развернуться и встать на ноги, заработать на что-то большее куска хлеба. И они стали сдаваться. Потухли.

Чон знает, как это происходит. Не на личном опыте, но наблюдал за другими. Когда уходит искра и смысл жизни, когда ты уже ничего не хочешь и ко всему относишься на 'пофиг', не следишь за питанием, за одеждой, за заработком — хватаешься за любое, даже самое грязное дело, возвращаешься домой, не отмывшись, и влечешь дальше своё существование.

По словам Джемина, именно так всё и было с отцом, пока не отказало сердце при разгрузке вагонов как-то ночью. Нелепо до ужаса. Но не Джехёну судить — его возлюбленный…

Сейчас же Чон стоит перед обшарпанной дверью и хмурится, стучится сразу громко, со всей силы. Он пришел утром воскресенья, так что хозяин должен быть.

— Кто?

За спиной Джехёна раскрылась дверь, из которой на него смотрел мужчина средних лет с оплывшей фигурой и заспанными глазами.

— Я к господину На.

— Джемина тут давно не видно, — кивает сосед напротив.

— А его аппа? — альфа проходит ближе к незнакомцу.

— Вы его не достучитесь. Сейчас дам ключи, — мужчина скрывается в узком коридоре, задевая пузом стену, и возвращается также — червем по тоннелю, держа в руках крохотный ключик.

Он вываливается на площадку, являя Джехёну все объемы своего тела, а потом сгибается пополам и открывает соседскую дверь, толкает ту и пропихивается в точно такой же узкий коридор. Чон идёт следом, даже не разуваясь.

Они выходят на кухню, где на полу лежит тело. Так сразу и не скажешь: живое ли. Точно такое же худое тело, каким обладает и Джемин.

— Сонмин в порядке, просто в угаре, пьяный. Пока сам не проснётся, ничего не поделать, — кивает сосед и протягивает руку с ключами Чону, — Я пойду: у самого пять детей, — он уже выходит из комнаты, но потом разворачивается, — Вы же из органов опеки, да? Заберите Джемина. Даже если Сонмин будет против, заберите его. Джемин — хороший мальчик. Я о нём иногда заботился, по мере сил. Да чего там, разве у своих пятерых урвешь чего, своих прокормишь? Вы уж простите, что я так…

Многодетный отец раздосадованно машет рукой и всё же выходит из квартиры. Он аккуратно прикрывает за собой дверь. Джехён набирает начальника своего отдела, предупреждает, что не вернётся и после обеда, после чего решается сесть на более-менее крепкую табуретку, ожидая, пока Сонмин очухается.

/

Омега приходит в себя в начале пятого, когда у Чона уже крутит желудок от пропущенного обеда. Сонмин трёт глаза и протяжно стонет, принимает сидячее положение, поправляет футболку на узких плечах и рассматривает своего визитера.

— Господин На Сонмин? — у альфы губы дрожат, так что улыбки не выходит.

— Это я, — голос хриплый, пропитой.

— Я… — слова покидают голову, Чон растерян.

Он уже и забыл, что такое бывает. Да даже если и помнил, то никогда и не думал, что вот так столкнется с вшивой, пьяной нищетой.

— Ты ко мне? — омега поднимается на ноги.

Подол футболки кое-как прикрывает тощий зад На, и от этого хочется или отмыться, или расчесаться, или прикрыть того. Чон протягивает свой дорогой пиджак и кивает:

— Наденьте, я к Вам по делу. Касательно Джемина.

Сонмин меняется в лице. Он моментально хватает предложенную вещь и садится на стульчик напротив, обнимает себя руками и смотрит-смотрит в самую душу, своими большими карими глазами.

И если вот так смотреть, то Джемин похож на аппу, взглядом.

Куда Джехён ввязался?

— Джемин сейчас живёт у меня. И я бы хотел, чтобы он перешёл в школу получше, — Чон без понятия, как это звучит, и насколько хорошо подобраны слова, просто сыпет фактами.

— Вы что-то вроде его 'папочки'? Я бы не хотел знать, если так. Но что поделать. Я сделаю всё, что скажете.

Это странно. Как-то спокойно. Хотя алкоголики бывают разными. Или это временное благоразумие.

Джехёну некогда копаться в причинах такой сговорчивости, незачем пояснять, что он вовсе не 'папочка' — альфа протягивает все необходимые листы на подпись и учтиво тыкает пальцем каждый раз, когда омега заминается на чтении и теряется в строках.

Процесс занял минут пять. Джехён поднимается с табуретки и осматривает комнату, потом прячет бумаги в дипломант и спрашивает:

— Вы бы не хотели увидеть Джемина?

— Не хочу. Теперь он сам по себе, — Сонмин запахивает на себе пиджак, но владелец и так уже распрощался с вещью, — Я сам по себе. Ему в августе только будет девятнадцать. И если у него есть шанс выбраться отсюда, то пусть идёт, любым способом. Его родители — никчемны.

— А Вы бы не хотели…

— Я бы хотел умереть, — омега говорит равнодушно, — Но я трус.

Джехён снова ощущает почти склепный ужас от произнесенного. Он такой же. Также хотел бы, и также малодушен.

— Но Вы же знаете…

— Не знаю. Я уже ничего не хочу. Идите. Пусть Джемин забудет меня.

Чон выбегает из квартиры. Он выбегает из подъезда и долго кружится вокруг своей машины, не решаясь грязным сесть вовнутрь. А потом мужчина вновь поднимается и уже звонит в дверь напротив. Когда открывает прежний многодетный отец, то Чон молча отдаёт тому небольшую пачку денег и свою визитку. Сосед понимающе кивает: если Сонмин всё же решится, или что произойдет, то Джехён будет знать, что сделал всё, чтобы Джемин узнал об этом.